Страница 8 из 9
Я все пытаюсь понять, почему не видел очевидного, отчего столько лет был абсолютно уверен, что моя правда – единственная правда. Поудобнее устроив тело сына на коленях, я достаю из кармана мешочек с золотом. Высыпаю несколько монет в ладонь и внимательно смотрю на них. При этом я сейчас ровным счетом ничего не испытываю. Точнее нет. Испытываю. Отвращение. До тошноты. Это они, эти тусклые желтые кружочки застлали мне ум. Почему? Я родился в обеспеченной семье, никогда ни в чем не нуждался. Ел вволю, спал в тепле на мягкой постели, одевался в красивые одежды. Зачем же я всю жизнь отдал на то, чтобы зарабатывать все больше и больше этих кружочков? Пока они не поработили меня совершенно. Они закрыли от меня жену, лишили радости воспитания первого ребенка, на много лет оторвали от матери. И забрали сына… Я с отвращением сбросил монеты с ладони. Ближайший матрос глянул на меня с удивлением и пошел их подбирать. Люди, лежащие на палубе, не шевельнулись, им золото тоже сейчас было ни к чему.
Хотя… Никто ведь не заставлял меня любить золото больше жизни. Я сам. Это был мой выбор. Все сам… Да, у меня был талант зарабатывать деньги. И этот дар поглотил меня целиком. А сейчас я словно очнулся от дурмана. Но почему так поздно? Когда уже ничего-ничего нельзя изменить!!! И я затрясся в судорожных рыданиях.
Часы шли. Наше судно все еще болтало на волнах. Но тело уже не чувствовало холода и голода, я словно впал в транс. Иногда, выныривая из небытия, я думал, что надо дойти до трюма и проверить, как там Олья и Николас. Но я так боялся, что они тоже умерли от этой жуткой болезни, унесшей уже стольких наших попутчиков, что не мог заставить себя подняться. Я всегда был смелым человеком, но теперь трусил. Ведь, если они живы, сын может попросить меня принести покушать, хотя бы кусочек хлеба, а жена может метаться в бреду, умоляя о глотке воды. Но у меня ничего этого не было, ничего, кроме мешочка с желтыми кружочками, неспособными сейчас мне помочь. А если вдруг они уже умерли, то я не хотел об этом знать. Для меня они оставались живы, пока меня не убедят в обратном. Больше всего на свете мне хотелось в этот день умереть. И перейти в мир, где я по-прежнему могу играть с моим маленьким сынишкой, и его тельце теплое, а не холодное, как лед. Я не помню, как прошел последний день нашего путешествия, возможно, я не приходил в себя.
IV
Очнулся я, уже лежа в чистой, мягкой кровати. Ноздри ощущали самый прекрасный запах на свете – аромат отчего дома. А на до мной склонилось самое дорогое в мире лицо – лицо моей матери. Сначала я даже решил, что все же умер и оказался в своем детстве. Сейчас с веселым криком, подпрыгивая, вбежит со двора Димитриу, и мы наперегонки помчимся пить теплое молоко со свежими булочками. Брат действительно подошел. Посеревший от тревоги, тяжело передвигая ноги, придавленный бедой. И я понял, что жив.
"Он очнулся",– услышал я голос матери и ощутил на своей руке, лежащей поверх одеяла, ее слезы. Она плакала от радости.
Я узнал, что когда наше судно причалило к пристани их городка, Димитриу был первым, вбежавшим на палубу. Он и вынес мое бесчувственное тело. Я так крепко прижимал к себе мертвого Петроса окоченевшими руками, что меня пришлось долго отогревать, чтобы можно было вынуть трупик сына.
Я был в беспамятстве несколько дней. Бредил. Матери с трудом удавалось вливать в меня немного бульона. И этим она поддерживала во мне жизнь. Почему-то они ни слова не сказали про мою семью. А сам я боялся спросить. Первая радость от встречи с родными померкла, и меня снова с головой накрыли чувства вины и безысходности. Я снова впал в забытье. Не знаю, нашел бы я в себе силы спросить про Олью или предпочел умереть от угрызения совести, но на следующий день брат сам завел разговор на эту тему. Он рассказал, что до Крита добрались всего несколько беженцев, болезнь скосила даже несколько человек из команды. Остальных матросов, многие из которых тоже были заражены, поселили в отдельном доме у пристани и регулярно посылали туда продукты и лекарства.
