Страница 5 из 8
– Вода замерзла в магистрали, – раздался чей-то голос.
Все было так, как сказал голос. В мгновение ока все снова стало обыденным. Фишер же был очень серьезен, когда уходил.
– Это само по себе беда, – сказал он. – Вода замерзла в магистрали! К завтрашнему дню у нас не будет ни капли.
VII
На следующий день в Палате представителей шли жаркие дебаты. Было предложено ввести военное положение в Лондоне. Это был шанс для горстки чудаков и фанатиков не остаться без внимания. Это было вмешательство в свободу личности и все остальное. Дебаты продолжались и в десять часов, когда Фишер вернулся в пресс-центр. В одиннадцать один из ведущих зануд все еще продолжал говорить. Внезапно по палате пробежала нервная дрожь.
Унылый оратор сделал паузу – возможно, он немного устал от самого себя. Произошло нечто драматическое. Возникла та любопытная напряженная атмосфера, которая вызывает сдавливание груди и сжимание горла перед тем, как придет реальное понимание. Пренебрегая всеми правилами приличия, один из членов встал за креслом спикера и громко воскликнул:
– Отель "Сесил" горит! – закричал он. – Там все горит!
Фишер бросился с галереи во двор. Даже чопорный Демосфен потерял дар речи и поспешил покинуть палату. Не было нужды объяснять кому-либо, что означают масштабы катастрофы. Все знали, что перед лицом такого бедствия пожарная команда будет беспомощна.
На Стрэнде и на подходах к нему, на набережной и на мостах собралась плотная масса людей. Они были закутаны во всевозможные странные и гротескные одеяния, но, казалось, не обращали внимания на пронизывающий холод.
На Стрэнде было светло как днем. Огромный столб красно-белого пламени устремился далеко в небо, ровный гул от него напоминал шум прибоя на каменистом берегу. Постоянно раздавался треск, похожий на мушкетную стрельбу.
Великолепный отель, одна из самых ярких и заметных особенностей Стрэнда и набережной Темзы, был обречен. Время от времени падающие искры вспыхивали и задевали соседние деревянные конструкции, но все крыши вокруг были покрыты пожарными, которые сразу же тушили огонь. Тонны снега поднимались по пожарным лестницам и с помощью наспех сооруженных канатов, так что постепенно в соседних зданиях стало влажно и холодно. Если бы не это милосердное присутствие снега, южная сторона Стрэнда от Веллингтон-стрит до Чаринг-Кросс могла бы уйти в историю.
Как бы то ни было, если только не произойдет чего-то совершенно непредвиденного, страшная катастрофа была предотвращена. Пожарным еще многое предстояло сделать.
– Давайте вернемся в офис, – сказал Фишер, стиснув зубы. – Я бы продал все свое королевство за глоток горячего бренди. Надеюсь, к следующей метели мы будем более подготовлены. Я полагаю, что в Штатах они бы ничего такого не придумали. А у нас по ту сторону Эдинбурга нет ни одного достойного снегоочистителя.
– Мы ни к чему не готовы, – ворчал Гоф. – Если бы сегодня ночью был ветер, ничто не могло бы спасти Стрэнд. Катастрофа может повториться, более того, до рассвета наверняка случится пожар, полдюжины пожаров. Если бы подул сильный ветер, где бы был Лондон? От одной мысли об этом начинает кружиться голова.
Гоф ничего не сказал. Было слишком холодно даже для того, чтобы думать. Постепенно они вдвоем оттаяли перед камином в офисе. Вошла изможденная сотрудница с кучей листов. Гоф так же неторопливо перебрал их. Его глаза сверкнули.
– Боже мой, – выдохнул он. – Я надеюсь, что это правда. В Нью-Йорке уже второй день идут ливни. Мы должны держать ухо востро – сильные западные ветры с сильным понижением…
В течение следующих двух часов Фишер склонился над своим столом. Комната показалась ему намного теплее. Возможно, дело было в бренди. Он снял дубленку, затем шинель. Вскоре на его лбу появилась маленькая бисеринка влаги. Он немного отошел от огня. Он чувствовал удушье и слабость, ему захотелось на воздух.
