Страница 111 из 118
От ярости голос у Мака срывался.
– А со мной драться голыми руками вы, сволочи трусливые, сможете? – Губы его беспомощно дрожали. – Вот и пробуй вам помочь, пробуй сделать для вас что-нибудь… – Он осекся.
Лондон потянулся к Маку и стащил его с подножки. Глаза у Мака сверкнули безумным блеском. Он попытался вырваться.
– Убью этих подонков трусливых! – вопил он.
Джим вспрыгнул на подножку с другой стороны и взял Мака за другую руку.
– Мак, – успокаивал он. – Мак… Ради бога, ты сам не знаешь, что несешь!
Подхватив Мака с двух сторон, Лондон и Джим повели его сквозь толпу. Люди стыдливо опускали головы, не смея глядеть им в лицо, и перешептывались, втихомолку повторяя: «Голыми руками пушки и газ не победить».
Участники акции молча спрыгнули на землю из своих машин, оставив их на дороге.
Мак обмяк и, больше не сопротивляясь, позволил увести себя в палатку Лондона и усадить там на тюфяк. Джим смочил тряпку водой из ведра и хотел умыть ему лицо, но Мак отнял у него тряпку и умылся собственноручно.
– Я в порядке, – тихо произнес он. – Не гожусь я никуда. Гнать меня из партии надо.
– Ты ж не спал совсем, – возразил Джим.
– Знаю. Но дело не в этом. Они сами не хотят себе помочь. А я ведь видел, как люди безоружные на пулеметный огонь шли. А эти сегодня с горсточкой зеленых помощников шерифа не хотят сразиться! Испугались до смерти! – И он продолжил: – Знаешь, Джим, я не лучше их. Надо было мне голову включить. Когда я прыгнул на подножку, то всего лишь подзадорить их хотел, но это проклятое трусливое стадо овец меня взбесило… Нельзя было впадать в неистовство, не имел я права на это. И выгнать меня надо из партии взашей.
– Я и сам часто в бешенство впадаю, – сочувственно произнес Лондон.
Мак разглядывал свои пальцы.
– Бежать бы отсюда без оглядки, – горестно заметил он. – В стог сена заползти и уснуть там, и пропади они пропадом, вся эта шайка.
– Вот отдохнешь ты, – сказал Джим, – и к тебе вернутся силы. Ляг и постарайся уснуть, Мак. Мы позовем тебя, если ты понадобишься, правда, Лондон?
– Конечно, – сказал Лондон. – Ты ляг и вытяни ноги. Сейчас ты ничего сделать не можешь. Пойду с командирами отрядов переговорю. Может, подберем несколько смелых ребят – пробраться и глянуть на эти баррикады.
– Боюсь, что на этот раз они приперли-таки нас к стенке, – сказал Мак. – Сумели напугать наших еще до того, как те выступили. – Он лег на тюфяк. – Что им нужно, так это кровь, – пробурчал он себе под нос. – Толпе надо кого-то растерзать… О господи, как же это меня угораздило все испортить с самого начала! – Он закрыл глаза и тут же снова их открыл. – Слушайте, очень скоро они к нам заявятся – шериф или еще кто-нибудь. Не робейте и разбудите меня. Не давайте им спуску ни в чем и меня призовите на помощь.
Он потянулся по-кошачьи и, уткнувшись головой себе в руки, задышал размеренно и ровно.
Солнце погрузило в тень распорочные веревки палатки и нарисовало квадратик света на убитой шагами земле возле распахнутого входа.
Джим и Лондон потихоньку вышли.
– Бедный парень, – заметил Лондон. – Соснуть ему надо. Никогда не видел еще, чтобы настолько не хватало сна человеку! Говорят, копы иногда так делают: не дают спать задержанному, и тот с ума сходит.
– Проснется и будет как новенький, – сказал Джим. – Господи, я ведь обещал Дэну принести ему поесть чего-нибудь, а тут как раз машины эти приехали. Надо сейчас ему еды принести.
– А я пойду Лайзу повидаю. Может, она согласится поухаживать за старым греховодником.
Джим направился к печкам, зачерпнул там фасоли в жестянку и понес еду в больничную палатку. Слонявшиеся без дела люди собирались в кучки. Джим заглянул в палатку. Треугольник солнечного света стал короче и, переместившись, погрузил койку Дэна в тень. Старый Дэн лежал с закрытыми глазами и медленно, слабо дышал.
Странный затхлый гнилостный запах заполнял палатку – запах искалеченной, медленно умирающей плоти. Джим склонился над койкой:
– Дэн, я принес тебе поесть.
