Страница 2 из 36
Эти «зацепки» и «кривды» создавали в русско-литовских отношениях ту самую критическую массу, кучу хвороста, к которой нужно было только поднести головню — и все непременно занялось бы ярким пламенем. Чтобы этого не произошло, нужна была кропотливая работа по разграничению спорных земель и угодий, размежеванию и четкой фиксации государственной принадлежности тех или иных территорий. Но как это сделать, если ни одна из сторон не испытывала особого желания заниматься этой деятельностью — не иначе как рассчитывали на то, что в ходе очередной войны неопределенность на границе разрешится сама собой в пользу победителя. Ну а пока войны не было, предприимчивые люди по обе стороны границы, устав ждать милостей от Бога и имея саблю, лихого коня да верных людей, брали решение спорных вопросов на русско-литовском «фронтире» в свои руки: «били, грабили и секли» мужиков в пограничных селениях.
Литовский гонец вручает Ивану Грозному «обидный список» о порубежных «шкодах». Миниатюра из Лицевого свода
Пограничные беспорядки шли своим чередом. Обитатели «фронтира» более или менее обвыклись с ними и воспринимали наезды как будничную реальность и если и жаловались властям, то больше по привычке, чем рассчитывая на реальное возмещение ущерба и обид. Жалобы эти столичные писцы аккуратно подшивали к «обидным спискам», которые выкатывались на очередных переговорах о продлении перемирия между Москвой и Вильно — как это было, к примеру, осенью 1543 года, когда королевский гонец Томас Моисеев доставил в Москву королевскую грамоту. Помимо всего прочего, в грамоте была жалоба на то, что себежский наместник Ф. Сабуров отправил своих людей пограбить полоцкие волости Нещерду, Непоротовичи, Обелцо, Луково и ряд других, «людей побили и помучили, а ины до смерти позабивали и шкоды великие там им поделали». В ответной грамоте, которую Томас повез своему господину, из Москвы отписывали, что там готовы разрешить спорную ситуацию, но на пограничный съезд представители литовской стороны не явились — и как быть? А что же до нападений, так кто бы жаловался: «к нам писали наши намесники с Себежа и из Заволочья, из Стародуба, из Чернигова из Почапа, из Рославля, что твои (королевские) люди приходя, вступаютца в наши во многие земли воды и людем нашим многие обиды чинят, бои и грабежи, и многих наших людей до смерти побили…».
Как это выглядело на практике, можно узнать, к примеру, из царской «памяти» боярину В.М. Юрьеву, который отправился в начале 1554 года к Сигизмунду II править посольские дела. В «памяти» говорилось, что ржевич Васька Воротников со товарищи отправился было — перемирие ж на дворе, не война! — ловить рыбу на Пуповские озера, что неподалеку от Заволочья, и заночевали в деревне Рыболово. Да на беду Васьки и его артельщиков «пришли на них в полночь литовские люди, конные и пешие, да их били и грабили и секли, и деревню выграбили, и животину выгнали, а у иных людей носы резали, а у иных людей ноги ломали, а иных многих рыболовей без вести нет…».
Другая рыбацкая артель, сорок человек, во главе с мужиками Дубенского стану Терешкой и Манулкой, была побита и ограблена полоцкими людьми, которые взяли у рыбаков «пять неводов (9–10 алтын за штуку, а в алтыне 3 копейки), да десять лошедей с санми и с хомуты («комплект» стоил примерно полтора рубля минимум), да пять возов рыбы (телега стоила примерно 25–30 алтын, а то и рубль), а с них сняли сорок сермяг, да сорок шуб, да сорок колпаков, да сорок шапок (хоть исподнее оставили, и то слава Богу. Кстати, сермяга стоила примерно 10 алтын, так себе «шубейко» порядка 15 алтын, «шапченко» 5 алтын, колпак — 1–3 алтына), да дватцать топоров (по 2 алтына за штуку), да десять пешень (за пешню минимум 2 алтына), да со всех сорока человек сняли по рукавицам (пара — примерно 2 алтына)…». Другие же полоцкие люди, воеводские, посадские да наемные жолнеры гарнизонные, на Нещерде да в Озерявках «хлебы снопом посвохили, и сена посвозили за реку за Нещерду, а иные многие сена пожгли в Озерявках до Белово озера».
