Страница 64 из 125
В доме стало не только тепло, но даже жарко. Улёгшись спать в своей маленькой комнатке, я опять долго ворочалась с боку на бок. Сон не шёл, то ли от духоты, то ли от бесчисленных мыслей и сомнений, которые так внезапно навалились на меня. Я встала, с трудом приоткрыла форточку, туго примёрзшую к раме. В комнату вместе с морозным паром ворвался обжигающий ледяной воздух. Несмотря на глухую ночь в домах по соседству светились слегка прикрытые занавесками окна. Люди здесь жили своей жизнью. Я представила себе двух несчастных старух в замёрзшей брошенной деревне и поёжилась. Накинув халат и осторожно, стараясь не опрокинуть чего-нибудь в темноте и не разбудить Сашу, вышла в большую комнату, где он спал на узком подростковом диванчике. Нащупала на столе ещё тёплый чайник и налила в чашку ещё не успевшей остыть воды.
— Можно прямо из ведра пить, у нас вода очень хорошая, чистая, вкусная… — Услышала я голос своего брата. Он был совершенно несонный. Саша тоже не спал.
— А знаете, кем была раньше Вера Сергеевна, ну, одна из бабушек, которые в Раздолье? Это мамина первая учительница… Мама её очень любила…
Кровать скрипнула. В полумраке комнаты я увидела, как он повернулся на бок, подперев голову рукой.
— Это ведь учительница и твоей мамы тоже… Вера Сергеевна мне показывала фотографию класса, где твоя мама во втором ряду… Смешная такая девчонка с тонюсенькими косичками…
Голос мальчика неожиданно дрогнул. Я подошла, присела у него в ногах.
— Послушай. Саша… А если я дам тебе слово, что сделаю всё, чтобы твоих старушек из Раздолья вывезли? Их ведь для начала можно и в местную больницу положить, подлечить, пока … Я тебе слово даю, что не уеду отсюда, пока их судьба не решиться. У меня отпуск большой, времени много. Я душу из этих администраторов вытрясу…
Я говорила правду своему брату. Сейчас рядом с ним я чувствовала себя сильным ответственным человеком.
— А в это воскресенье я вместо тебя в Раздолье схожу на лыжах. Я ведь спортивный врач. Работаю с командой биатлонистов, они научили меня хорошо бегать на лыжах … Ты мне всё объяснишь. Но тебе надо уезжать, как это ни обидно и ни горько.
Я не зря проворочалась в постели две ночи. Решение созрело. Саша лежал тихо, вытянувшись на постели и молчал.
— Тебе когда четырнадцать исполнится?
— Летом… В августе… — Удивился он моему вопросу.
— Очень хорошо. Вот послушай, что я хочу тебе предложить… Я — человек слова. С твоими подопечными я вопрос решу. Все пороги обобью, но их больше одних не оставлю. Потом поеду домой и буду оформлять на тебя опекунство… Если ты не возражаешь, конечно. Я пока даже не представляю, как это делается и сколько это времени займёт, но, наша бюрократическая машина крутится очень долго. А тебе надо ехать в детский дом, учиться… Ты и так много пропустил. Летом тебе исполнится четырнадцать, ты получишь паспорт, я оформлю опекунство и приеду к тебе. Тогда мы и решим, как поступить дальше. Если захочешь, можно дом продать и со мной уехать, в городе за эти деньги мы сможем тебе неплохое жильё купить, где-нибудь рядом со мной. Будем друг за друга держаться… Или в детском доме останешься, школу закончишь, потом сюда вернёшься… Подумай, Саша… Мне кажется, это единственно правильное решение на сегодняшний день.
До утра мы так и не заснули. Саша поначалу долго молчал, думал, я не торопила его, сидела рядом с ним и тоже молчала. Но потом он заговорил и всё-таки со мной согласился. Мы долго обсуждали с ним всякие хозяйственные вопросы. Корову он продаст соседке, которая сразу после смерти матери предлагала выкупить её за хорошую цену. Кур он ей просто так отдаст. Тётя Паша его столько раз выручала с мясом, да и по воскресеньям оставалась за него на хозяйстве, когда он к старухам ходил… Когда я буду уезжать, надо будет заколотить двери и окна в доме — это соседские мужики помогут, он заранее их попросит… Ключи Галине Павловне надо будет отдать, она — женщина надёжная…
Детский дом, куда должен был уехать мой братишка, находился по пути на станцию, в нескольких километрах в стороне от основной трассы. Я дала Саше твёрдое слово, что перед отъездом непременно приеду к нему, узнаю, как он устроился, и расскажу обо всём, что мне удалось решить со старушками из Раздолья.
