Страница 13 из 44
Хозяйка дома, знавшая людей, с первого взгляда поняла, что та из себя представляет. Но найти другую не было возможности.
— Что поделать, хлопоты снова свалились на нашу голову, — сказала она. — По ночам я тоже буду следить за малышом. И Гюльсум немного поможет. Потому что для этой женщины дети не являются ценностью… Она где сидит, там же и спит… Вдруг забудет отнять грудь у ребенка, и он задохнется, или навалится на него во сне и раздавит.
Это было правдой. Нефисэ спала при каждом удобном случае. Да еще как! Стоило ей только задремать, как она тотчас начинала храпеть или издавать другие странные звуки, а ее рот постоянно был открыт.
Для нервных барышень, которые даже в самые тихие и спокойные ночи не могли уснуть и ворочались в своих постелях с боку на бок по меньшей мере полчаса, это казалось страшной и непостижимой загадкой. Даже Надидэ-ханым прислушивалась прямо-таки с суеверным страхом к храпу Нефисэ, а потом, смеясь, спрашивала у окружающих, как такое может быть.
Ханым-эфенди была права в том, что за кормилицей надо следить.
Даже когда та бодрствовала, на нее с трудом можно было положиться, что уж говорить о ночных часах!
Надидэ-ханым, не видя иного выхода, дежурила ночами вместе с Гюльсум и говорила девочке, чтобы поощрить ее: «Смотри, Гюльсум… Ты дитя дома… Бюлент твой брат. Ты же знаешь, как только его отнимут от груди, ухаживать за ним будешь ты. Ох, дочь моя, прошу тебя, только не усни…»
Гюльсум отвечала ей, радуясь, что ей доверили такое важное дело: «Хорошо, моя любимая ханым-эфенди. Вы ни капельки не беспокойтесь», — и устраивалась в большом кресле возле колыбели, поджав под себя ноги, придерживала пальцами слипавшиеся ото сна глаза и, как только возникал какой-нибудь шум, тихонько напевала колыбельную, чтобы показать, что не спит.
Какое-то время Гюльсум и хозяйка дома жили душа в душу.
Гюльсум, получившая от ханым-эфенди власть над кормилицей, начала приказывать ей, что и как ей делать. Однако это чрезмерное усердие обернулось против самой же девочки.
Кормилица догадывалась, что хозяйка дома относится к ребенку ростом с мизинец гораздо лучше, чем к ней. Но когда она по-настоящему осознала это, очень разозлилась. После этого она начала ненавидеть Гюльсум.
Ханым-эфенди полагала так: «Если кормилица не съест то, что захочет, ее молоко превратится в яд!»
Кормилица была настолько глупа, что даже не знала, какой сейчас день недели и который час, но в том, что касалось еды, она проявляла звериную хитрость и поэтому усердно поддерживала мнение ханым-эфенди: «Вчера ночью мне так хотелось халвы с орехами!», «Детские пяточки так похожи на яблоки!», «У нас кормящим женщинам дают мед, чтобы их молоко становилось таким же на вкус!» — говорила она и, придумывая разные предлоги, забивала едой свой шкаф.
Чтобы отомстить Гюльсум, кормилица начинала ныть: «Ханым-эфенди! Эта девочка крадет у меня еду. Конечно, ничего страшного. Однако у меня не будет молока!»
Проблема возникала из ничего. Надидэ-ханым смотрела то на кормилицу, то на Гюльсум и не знала, чью сторону принять. А Насифэ находила любой повод, чтобы ударить Гюльсум или вышвырнуть из своей комнаты. Но с другой стороны, Гюльсум была не тем созданием, которому можно верить.
Кормилица на этом не остановилась. «Хозяйка, эта девочка делает все мне назло, она раздражает меня. А если я рассержусь и побью ее, от нее мокрого места не останется…» — как-то высказала она.
Временами хозяйка дома, дабы лишний раз не злить громадную женщину, снова не видя иного выхода, начала обижать Гюльсум. Однажды, когда кормилица сушила детские пеленки, она пожаловалась, что Гюльсум толкнула ее в печь. «Я чуть не сгорела… Моя нежная душенька чуть не вылетела…» — причитала она. Ханым-эфенди не выдержала: «Ну уж, кормилица, ври, но не завирай. Разве Гюльсум сможет сдвинуть тебя с места?» — и засмеялась.