Олью спасло то, что капитан пустил их в свою каюту. Она была очень слаба, но жива. И эта новость явилась бальзамом для моей измученной души. Николос тоже, слава богу, выжил. Как ни странно из нас троих он чувствовал себя лучше всех. И быстрее всех выздоравливал. Я подумал, что, видимо, капитан подкармливал мальчика сверх той скудной пайки, которую он мог выделять своим нежданным пассажирам. Горячая благодарность к этому человеку захлестнула меня. Если бы не благородный Михаэль, ни меня, ни моей семьи уже давно бы не было в живых. Я порывался вскочить, чтобы бежать на берег к нему, но не смог подняться. А брат успокоил меня, сказав, что отец достойно отблагодарил капитана и всю команду. И что новый большой корабли для Михаэля уже стоит в гавани. Я разрыдался.
Спустя пару дней я уже стал потихонечку подниматься. Левая нога сильно болела и плохо слушалась. Доктор предположил начинающийся туберкулез костей в результате сильного переохлаждения. И сказал, что это неизлечимо.
Я уже знал, что Олью и Николаса забрала ее семья. Мои родители рассудили, что среди родных ей будет лучше, и не стали противиться.
Мне необходимо было увидеться с женой. И осторожно ступая, придерживаясь за стены домов, я отправился в путь. Десять лет назад я пробегал это расстояние за десять минут. А сейчас я брел почти час, периодически опускаясь на лавочки в тени деревьев и переводя дух. Трудно было поверить, что еще совсем недавно у меня было молодое и крепкое тело. Сейчас я чувствовал себя дряхлым и разбитым. У ворот дома моего тестя еще издали я заметил сына. Он беззаботно играл в дорожной пыли с соседскими мальчишками. Слезы полились из глаз при виде моего мальчика, оставшегося в живых. Эти дни я запрещал себе думать о Петросе.
Но сейчас непроизвольно искал его взглядом. Они всегда играли вместе. Мозг словно отсек воспоминания о том, что случилось в те страшные дни в море, и теперь отказывался верить, что Петроса больше нет.
Николас радостно подбежал ко мне, но у меня даже не было сил поднять его на руки и подбросить, как я обычно делал. Тяжело опустившись рядом с ним на колени, я крепко прижал сына к себе. Он был жив! Бог спас его! Как же я был счастлив в эту минуту!
Потом, держась за руки, мы пошли в дом. Тесть с тещей сухо поздоровались со мной. Они имели полное право осуждать мужчину, явившегося причиной болезни и страданий их дочери и смерти их внука. Николас довел меня до дверей спальни Ольи и убежал играть на улицу.
Я, такой всегда властный и нетерпимый, робко вошел и нерешительно замялся у порога. В небольшой комнатке было сумрачно, и женщина, лежащая на кровати, казалась девочкой. Олья сильно похудела. Глаза и щеки ввалились, на заострившихся скулах горел лихорадочный румянец. Ее роскошные волосы остригли, чтобы легче было ухаживать за нею во время болезни.
Жена повернула голову и безучастно посмотрела на меня. По этому взгляду я понял, что она мне не рада. Ей безразлично. Вдруг Олья закашлялась, и сразу стало видно, как же сильно она больна. В комнату вбежала ее мать, приподняла невесомое тело, подождала, пока не прошел приступ, обтерла испарину с лица, дала напиться и, не глядя на меня, вышла.
Олья отвернулась. Она не желала со мной разговаривать и не собиралась меня прощать.
Я стал навещать семью ежедневно. Садился прямо на пол у кровати жены и часами сидел молча. Я сам кидался к ней, когда ее мучил кашель, сам поил ее. Тот грубый мужчина, относящийся к этой женщине, как к служанке, к бессловесной рабыне, умер во время шторма. Сейчас у меня не было никого дороже ее. Ее и нашего сынишки. Постепенно Олья стала разговаривать со мной. И я с трудом, но убедил ее после выздоровления вернуться в мой дом.
Отец выделил мне крыло нашего большого дома. Мне больше не хотелось никуда уезжать, что-то строить, отделяться.
Я хотел каждый день видеть их всех – отца, мать, Димитриу, многочисленных дядей и теток, двоюродных и троюродных братьев и сестер, друзей детства, старых слуг и соседей. Единственное, чего я не хотел – заниматься торговлей. Я даже не выходил на пристань, не заходил на склады. Тем более, что туберкулез костей давал о себе знать, и ходил я с трудом, прихрамывая и опираясь на трость. Ее я сам вырезал из палки, принесенной мне Димитриу. И выяснил, что у меня это неплохо получается.