Когда за окном начала рассеиваться ночная темнота, и Саша спохватился, что давно пора вставать и доить корову, общее решение было принято и, кажется, нам обоим стало намного легче.
Следующий день пролетел незаметно. Саша скупил в местном магазине, наверно, все полиэтиленовые пакеты, имевшиеся там в наличии. Мы складывали и упаковывали вещи — надо было законсервировать дом. Командовал мой братишка. Я только старательно выполняла его инструкции. Конечно, я не переставала поражаться его выдержке. Несколько раз, отвернувшись от меня, он замирал с какой-то материнской вещью в руках. У меня перехватывало дыхание в этот момент, но Саша, спохватившись, пряча повлажневшие глаза под своими вздрагивающими ресницами и кусая воспалённые губы, продолжал упаковывать постельное бельё или посуду. Протянув мне материнскую кофту и толстый шерстяной платок, не глядя на меня, дрогнувшим голосом он попросил передать эти вещи на память старой учительнице в Раздолье…
Мы оставили неупакованным только то немногое, что было необходимо для жизни в доме, пока я не решу судьбу брошенных старушек.
Обед на этот раз варила я и, завершив сытную трапезу, мы отправились на край села, откуда начинался путь на Раздолье. Саша провёл меня через огороды соседей. И скорее, чем я ожидала, мы оказались у самого крайнего дома, стоявшего как-то боком к последнему переулку, от которого начиналось белое замёрзшее поле. Ровная снежная гладь с лёгкими, напыленными ветром снежными валунами блестела на солнце, слепя глаза. Казалось, что никогда никакой дороги, даже маленькой тропинки не прокладывал здесь человек. И таким холодом, и тоской повеяло от этой бескрайней нетронутой равнины, тянувшейся до самого горизонта, что я невольно поёжилась. Саша, видимо, поняв моё состояние, испытующе взглянул на меня,
— Я вот отсюда иду, — он махнул рукой немного в сторону.
И только тут я увидела слабую лыжню, совсем запорошенную выпавшим за неделю снегом. Лыжня шла прямо к горизонту.
— А если лыжню совсем занесёт, — спросила я, — как я найду дорогу?
Саша по-взрослому усмехнулся.
_- Не бойся… — Он теперь почти без запинки называл меня на «ты», что мне очень нравилось. — Здесь трудно заблудиться. Вон там впереди справа, посмотри… Видишь те строения?
Я посмотрела направо, куда он показывал, и вздохнула с облегчением. Там и, правда, виднелись два полуразрушенных здания из красного кирпича, которые с испугу я не заметила.
— Здесь большой совхоз раньше был. Это бывшая МТС. До неё надо пройти три километра. Там одни развалины сейчас, но ориентир хороший. А как дойдёшь, увидишь впереди в низине три старых коровника без крыш… До них ещё километра полтора будет. Ну, а за ними сразу и Раздолье видно. Как дом моих бабушек найти, я тебе нарисую. Раньше они соседками были, жили отдельно. А теперь вот съехались. Вдвоём им легче, да и мне тоже помогать проще…
Обратно мы шли молча. Увиденное меня, конечно, не слишком вдохновило, всё-таки я от рождения — изрядная трусиха. Саша серьёзно посмотрел на меня снизу-вверх.
— Ты не передумаешь, Лар? Не испугаешься? Их никак нельзя бросать…
Я крепко обняла его за плечи.
— Я дала тебе слово. Пожалуйста, верь мне…
До самого приезда микроавтобуса социальных служб братишка мой вёл себя героически. Только когда перепоручал соседке корову, которая пока ей утеплят новый хлев, должна была оставаться на прежнем месте, вдруг заплакал. Я сама чуть не заревела вместе с ним, но, помня его рассказ о жалостливой учительнице, только скрипнула зубами и прижала его к себе. Мальчик высвободился, отошёл в сторону и, не глядя на нас с соседкой, объяснил сорвавшимся голосом.
— Я не о Чернухе… Я…
— Я понимаю, Саша… — быстро проговорила я, стараясь не расплакаться.