Сигизмунд II Август. Портрет кисти Лукаса Кранаха Младшего
Неудавшийся поиск компромисса
Перечень взаимных обид можно продолжать до бесконечности. Любая из них могла послужить той искрой, которая зажгла бы костер большой войны — противоречия между Москвой и Вильной, копившиеся чуть ли не со времен Ольгерда и Дмитрия Ивановича, не только не разрешались, но продолжали исправно накапливаться. И как тут не вспомнить, что масла в огонь взаимной неприязни подлило и требование Москвы именовать в грамотах, обращенных к Ивану, русского государя царским титулом, на что категорически не был согласен Сигизмунд. Решение же проблемы, тем более радикальное, с возвратом полоцкой «отчины», откладывалось на неопределенное время.
Причина этой отсрочки была вполне очевидна. Обсуждая зимой 1549 года вопрос: продлить ли с Литвой перемирие или же заключить с нею вечный мир, — Иван вопрошал своих бояр: как быть, если «вотчина наша извечная Киев и Волынская земля, и Полтеск, и Витебск, и иные городы русские многие за королем»? Пригоже ли в таком случае «с королем ныне мир вечный делати», ежели «вперед уже через крестное целование своих отчин искати нелзе», потому как «крестного целования никак нигде порушить» невозможно? И бояре решили, что «вечного мира с королем не делати для доставанья своих старинных вотчин, а взять с королем перемирье на время». Перемирие же это заключить на возможно больший срок с тем, чтобы «дать людям опочинути и с иными недруги в то время управитися». В общем, было решено: «учнет Бог жаловати, вперед с крымским дело поделаетца, а с Казанью государь переведаетца ж», а до того «с королем за то крепко стояти и дела с ним никакова не делати».
И в самом деле, как можно начинать войну с Литвой, если Казань по-прежнему отказывается признать себя московским вассалом, а отношения с Крымом находятся на точке замерзания — и слава Богу, что война эта, пока только «холодная», не перешла в стадию «горячей», как в холодное лето 1541 года.
Литовские воины. Рисунок Юлиуша Корсака
Но вот Казань пала, затем настал черед Астрахани. После этого ивановы воеводы стали проведывать путь в Крым и, найдя его, начали обкладывать крымский юрт и со стороны низовьев Днепра, и донского устья, и таврических степей. Ради свершения крымского «проекта», посажения на крымский стол «своего» «царевича», в русской столице были готовы пойти на серьезные уступки Литве. Без ее участия, или, на худой конец, благожелательного нейтралитета развивать наступление на Крым было крайне сложно, если вообще возможно: использование днепровского пути в таком случае ставилось под вопрос. Да и наступать на Крым, имея на правом фланге недружелюбно настроенного «брата», Ивану Грозному было несподручно. Тем же «черкасам», каневским и иным по большому счету было все равно кого грабить и чьи стада отгонять — татарские или русские.
Кстати, в 1559 году, в то самое время, когда государевы ратные люди бились с татарами в низовьях Днепра, «королевы казаки у государя нашего людей безпрестани крадут лошадей». Отсюда и вопрос, который задавали в Москве литовским дипломатам: коли «в тех делех толко не учинит король управы, ино вперед как добру быть?» На переговорах в марте 1559 года литовские послы неожиданно услышали от русских переговорщиков предложение, радикально расходившееся со звучавшими прежде. От имени Ивана Грозного Алексей Адашев заявил, что ежели Сигизмунд II действительно хочет прислать «великих послов» с тем, чтобы заключить настоящий мир и прекратить кровопролитие между христианскими народами на радость бусурманам, то он, Иван, «прародителевых своих отчин, города Киева и иных городов русских, для доброго согласья, не учнем изыскивати». Король же, по мнению царя, со своей стороны «прежние зашлые дела отставил», потому как «толко те дела воспоминати, ино доброе дело на избаву христьяном не зделати».