Страница 32 из 36
«снабжение войск, стоявших в Полоцке, ещё долго шло в основном из России — местная инфраструктура налаживалась медленно».
Защита коммуникаций, связывавших Полоцк с Русской землёй, становилась в этих условиях первостепенной задачей, и именно её в первую очередь и решали стремительно возводимые русскими мастерами замки. Ну и само собой, эти замки-форты должны были стать зримыми знаками русского присутствия здесь всерьёз и надолго, заодно обеспечивая условия для дальнейшего продвижения вглубь спорных территорий.
Итак, решение было принято, а технологию быстрого возведения такого рода крепостцей московские градодельцы отработали до мелочей и едва ли не поставили на конвейер. Папский легат в Польше Ф. Руджиери писал в 1568 году со слов своих литовских и польских информаторов, что московиты,
«обследовав предварительно место, пригодное для возведения крепости, рубят в далёких лесах множество деревьев, пригодных для этого строительства, которые после обработки и разметки спускают на воду, а когда они доплывут до этого места, вытягивают их на берег и в соответствии со знаками на каждом дереве одно за другим вбивают в землю, и таким способом в мгновение ока ставят замки, в которые тут же являются собранные неподалёку гарнизоны, так что король получает известие о том, что они построены, прежде того, как ему станет известно о том, что они возводится или замышляются».
Дальше он писал о том, что в его нунциатуру в Польше московиты возвели на Полоччине четыре таких «скорострельных» замка.
Три из названных итальянцем крепостей составили первую «очередь» Полоцкого укрепрайона. Поначалу московские посошные люди срубили летом 1566 года замок Усвят. В декабре того же года «в Полотцском повете на реке на Дрыси усть-Нищевского устья» в 30 верстах (32 км) к северо-западу от Полоцка появилась ещё одна русская крепость, названная Соколом. Третьей стала героиня нашего рассказа — Ула. Её строительство началось 12 октября 1566 года «повелением государя царя и великого князя Ивана Васильевича всея Русии»
«в вотчине его, в Полотцком повете, на Двине-реке, на Виленской стороне, усть-Улы реки, выше Полоцка сорок верст».
О судьбе Улы, которую, согласно письму Сигизмунда II витебскому воеводе Станиславу Пацу, ставили служилые люди новгородские и псковские, и пойдёт дальше речь.
Бельмо на глазу
Стремительно возведённые русскими мастерами крепости на спорной территории вызвали чрезвычайное беспокойство в Вильно. На литовской стороне не могли не понимать, что со строительством стен шансы вернуть Правобережье стремительно уменьшались, потому и поспешили принять все возможные меры, чтобы воспрепятствовать русскому «крепостному» наступлению.
Иван Грозный на гравюре XVI века
Увы, дипломатические усилия не принесли успеха. Москва на все обвинения в том, что постройкой этих крепостей она нарушает условия установившегося де-факто на время переговоров перемирия, отвечала прямо и недвусмысленно:
«А город на Усвяте воеводы наши поставили в нашей отчине в Озерищском повете, а город Улу и город Сокол воеводы наши поставили в нашей отчине в Полотцком повете, и мы в своей вотчине городы, где хотим, тут ставим, что нам Бог дал, а войною наши воинские люди к брата нашего землю нигде не ходят».
Попытки силой помешать русским завершить начатое были столь же безуспешны, как и дипломатические. По приказу витебского воеводы Станислава Паца отряд тамошних казаков в октябре 1566 года совершил рейд на недостроенную Улу. Атаковавший крепость литовский отряд отбили московские войска, охранявшие посошных людей от подобного рода неприятельских набегов. При этом литовцы претерпели, по их собственным словам, «немалую шкоду» и потеряли три пушки. Несколько позднее Иван Грозный отписывал Сигизмунду, что
«которые места наши воеводы в нашей отчине в Полотцком повете пристраивают на нас, и твои люди брата нашего на те места и на наших людей приходят войною с пушками и с пищалми и нашим людем многие убытки делают».
