Страница 2 из 47
А она снова решила испытывать судьбу и удачу. Она не могла жить без этого, она родилась хищником, а хищник никогда не станет есть траву и блеять вместе со стадом. Что-то держало ее, контракт с Судьбой, заключенный где-то в другом мире, и пока срок этого контракта не истек, она слышала зов и обязана была повиноваться.
Ничего не бывает зря, каждая мелочь, каждый вздох и порыв ветра – всё в этом мире имеет причину, всё связано, всё для чего-то. Этому ее научила жизнь. Судьба или Бог правят бал, и все мы танцуем под эту музыку, все мы кружимся в танце, соприкасаясь и снова расходясь по велению небесного ритма, и кто мы такие, чтобы двигаться не по предназначенным нам траекториям в огромном бальном зале мироздания. Можно злиться и протестовать, но ты упадешь, а музыка будет продолжаться, думала Фатима, поднимаясь в свой кабинет, можно принимать это как должное и просто передвигать ноги в такт, а можно вообще не думать об этом и просто наслаждаться танцем и временем, отпущенным тебе на этом балу. Она прошла через все стадии и остановилась на последней, набив немало шишек и синяков, но жизнь научила ее еще кое-чему: если, прожив жизнь, ты найдешь в себе хоть крупицу мудрости – ты проживешь ее не зря, а то, что достается большой ценой – имеет большую цену. И она двигалась по своей траектории, она просто была собой, была тем, кем рождена была быть – Фатимой, убивающей по велению судьбы и сердца.
Ее кабинет был просторной комнатой с большим окном, выходящим на море, натертый паркет сиял в лучах солнца, у окна стоял стол, и хотя, работая, она сидела спиной к двери, и это ее нервировало, но она просто не смела отворачиваться от такой красоты. И потом, она всегда запирала дверь, когда входила в эту комнату, и никто не тревожил ее, пока она была здесь – она была в другом измерении, она отсекала мир от себя и себя от мира. И это правило было железным.
Еще один маленький уголок, где я могу побыть собой, подумала она, по привычке запирая за собой дверь, никаких масок, никаких имен – это мир Фатимы, таинственный и неприкосновенный.
Первым делом она открыла окно, свежий ветер, уже привычно пахнущий морем, тут же ворвался в комнату, раздул занавески, отбросил волосы, безупречно прямые и темно-рыжие. Ей шел этот цвет, глубокий, почти каштановый, и она выпрямляла их, Кристина Агеева должна была быть полной противоположностью Фатимы.
Несколько минут она постояла у окна, наслаждаясь видом, спешить было некуда, весь день принадлежал ей, и она чувствовала, что день будет удачным. На сверкающей бирюзовой поверхности моря она увидела несколько кораблей, вернее, маленьких прогулочных катеров и один парусник, за ним она и стала наблюдать, отпивая чай маленькими глоточками. Полная картина покоя и безмятежности, подумала Фатима, никаких посторонних шумов, только песня ветра и сверкающее море. Отсюда слышать прибой она не могла, дом стоял на холме далеко от воды, но это было нестрашно, зато у нее был этот фантастический вид и минимум соседей. Она любила море, здесь, в Такасе, оно было прекрасным всегда – и летом под солнцем, когда оно приобретало этот бирюзовый оттенок, свойственный более южным и теплым морям, и в пасмурные дни, когда небо, отражаясь в воде, наделяло ее своими темными красками. Картина была жуткая, но прекрасная – черное громадное зеркало, застывшее в ожидании бури. Это был маленький уголок мира, который она умудрилась полюбить по-настоящему, полюбить настолько, что уже считала его своим домом.
А ведь прошло всего 5 лет, подумала она, подставляя лицо ветру и щурясь от солнечных бликов на воде, 5 лет – и я уже привыкла. Она вспомнила первый Новый Год в этом доме, они с Яном нарядили громадную ель в почти пустой гостиной, а потом носились по пустым комнатам, распевая песни и веселясь, как сумасшедшие. В тот год шел снег, что было крайне удивительно для этого города, соседи говорили им, что это хороший знак, это к удаче. Они с Яном и соседским мальчиком, всего на год старше – а теперь эти двое стали не разлей вода – скакали во дворе и ловили ртом снежинки. Потом она оставила детей и пошла к обрыву – там кончался ее двор – и долго смотрела, как густой снег падает в темное море, оно казалось ледяным, как и ее сердце. Но это лишь видимость, думала она тогда, не в силах оторвать взгляд от этой завораживающей картины, под этой темной толщей скрыты теплые течения, никто их не видит, но они есть, и они согревают эту громадину, не дают ей промерзнуть. Дети бесновались под первым и, скорее всего, последним в этом году снегопадом, а она долго стояла, смотрела на снежинки, падающие в море, и думала о Нем. Она не знала, как его зовут, откуда он и кто он, но он стал тем самым теплым течением в ее сердце, невидимый никому, но согревающий.
5 лет. Свой день рождения она тоже впервые отметила не в разъездах, и не в депрессии. Может, потому, что Ян был с ней, он нарисовал ей открытку, очень трогательную и нежную, украсив ее приклеенными осколками ракушек и стеклышками, отполированными морем. С гордостью он рассказал ей, как после занятий по подготовке к школе он с Тимуром – так звали соседского мальчика – каждый день ходил на пляж и искал ракушки и стеклышки.
– Конечно, мы ходили не одни, – с серьезным видом добавил он, не успела она даже открыть рот, чтобы возмутиться или просто спросить, – его папа гуляет там с их собакой каждый день.
Он расторгал ее до слез, и это было так прекрасно. И осень была не такой угнетающей здесь, может, потому, что всё сглаживалось: деревья тоже желтели и облетали, но пальмы – нет, они удерживали лето вокруг себя, не давали осени и унынию проникнуть в город и завладеть им. А главное, в Такасе не было зимы. Не было морозов, не было ненавистного снега, за все 5 лет Фатима видела его лишь в первый Новый год. И это было просто чудесно. Да, в зимние месяцы было сыро и довольно промозгло, но она готова была мириться с дождем и пронизывающим ветром с моря, лишь бы не снег и мороз. Ну а весна, она везде была прекрасна, а дома – особенно.
Постепенно они обросли вещами и людьми, ее знакомые, партнеры, друзья Яна, домработница и няня, все они стали привычной декорацией их жизни, и это было неплохо, странно для нее, но не плохо. Они отремонтировали и обставили дом, привели двор в порядок, Фатима не жалела денег на безопасность, она-то знала все слабые места. Этот дом на холме стал их маленьким миром, где они могли отдохнуть и забыть обо всем, кроме друг друга. Иногда по вечерам они даже ходили в гости к соседям или приглашали их к себе, жарили мясо во дворе и пили вино или чай под звездами. Фатима была вынуждена признать, что то, чего она так панически боялась и избегала, оказалось на самом деле очень приятным и даже… счастливым? В душе она полагала, что да, но произнести это, признаться хотя бы себе самой – еще не могла. В один из таких летних вечеров, когда они с Яном только вдвоем сидели у горящего костра на заднем дворе и молча смотрели в огонь, исчерпав, казалось, уже все темы, он вдруг сказал:
– Знаешь, мам, я так рад, что теперь у нас есть дом и всё это, – он развел руки, показывая больше, чем двор и город за его пределами, – наверное, я счастлив.
Ему было 9 лет, и он смутился, говоря о счастье, но она не засмеялась.
– Я думаю, я тоже. – Ответила она, и каждое слово было взвешенно, было правдой.
И она была счастлива, потому что могла оставаться собой. Она как всегда что-то недоговорила, она была счастлива не только потому, что у них был дом и новая размеренная жизнь, она была счастлива, потому что ее старая жизнь никуда не делась, она по-прежнему была Фатимой. И она по-прежнему обманывала, и хуже всего было то, что она обманывала сына. А может, как раз это было к лучшему.
– И я всё ещё вру, – прошептала она, провожая взглядом парусник, – и сейчас снова займусь поисками тем для нового вранья. Такая уж у нас мама.
Она наконец оторвалась от прекрасного вида, парусник, на который она смотрела, ушел из поля зрения, но главное – время шло. Ян не будет весь день гулять, конечно, он не станет беспокоить её, если она захочет уединиться здесь, но она и сама не хотела проводить день без сына, свой выходной день. Она итак слишком много работала – как-никак, работала за двоих – поэтому не хотела тратить свободные часы ни на одну из своих двух жизней, ведь у неё была ещё и третья жизнь – жизнь матери.