Страница 1 из 10
Игорь Умнов
Дух врага
От автора.
«Но смотри, у победы детей нет, у неё есть лишь отец. А у поражения сотня детей. Подумай теперь, кто из них сильнее? И что после победы происходит с победителями? Страшный, бородатый и незнакомый человек, вооружённый до зубов, заросший грязью, неожиданно врывается в твой дом, до смерти пугает тебя своим чужим запахом и валит на спину твою мать ещё до того, как ты успеваешь выскочить из комнаты и понять, что это твой отец. И точно также происходит в домах всех победителей. Они тогда крепко схватили и до сих пор не выпускают из рук своих жён, своих коней, свою силу. А своих детей, тебя и твоё поколение, они будут держать в тени и на привязи до тех пор, пока вы не начнёте считать седые волосы на голове. А теперь посмотри на другую сторону, на вражеские мундиры, на соседнее государство, которое потерпело поражение от твоего отца … Там отцы вернулись домой, как побитые псы, – начисто разгромленные… И что произошло дальше? На их сыновей, твоих сверстников, которые тогда ещё не носили оружия, не легла тяжесть вины за проигранную войну. У них не было никаких грехов, перед ними не было никаких преград, и на шее не было отцов, которые бы их понукали. Зато сегодня им дозволено всё, что вам никогда не дозволялось».
Этот текст Милорада Павича послужил как бы отправной точкой для трёх небольших новелл, соединившихся в одинаковой мере по средствам литературных и графических исканий в художественно-экзистенциальный триптих под названием «Дух врага».
Умозаключения сербского писателя и математика не относились на прямую к событиям Второй мировой войны, самой страшной и кровавой в истории человечества, но от этого кажутся ещё прозорливее.
Триумф советского народа в Великой Отечественной войне давно уже превратился для потомков отцов-победителей из исторического факта в религию, без которой мы не мыслим ни года, ни дня своего существования. Переполненные гордостью за своих героических предков, мы никогда и никого из них не забудем, и, естественно, не простим остальному миру благополучной мирной и счастливой жизни. Да и как можно простить, однажды вытерпев такие страдания?! Мы – не Иисусы Христы, и даже, может быть, вовсе не христиане, чтобы на такое сподобиться. Да и к чему нам Бог, если мы единожды уже одолели чистое мировое зло обыкновенным самопожертвованием? Разве мы раз и навсегда не заслужили свою великую долю, благодаря отцам-победителям? Разве не искупили они своей кровью, которая течёт и в наших жилах, саму суть человеческого греха?
Дух врага
Пока земля захлёбывалась человеческой кровью, и тьма алкала свет, словно ураган носился над ними Дух Врага.
(Исправленный на полях текст из Библии, обнаруженной в немецких окопах во время форсирования Днепра советскими войсками в 1943г.)
Тушёнка не лезла в красное от ангины горло капитана Баркова, но он грубо толкал её в рот, намеренно причиняя себе алюминиевой ложкой физические страдания. В этот день, несмотря на жару 11 июля 1941 года, кадровый военный серьёзно заболел, но и одновременно обрадовался, что хворь телесная хоть на немного, но отвлечет его от дурных воспоминаний.
Ровно четыре года они мучили и истязали его, с тех самых пор, как 11 июля 1937 года он написал в штаб Рабоче-Крестьянской Красной Армии письмо с уведомлением об отказе от своего отца и от его фамилии. Родитель, сам бывший командир РККА, был неделей ранее арестован НКВД за шпионаж в пользу разведок сразу нескольких стран мирового империализма.
С тех пор чувство вины съело его, как надоевшую тушёнку, без особого желания и аппетита. С тех пор ни дня он не был счастлив. Горькие мысли, как чёрные гости, приходили к нему каждый день, нашёптывали мерзости и гадости, косились на табельный наган.