Очевидно, что он имел в виду именно этот рейд литовцев на недостроенную Улу.
Ула сегодня
Заметим в этой связи, что подобного рода операции московским войскам удавались лучше, чем их противникам. Та же Ула возводилась на месте, намеченном литовцами, где под руководством итальянского инженера уже начались работы над великокняжеским замком. Однако прибывший туда московский отряд разогнал строителей и обеспечил условия для работы государевых градодельцев и посошных людей.
Стремительность, с которой русские возвели новые крепости на спорных территориях, не оставила литовцам времени, чтобы их разрушить. Теперь литовским властям, от великого князя до гетмана и пограничных державцев, оставалось только организовать полноценную войсковую операцию по овладению одной из этих крепостей. Ну или на худой случай рассчитывать на удачу, на «искрад», то есть на оплошку русских воевод и гарнизонов крепостей, которая позволила бы литовским войскам взять такой пограничный «форт» «изгоном», не прибегая к дорогостоящей правильной осаде, на которую вечно не хватало то людей, то денег, то артиллерии, а то и всего этого вместе взятого. Забегая вперёд, отметим, что в ульском случае были опробованы оба варианта, и успех принес второй — «изгон».
Жмудский староста в поход собрался
Осенью 1567 года оба враждующих монарха едва не сошлись на поле брани. Оба решили, что эта осень — самое подходящее время, чтобы организовать большой поход против своего «брата», переломить наконец ход изрядно затянувшейся и поднадоевшей обеим сторонам войны и вынудить «партнёра» подписать мир на своих условиях.
До «прямого дела» так и не дошло. Проблемы со снабжением и стягиванием войск, в особенности обозов и наряда, вкупе с тайными интригами Сигизмунда сорвали планы Ивана Грозного. Не получив из русского лагеря известия о начавшейся смуте, и сам Сигизмунд не решился выступить. Чтобы хоть частично оправдать те усилия, которые были предприняты им и «партией войны» по сбору неслыханного доселе в литовской истории воинства (говорят, что в распоряжении Сигизмунда оказалось чуть ли не 35 000 или даже больше пехоты и конницы), великий князь решил отправить часть сил в экспедиции против окраинных московских замков и уездов.
Ула должна была стать целью одной из таких экспедиций. Расположенная рядом с местом впадения реки Ула в Западную Двину, почти на полпути между Полоцком и Витебском, крепость прикрывала с юго-востока подступы к Полоцку и одновременно создавала угрозу литовским крепостям Кривино и Сорица, с большим трудом воздвигнутых на Двине юго-восточнее Улы. Литовские «шпегки» внимательно следили за тем, что происходит в Уле и в её окрестностях, сообщая литовским воеводам о перемещениях русских войск в этом районе и вероятных планах русского командования. К примеру, 1 апреля 1567 года великий гетман литовский Григорий Ходкевич отписывал своему коллеге, брацлавскому воеводе и исполняющему обязанности дворного гетмана князю Роману Сангушко, что московиты собираются возобновить постройку замков на землях его королевской милости и для того собрали в Полоцке великое множество посошных людей. Спустя три недели он уточнил в новом письме детали готовящейся операции. По словам гетмана, неприятель намеревался построить замок в Чашниках, ещё один — «на Сорице, у пяти милях от Витебска», третий — на реке Саре, «у миле от Дрысы», и четвёртый — «на устьи реки Сволны, где впадывает у Дрису реку, в трех милях от замку Дрисы». Для этого оный неприятель московский «люд немалый, ездный, пеший и посоха на Нищи и на Уле зобрана», и та посошная рать уже «дерево вжо от килка недель готует, хотячи замки свои на кгрунте короля Его Милости». Сам собой напрашивался ответный ход: предпринять экспедицию к Уле, чтобы «срезать» эту больную «мозоль», столь беспокоившую своим присутствием и литовское командование, и местных литовских державцев, а заодно расшевелить обленившуюся шляхту, не изъявлявшую особого желания воевать настоящим образом, в поле, а не в шинках и корчмах.