Страница 8 из 125
С Наташей они познакомились случайно, в отпуске на Кавказе. Море и южные ночи быстро сблизили их, они поженились, родили Славку и вскоре разбежались, так и не научившись понимать друг друга. Но Владимир искренне любил своего сына, часто проводил с ним отпуск и выходные дни, и был по-прежнему неравнодушен к Наташе, хотя она его постоянно раздражала своей независимостью и патологическим упрямством. Рано потеряв всех своих родных, он остался на правах близкого родственника в доме Соколовых, всегда молчал, когда в его присутствии происходила очередная стычка отца с дочерью, но в душе был вполне согласен с Алексеем Петровичем по поводу работы Наташи в театре.
— Пришёл? — Заглянула в прихожую Зоя Васильевна — Вот и хорошо, сейчас обедать будем.
Алексей Петрович аккуратно убрал свои шпаргалки в карман. Дмитрий Павлович терпеливо ждал, пока он разоблачится, сняв чуть влажную от испарины майку. Потом долго и внимательно выслушивал и выстукивал друга, заставляя его то покашлять слегка, то подышать ртом посильнее. Результаты обследования его насторожили.
— Хрипов в лёгких нет, но дыхание… С банками вы пос1пешили… Надо обследоваться, Алексей. Это очень серьёзно…
Зоя Васильевна с Наташей накрывали на стол. Зоя Васильевна молчала, но внимательно прислушивалась к разговору.
— Садитесь обедать… — Только и сказала она, когда Наташа внесла большую дымящуюся кастрюлю.
— Я тебя понимаю, — продолжал доктор. — Но, может быть, всё-таки отложить командировку?
— Об этом не может быть и речи. — Покачал головой Алексей Петрович. — У меня в этой поездке ещё одна цель есть… Надо от Ташкента в сторону километров триста проехать…
— А что там, дедушка? — Беспечно спросил Славка.
Алексей Петрович низко опустил голову над тарелкой и ответил не сразу.
— Там похоронена моя мать…
Над столом повисла тишина. Сразу расхотелось есть. Все молчали, только у Славки невольно вырвалось:
— Ты… ты простил её, дедушка?
Алексей Петрович не ответил, только мерно стучал ложкой по тарелке, ещё ниже опустив лысую голову…
Дверь в комнату Славки была приоткрыта. Снаружи висело объявление, написанное от руки: «Вход для родственников по пятницам с 16.30 до 17 часов по пригласительным билетам». Здесь царил творческий беспорядок: по стульям валялась какая-то одежда, сверху — журналы, на кровати — скомканный плед. Отец взглянул на обложку книги, лежащей на столе, покачал головой.
— «Винни — Пух»…
— А что? — ничуть не смутился Славка. — Ты её, хотя бы раз, открыл? Вот именно… В ней каждый своё находит: взрослые — одно, дети — другое… Мама с бабушкой укатывались, когда я им вслух читал… Это, конечно, Заходер постарался. Моя настольная книга, между прочим. Я её в армию возьму.
Славка устроился рядом с отцом на диване. Вошла Наташа, молча присела на стул.
— Как только Славка мне позвонил насчёт повестки, — серьёзно начал отец, — я сразу поднял на ноги всех друзей. И нашёл. Как говорится, «кто ищет…». Нашёл одного нужного мужика прямо здесь, в вашем военкомате… Сходил с ним кое-куда, посидели пару часов, поговорили… В общем… он сказал, что по этой повестке Славке никуда не надо появляться… Надо переждать, понимаешь? — со скрытым вызовом повернулся он к Наташе. — Ему надо заболеть, наверно… У тебя никого нет, кто бы мог сделать справку?
Наташа, слушая, постепенно мрачнела, а на прямой вопрос медленно покачала головой. А Славка вдруг залился краской и заёрзал на месте, переводя взгляд с одного на другого.
Наступило долгое молчание. В душе у Наташи бушевала буря. Она совершенно растерялась. В доме Соколовых не принято было лгать, изворачиваться и приспосабливаться. Но при одной мысли, что её Славка может пойти на войну, на самую настоящую войну, ей становилось плохо. Но Наташа была дочерью своего отца. Собравшись с духом, она выпалила:
— Я думаю, Вячеслав догадывается, что я могу сказать на это… Он знает, что скажет по этому поводу бабушка и, тем более, дед… Ты ему поможешь увильнуть от своего долга — пожалуйста. Только помни, Слава, — тебе жить в этом доме…
Владимир, забыв о сдержанности, вскочил с места, забегал по комнате. Он очень уважал Алексея Петровича и искренне любил свою бывшую тёщу, но патологический идеализм этого семейства приводил его в бешенство.