Пусть отрешение от отца в первое время произвело благополучный эффект на командование: новоявленный капитан Барков (девичья фамилии матери) сохранил должность и звание в армии, однако, по понятным причинам, о дальнейшем его продвижении по службе речи не шло.
Никакой связи с родителями он не поддерживал и о последних их днях ничего не знал, чем ещё больше нервировал себя, так что перед самым началом войны внутренне уже был готов к любому повороту своей судьбы, даже к аресту и расстрелу. Тем более что всё это время НКВД продолжал очищать РККА от внутренних врагов вплоть до 22 июня 1941 года, когда стало ясно, что отныне любой командир армии может вину свою перед государством геройски искупить кровью непосредственно на фронте, а не той же самой кровью неподобающе позорно в застенках.
– Кому война, а кому мать родна, – похлопал снисходительно по плечу капитана Баркова его непосредственный начальник полковник Караваев и приказал готовиться к выходу из окружения.
Сам полковник этим же днём, 22 июня 1941 года, действовал строго по инструкции: в костре, устроенном на заднем дворе комендатуры, уничтожил все секретные документы из своего сейфа. В том числе и приказ об аресте Баркова Романа Григорьевича, сына врага народа, который, если верить формулировке НКВД, тщательно и хитро скрывал свою истинную антисоветскую сущность от справедливого возмездия в рядах Красной Армии.
* * *
С боями несчастливая 13-ая армия, в которой служили полковник Караваев и капитан Барков, за полных двадцать дней войны полностью освободила от своего присутствия Белоруссию, отошла за Днепр и закрепилась между Оршей и Могилевом, прикрывая путь на Смоленск от танкового прорыва группы армии «Центр» и лично Гейнца-Урагана.
– Смотри, Барков, – тыкал полковник Караваев тупым концом карандаша в карту, – танковый батальон – это около 70 машин – был замечен здесь и здесь. Явно имел приказ от Гудериана форсировать Днепр как можно быстрее. И вдруг исчез, как по мановению волшебной палочки. Нам дан приказ не только не пустить противника за Днепр, но и организовать контрнаступление. А сам понимаешь: пока неизвестно, где эти танки, мы не можем определить направление контрудара. Поэтому заклинаю тебя! Даю сутки, но ты мне эти танки найди.
– Тут же дороги нет, товарищ полковник… – начал было Барков.
– В том-то и дело, что есть там дорога, это на карте она не обозначена. Колхоз «Путь Ильича» её начал строить для своих нужд, а потом по непонятной причине забросил. Будь они неладны! А теперь, как говорится, «Путь ясен, что хер дяди Васин!» – выругался Караваев и вдруг замолчал, понимая, что серьёзно оговорился, по довоенному времени, годика так на четыре лагерей. Затем, понизив голос, продолжил:
– Одним словом, местные говорят: летом можно там проехать. Видно, и немцам тоже об этой дороге стало известно от злопыхателей советской власти. Кто-то из раскулаченных или… сам знаешь, врагов народа у нас хватает. По оперативным данным, они двинулись по ней ещё два дня назад, а потом как сквозь землю провалились.
Полковник ещё больше разгорячился и занервничал, иначе этих слов о врагах народа при Баркове бы не произнёс.
– А если они уже переправились? – вдруг спросил капитан, пытаясь снова вспомнить лица своих родителей. – В такой неразберихе…
– Какой неразберихе, Роман Григорьевич?! – перебил его вспотевший Караваев. – Ты мне эти пораженческие разговорчики прекрати. Забудь всё, что было за эти двадцать дней. Теперь никакого окружения, никаких котлов и танковых клещей! За Днепр враг не пройдёт – и точка! Не сегодня-завтра мы идём в контрнаступление. Послезавтра мы в Берлине. Это понятно?
– Так точно, товарищ полковник.
Барков знал, что Москва никак не могла поверить в произошедшую с западной группировкой сил РККА катастрофу, поэтому ежедневно требовала от высшего командования войсками не просто остановить врага, а немедленного перехода в наступление по всем фронтам.