Немного сомневаясь в собственном состоянии, он с чувством вины открыл окно. Холодный и свежий воздух оживил его, но это был не тот стальной, отполированный, убийственный воздух последних нескольких дней. Кто-то прошел по снегу внизу и заскользил по нему со специфическим звуком, напоминающим промокшую землю.
Фишер высунул голову из окна. Что-то влажное упало ему на шею. Он почти истерически закричал, зовя Гофа. Гоф тоже оказался без шинели.
– Я решил, что мне померещилось, – неуверенно сказал он.
Фишер ничего не ответил. Напряжение спало, он вздохнул свободно. А снаружи весь белый, безмолвный мир продолжал капать, капать, капать…
Четырехдневная ночь
История лондонского тумана, который на четыре дня превратил дневной свет в темноту.
I
Прогноз погоды для Лондона и Ла-Манша гласил: "Легкие воздушные потоки, в целом ясно, тепло". Далее в увлекательной колонке Хакнесс прочитал, что "условия над Европой в целом благоприятствуют сохранению большой антициклонической области, барометр над Западной Европой неуклонно растет, давление на море ровное, значения необычно высокие для этого времени года".
Мартин Хакнесс, бакалавр естественных наук из Лондона, вдумчиво прочитал все это и кое-что еще. Изучение метеорологических сводок было для него почти религией. В лаборатории в задней части его гостиной стояли всевозможные странного вида приборы для измерения солнечного света, силы ветра, давления атмосферы и тому подобного. Хакнесс надеялся, что в скором времени сможет предсказывать лондонский туман с абсолютной точностью, что, если подумать, было бы очень полезным делом. В своей причудливой манере Хакнесс называл себя специалистом по туманам. Он надеялся когда-нибудь зарекомендовать себя рассеивателем тумана, что в переводе означает "великий общественный благодетель".
Шанс, которого он ждал, казалось, наконец настал. Наступил ноябрь, мягкий, пасмурный и тяжелый. Уже прошли пара густых туманов, от которых Лондон периодически стонет и ничего не может сделать для их предотвращения. Хакнесс был достаточно зорким, чтобы увидеть здесь опасность, которая в один прекрасный день может обернуться страшным национальным бедствием. Насколько он мог судить по своим наблюдениям и показаниям, в ближайшие четыре с половиной часа Лондон ожидал новый густой туман. И если он не сильно ошибался, следующий туман будет особенно густым. Сидя за завтраком, он видел, как на Гоуэр-стрит собирается желтый туман.
Дверь распахнулась, и в комнату, даже не извинившись, ворвался человек. Это был маленький человечек с резкими, чисто выбритыми чертами лица, острым носом и вызывающим пенсне. Он не был похож на Хакнесса, если не считать его невозмутимой мечтательной манеры. Он размахивал бумагой в руке, как знаменем.
– Это случилось, Хакнесс, – воскликнул он. – Когда-нибудь это должно было произойти. Все здесь, в последнем выпуске "Телеграфа". Мы должны пойти и убедиться в этом.
Он бросился в кресло.
– Помнишь, – сказал он, – тот день зимой 1898 года, когда взорвалось нефтяное судно? Мы с вами вместе играли в гольф на поле Вестгейт.
Хакнесс с нетерпением кивнул.
– Я никогда этого не забуду, Элдред, – сказал он, – хотя и подзабыл название судна. Это было большое железное судно, и оно загорелось на рассвете. Ни от капитана, ни от команды не осталось и следа.
– Было совершенно безветренно, и эффект от этого огромного скопления густого черного дыма был потрясающим. Вы помните эту картину на закате? Это было похоже на полдюжины альпийских хребтов, нагроможденных один на другой. Зрелище было не только грандиозным, оно было ужасающим, чудовищным. Случайно не помните, что вы тогда сказали?
В словах Элдреда было что-то такое, что взволновало Хакнесса.