— Зачем ты так ставишь вопрос, Наташа? Зачем взваливать на парня такой груз? Зачем превращать его в уголовника? Ты что… Ты, действительно, хочешь, чтобы он пошёл воевать с душманами?
— Нет, я не хочу, чтобы мой сын шёл с кем-то воевать… Но я также не хочу, чтобы он стал приспособленцем. Пусть решает сам, он совершеннолетний. — Отрезала Наташа и вышла из комнаты. За дверью она перевела дух и беззвучно заплакала.
Сегодня был на редкость удачный день. В новом спектакле Наташа получила настоящую роль. Совсем небольшую, но очень важную в пьесе. Это была женщина с ярким характером, с внятными поступками, в общем, было, что играть… Наташа репетировала везде: и дома — в своей комнате, в кухне и даже в ванной, в метро (про себя), и даже пока бежала по набережной Фонтанки повторяла и повторяла отдельные фразы, ища правильную интонацию. Репетировала с азартом, забыв про всё на свете кроме своей героини. Именитые партнёры поглядывали на неё доброжелательно, и режиссёр остался вполне удовлетворён. Но самое главное, когда она случайно посмотрела в зал, то даже не поверила своим глазам: на заветном месте сидел он, Георгий Александрович, их ненаглядный Гога. Оказывается, он пришёл ещё в середине репетиции, все это видели, кроме Наташи. Встретив её изумлённый взгляд, Товстоногов чуть улыбнулся и едва заметно одобрительно кивнул головой. Возможно, ей только показалось, что он кивнул, но всё равно это была, если не победа, то удача, и это непременно надо было отметить. И вдруг она вспомнила, что на самом дне её видавшей виды сумочки в конверте лежит заветная сумма, и Наташа, наконец, решилась…
Вернувшись домой, она едва протиснулась в дверь с большой коробкой в руках. Настроение было почти праздничное, если бы не какое-то внутреннее беспокойство. Она не сразу поняла о чём, подумала и сообразила — Славка… Душа её заныла — она не знала, как нужно поступить. Наташа была дочерью своего отца, и с детства усвоила такие понятия, как честность и порядочность. Так же, как и её родители, она совершенно не умела лгать и лицемерить. Она понимала, что Владимир во многом прав. Наверно, он был вовсём прав — надо было спасать сына от войны. Но для этого надо было сломать себя. Это было безумно трудно. Невозможно.
Наташа, вздохнула, отогнав от себя на время тяжёлый груз нерешаемой проблемы, с трудом вместила свой плащ на вешалку, утопающую в разных пальто и куртках трёх взрослых людей. В межсезонье, наверно, в каждом доме на вешалке по два-три пальто на каждого… И, наконец, она приступила к священнодействию: развязала упаковочный шпагат на коробке и достала из неё великолепную норковую шапку. Серебристый голубой мех переливался в её руках. Это была мечта, а не шапка. Наташа надела её на затылок, поглядев в зеркало, тут же сдвинула её на лоб, почти до самых глаз. Шапка необычайно шла ей, и Наташа осталась очень довольна собой.
— Мама! — Крикнула она. — Ты где?
— Где я могу быть? — откликнулась Зоя Васильевна из кухни. — У мартена…
— Смотри! — Гордо сказала Наташа и вошла, неся на голове шапку, словно корону.
— Купила?! — Зоя Васильевна придирчиво оглядела дочь. — Великолепно! Тебе очень идёт!
— Спасибо, что деньжат добавила, — Наташа чмокнула мать в щёку. — Я бы сама ещё лет десять копила…
— Сними… Мех запахи очень впитывает, а здесь жареной рыбой пахнет, ещё не проветрилось…
Наташа вернулась в прихожую, сняла шапку, ещё раз засмотрелась на серебристый мех, подула на него легонько, полюбовалась на голубую дорожку, и с сожалением убрала шапку в коробку. Потом долго не могла пристроить её на полке для головных уборов: коробка не помещалась и падала. Наконец, получилось, и Наташа, по-детски облегчённо вздохнув, ушла к себе в комнату.