В ту минуту у Гюльсум словно выросли крылья. В первый раз в этом доме по отношению к ней поступили справедливо. Растерянными от радости глазами она долго смотрела на Надидэ-ханым. Девочке очень хотелось расцеловать ей руки. Но у нее не хватило смелости, и она сдержалась.
Глава одиннадцатая
Однажды ночью Гюльсум, когда она сидела на своем обычном месте у колыбели, приснился сон, будто она со своим дядей бродила в каком-то месте, похожем на двор мечети… Кругом, насколько хватало глаз, простирались подвалы… В одном из подвалов на овчине лежал Исмаил… Ребенку было совсем худо: его глаза затянула белая пелена, и с криком: «Сестричка, я ослеп!» — он протягивал к ней руки… Гюльсум проснулась от собственного крика. Чтобы не разбудить ребенка, она зажала ладонями рот, но, как только вспомнила этот сон, ее затрясло. Вынести это было невозможно… Она так рыдала, что проснулась даже кормилица: «Девочка, замолчи. Разбудишь ребенка!» — и толкнула ее. Но что бы она ни делала, все было напрасно… Хозяйка, спавшая в комнате напротив, сквозь сон услышала ее голос и, как сумасшедшая, влетела со словами: «Неужели что-то случилось с ребенком?»
Узнать что-либо от девочки оказалось невозможно… Она лишь билась в истерике и кричала: «Исмаил! Мне нужен Исмаил!»
Ханым-эфенди со страхом поняла, что утихомирить ее будет не так-то просто. «Хорошо, дитя мое… А сейчас замолчи… Делать нечего, отправлю тебя к Исмаилу», — говорила она.
Гюльсум лучше других знала, что значат эти слова — так Надидэ-ханым успокаивала капризничавших детей, и зарыдала еще громче. В конце концов ее отправили спать на чердак. Но оттуда также слышались ее стоны и всхлипывания. Домочадцы начали потихоньку просыпаться. Барышни, которые спросонья никак не могли понять причину шума, разбудившего их, изрядно разволновались. Но даже после того, как они поняли, что происходит, тревога не покидала их. Этот голос в безмолвии ночи — будто голос покойника — навел ужас на старый дом. Нервы у всех понемногу сдавали. Сенийе чуть не упала в обморок.
Наконец Феридун-бею снова выпала возможность отличиться. Майор, накинув рубашку на ночное энтари, с подсвечником в руке прошлепал в тапках по лестнице, ведущей на чердак. Резким голосом, словно давая команду «Прекратить огонь!» — он приказал: «Девочка, прекрати кричать!», но, когда увидел, что его слова не подействовали, он подошел к кровати Гюльсум и еще громче крикнул: «Закрой рот, кому сказал, иначе я убью тебя!» Однако девочка не испугалась и завопила, как глашатай на площади: «Убей меня, я и сама хочу умереть!» Феридун-бей много раз слышал подобное из уст Сенийе. Когда девушка заканчивала читать какой-нибудь грустный любовный роман, или же в ней просыпался романтик, она восклицала, артистично жестикулируя: «Я хочу умереть». Конечно же, Гюльсум научилась этим словам от Сенийе-ханым. Однако в этой фразе слышались лишь страдания и боль и никакого притворства.
Феридун-бей находился в замешательстве. Гюльсум, которую побили за воровство несколько месяцев назад, теперь смотрела на него исподлобья опухшими от слез глазами. Будто совсем другой человек, словно старушка, проплакавшая во сне и которую следовало пожалеть.
Гюльсум словно стала старше сразу на много лет, превратилась из ребенка в женщину.
Душа полковника заныла. Он, смутившись, отступил и вышел. Он даже чуть было не сказал девочке «прости».
На следующее утро Гюльсум обнаружили спокойной и даже смущенной своим вчерашним поступком. Смущенной, но в то же время счастливой. Она сообщала всем окружающим радостную весть:
— Ханым-эфенди отправит меня к Исмаилу… — и злилась на тех, кто ей не верил, поскольку всегда найдутся сомневающиеся. Они-то ее спрашивали:
— Неужели и впрямь отправит? — и ждали от нее заверений.
Тех, кого девочка считала приближенными к ханым-эфенди, она особенно умоляла: