Страница 9 из 64
Он подбрасывает мяч воздух, ловит его и смотрит на меня. Его взгляд отзывается приятной волной в моем теле. Еще несколько подач, несколько мощных ударов, и Гарри торжествующе кричит:
— Победа!
Генри не выглядит разочарованным. Интересно, он поддавался? Мокрые и запыхавшиеся, они подходят к перилам, чтобы поговорить с нами.
— Сестра, — кивает мне Гарри.
Он прекрасно знает, что в обществе даже он должен обращаться ко мне «Ваша Светлость», но намеренно не делает этого, а только хитро улыбается. Но я не обижаюсь. Он всегда был несколько заносчив, но также всегда добр ко мне. Наше детство в Кеннингхолле дало мне понять, что, если кто и будет на моей стороне, что бы не случилось, так это мой старший брат.
— Леди Шелтон, — Гарри почти мурлычет.
— Поздравляю с победой, — так же сладко отвечает Шелти, и они уходят в сторону, не сказав ни слова.
— Кажется, у них всё складывается, — говорит Генри.
Он так близко, что меня бросает в дрожь.
— Гарри может очаровать любого, — отвечаю я, едва не теряясь от волнения.
И про себя думаю, что с тем же успехом Гарри мог бы очаровать свою жену.
Я слышу тяжелое дыхание Генри рядом с собой. Ловлю его соленый терпкий запах. Его присутствие обволакивает меня. Он тянется ко мне, и я упираюсь носом в его влажные ключицы.
— Мой дублет, — тихо говорит он, глядя на меня сверху вниз.
Дублет висит рядом со мной. Генри стягивает его, не переставая смотреть на меня, но ткань за что-то цепляется, и одежда падает на земляной пол. Генри резко нагибается за ней, что-то ворча себе под нос, а я только глупо улыбаюсь.
Он отвернулся, чтобы отряхнуть и надеть на себя дублет, а я оглядываюсь по сторонам. Людей осталось совсем мало, и те, что остались, направляются к выходу. На нас никто не смотрит.
Я чувствую внезапный прилив решимости. Хочу дотронуться до него. Протягиваю руку, чтобы положить ее ему на плечо, и ощущаю его мышцы под своими пальцами. От этого простого жеста внутри меня всё вспыхивает огнем.
Генри вздрагивает и поворачивается ко мне, и на его лице замешательство. Это вовсе не то, что я хотела бы сейчас увидеть, и меня охватывает паника. Он смотрит на меня вопросительно и ждет, что я что-нибудь скажу.
Но я не знаю, что сказать. Сердце бешено колотится, а щеки пылают. Нужно что-то придумать, заполнить паузу учтивостью, милой шуткой или… В каком-то лихорадочном бреду я тянусь к нему, встаю на носочки и быстро целую в губы.
Время останавливается.
Я чувствую привкус соли на губах. А потом его руки на своей талии. Легкое поглаживание его пальцев. Генри тянется ко мне, но прежде, чем я успеваю подумать о том, что будет дальше, он резко останавливается. Его прикосновения стали жестче.
Он сжимает меня покрепче и отстраняет от себя.
— Не надо, — говорит он. Коротко и тихо.
Я опускаюсь обратно на пятки и закусываю губу. Мое тело горит, а сердце колотится, как безумное. То, о чем я даже не успела подумать, не произойдет. Он не поцелует меня в ответ. Боже, зачем я вообще это сделала? Как это пришло мне в голову? На что я рассчитывала? Где был мой страх, когда он так нужен?
Я не могу поднять глаза и посмотреть на него. Кажется, что я вся состою из жгучего стыда. В моей голове звучат слова матери: «Шлюха. Бесстыдная. Распутная». Так она говорит про королеву, и точно бы сказала про меня сейчас.
— Простите, Ваша Светлость, — шепчу я.
Я делаю шаг в сторону, чтобы убежать, но его рука ложится мне на плечо. Другой рукой он берет меня за подбородок и поднимает мое лицо к своему. Наши глаза встретились, и от этого мне становится еще хуже.
— Не извиняйся.
Я не знаю, что сказать и просто смотрю на своего мужа, который только что отказался меня целовать. В висках пульсирует слово «унижение». И я вдруг понимаю, что мне безумно хочется унизить Генри в ответ. Физически. С размаху ударить по его щеке так, чтобы остался яркий красный след.
Я пугаюсь этого порыва. Боюсь, что Генри поймет его, прочтет это у меня в глазах.
Он отпускает меня и отступает на шаг. Мы стоим друг напротив друга несколько секунд, а затем я всё-таки бегу, жалея, что не могу раствориться в воздухе.
Генри за мной не следует.
*
Мои родители ругались и дрались столько, сколько я себя помню. Когда я была совсем маленькой, то думала, что так происходит у всех. И только лет в семь, когда к нам приехала моя тетя Кэтрин со своим мужем, валлийским лордом Гриффидом, я увидела, с каким трепетом супруги могут относиться друг к другу.
Он называл ее: «Моя свирепая Китти», а она его: «Мой пушистый дракон», они хихикали над шутками, понятными только им двоим и ни разу за всё время, что гостили у нас, не ночевали отдельно друг от друга.
Когда король казнил лорда Гриффида, тетя чуть не помешалась от горя и ярости. Не уверена, что моя мать оплакивала бы отца так же, если бы король решил казнить его.
Даже мое рождения, как мне говорили, сопровождалось насилием. В день, когда я появилась на свет, мы с матерью обе чуть не умерли в одной из темных комнат Кеннингхолла, за несколько часов пропахшей кровью и затхлостью. Когда матери дали выбор, чью жизнь спасать, ее или ребенка, она без колебаний выбрала свою.
Когда об этом узнал отец, он жестоко наказал ее, ведь она могла убить не девочку, а мальчика. Он схватил ее за волосы, стянул с кровати, протащил по всему дому, не обращая внимания на слуг, и закрылся с ней в своих покоях на несколько часов. Оттуда слышались лишь пронзительные женские визги и грубое мужское рычание. А через несколько недель мать сообщила, что снова ждет ребенка.
Я не хочу, чтобы у меня было так же. Чтобы у нас с Генри было так же.
Следующие три дня после «инцидента» с поцелуем я не покидала пределы своих комнат, сказавшись больной. Мне не хотелось видеть ни Шелти, ни Гарри, ни кого-либо еще.
Меня преследовал запах Генри. Казалось, я вся пропахла им, что этот запах стал частью меня, въелся в кожу и в волосы, и его было не смыть водой, сколько бы не терла меня служанка.
На столе всё ещё лежит книга с чистыми листами и буквами «M.F». Несколько раз я хотела бросить ее в огонь, но потом передумывала и прижимала к себе, как младенца.
Эти дни были похожи на безумие.
Когда я пришла в себя, то решила, что пора обсудить произошедшее с людьми, чьё мнение мне важнее всех остальных. Я попросила Маргарет Дуглас и Шелти зайти ко мне. Обеих.
— Вы уже наверняка всё слышали, — говорю я им.
— О чём? — спрашивает Маргарет, чья напускная сдержанность больше меня не пугает.
— Мадж сказала, что ты пыталась поцеловать Фицроя, а он тебя оттолкнул, — сочувственно говорит Шелти.
— Мадж? А она-то откуда знает?
Мне хочется вопить от досады. Ко всем моим несчастьям мне не хватало еще и этого, дать Мадж такой прекрасный повод надо мной глумиться.
— Мэри, это двор. Тут и у стен есть глаза.
— У меня ещё нет сети шпионов, — говорит Маргарет, и это звучит как укол в сторону Шелти. — О чем речь?
Я рассказываю ей свою историю. На удивление, если произнести ее вслух, то она кажется не такой уж роковой. Но я решаю говорить не обо всем. Я умолчала, как сильно мне хотелось дать Генри пощечину. Я могу признаться в чем угодно, но только не в том, что я похожа на мать, щедрую на пощечины отцу.
— Что ж, тебя можно понять, — говорит Шелти, сидя на своем излюбленном месте — моей кровати. — Он молод, красив и он твой муж. Могу только представить, как его тело выглядит под рубашкой, — она хихикает. — И как было бы прекрасно ее с него снять.
Я не разделяю ее веселья и вопросительно смотрю ей в глаза.
— Шутка, шутка! Дай помечтать. А что вы думаете, леди Дуглас?
Звучит как вызов. Маргарет медленно переводит взгляд с меня на Шелти и обратно. Потом коротко вздыхает и говорит:
— Я думаю, всё дело в короле.
Шелти закатывает глаза.
— Думаю, — продолжает Маргарет, — Генри прекрасно понимает, что сейчас ему не время противиться желанию отца.