Дэн медленно разомкнул веки.
– Не хочу я ничего. Жевать сил нет.
– Надо поесть, Дэн. Без еды не поправишься. Слушай, я тебе под голову подушку подложу и покормлю тебя.
– Не хочу я поправляться. – Голос у Дэна был тягучим, медлительным. – Хочу лежать здесь и больше ничего. Я лесорубом-верховым был – верхушки срубал. – Глаза его вновь закрылись. – Лезешь по стволу все вверх, а внизу малые деревья остаются, лес второго, третьего сорта. А ты закрепляешь на себе пояс безопасности…
Он глубоко вздохнул и перешел на невнятный шепот. Пятно солнечного света заслонила чья-то тень. Джим поднял глаза.
При входе в палатку стояла Лайза с завернутым в платок ребенком на руках.
– Мне с ребенком одним хлопот хватает, а он говорит, чтобы пришла сюда и за каким-то стариком смотрела…
– Ш-ш!.. – прервал ее Джим и поднялся с койки, чтобы Лайзе было видно осунувшееся, со впалыми щеками лицо Дэна.
Она скользнула внутрь и присела на свободную койку.
– О-о, я не знала… А что вы хотите, чтобы я делала?
– Ничего. Только чтобы побыла с ним.
– Не люблю я таких. Запах у них особый. Знаю я этот запах! – Она нервно поежилась и прикрыла платком круглое личико ребенка, словно оберегая его от этого запаха.
– Ш-ш… – зашипел Джим. – Может, он еще оклемается.
– С таким-то запахом? Нет! Я знаю этот запах. Если так пахнет, значит, часть его уже умерла.
– Вот несчастный! – воскликнул Джим, и немудрящие эти слова чем-то тронули девушку.
Глаза у Лайзы наполнились слезами.
– Я останусь. Побуду здесь. Видала такое и раньше. Вреда от такого никому не бывает.
Джим сел возле нее.
– Мне хорошо с тобой рядом, – ласково произнес он.
– Не надо этого всего.
– Хорошо. Не буду. Я только удивился, почему рядом с тобой так тепло.
– Потому что и мне не холодно.
Глядя в сторону, он сказал:
– Я хочу поговорить с тобой, Лайза. Ты не поймешь, но это не важно. Совсем не важно, ни чуточки. Все рушится и разлетается. Но это лишь маленькая часть целого. И это ничего, Лайза. Ни ты, ни я, если брать все это в целом, большого значения не имеем. Понимаешь, Лайза? Я это сам себе говорю, но сознаю яснее, когда ты меня слушаешь. Ты догадываешься, о чем я говорю, да, Лайза?
Он увидел, как лицо ее от шеи вверх заливает краска.
– У меня ребенок новорожденный, – сказала она. – А потом, я не такая. – Она взглянула на него, и в глазах у нее был стыд. – Не говори таких слов. И брось ты этот тон, – умоляюще добавила она. – Ты ведь знаешь, что я не такая!
Джим протянул руку, чтобы погладить ее по голове, но она отпрянула от него.
– Нет!
Он встал.
– Не обижай старика. Ясно? Вода и ложка на столе. Давай ему пить понемножку время от времени.
Он вдруг вскинул голову, напряженно вслушиваясь в гул голосов в лагере, постепенно нараставший шум. А потом поверх басовитого гула вверх взвился и тут же сердито упал чей-то страстный выкрик.
– Мне пора, – сказал Джим. – Береги его. – И поспешил прочь.
Возле кухонных печек теснились люди, облепившие некий предмет в центре. Лица у людей были сосредоточены, обращены внутрь. Сердитый голос исходил из центра. Вглядевшись, Джим понял, что толпа перемещается, влекомая к пустому маленькому возвышению, помосту, сооруженному для похорон Джоя. Толпа двигалась к помосту и, достигнув, обтекала его со всех сторон. Но какой-то человек, вдруг вырвавшись из толпы, вскочил на помост. Джим подбежал к собравшимся. Теперь он видел четко. На помосте стоял Берке, хмурый и злобный. Он бурно жестикулировал, а голос его гремел над головами толпившихся внизу. Джим заметил Лондона, примчавшегося со стороны дороги.
Берке ухватился за поручень перекладины.
– Вот и он наконец, – выкрикнул Берке. – Полюбуйтесь на него! Это тот парень, от которого вся порча пошла! Чем, черт возьми, он тут у нас занимался? Сидел себе, посиживал в своей палатке, жрал персики консервированные, когда мы мокли под дождем и питались дрянью, от которой и свинья рыло воротит!