Дед Пыхто

Лишь девочка Настя не сочиняла никакой сказки. Как ни упрашивала она маму и папу поставить ее в угол, они наотрез отказались.

— За что? — спрашивали они.

— Все стоят, и я хочу.

— А если все на головах будут ходить?

— Не будут. Поймите, ребята стоят из-за зверей. Неужели нельзя и мне за них постоять?

— Нет, нет. Настя. Ты ни в чем не виновата. Пожалуйста угощай своих зверей, привечай — мы не против. Ведь ты у нас все успеваешь, нарадоваться на тебя не можем!

— Ну, пожалуйста! Хочу быть хорошим товарищем! Хочу делить чужое горе, чужую беду! Ну, пожалуйста, поставьте меня в угол!

— Нет, нет, Настя! У меня сердце кровью обольется, — говорила мама.

— Я не хочу быть несправедливым, — говорил папа.

Девочка Настя впервые в жизни разревелась и, пока ревела, думала: «Может, мне тоже надо набедокурить? Разбить окно или получить двойку? Босиком прийти в школу? Тогда меня придется наказать, и я смогу сочинить сказку…»

О, как был мудр и дальновиден Сашка Деревяшкин! Не отстояли ребята и по часу в своих углах, как родители начали раскаиваться. Мамы и папы, смущенно переглядываясь, зашагали по комнатам, умоляющими, виноватыми глазами лаская затылки своих детей. «Все-таки мы чересчур строги и жестоки, — думали мамы и папы. — Ведь эти маленькие человечки, в сущности, покорны, послушны и беззащитны. Так естественно в их возрасте пошалить, увлечься игрой и за игрой забыть обо всем на свете! Мы почему-то не поощряем их любопытства, доброты, бесхитростности, мы требуем только послушания. Слушайтесь — и все тут! Ах, дети, дети! Поседеешь с вами, пока вырастишь»!

Папы и мамы шагали по комнатам, придумывая, чем же, чем загладить, искупить свою черствость и строгость, и уже сыпался воображаемый дождь ирисок, батончиков, эскимошек, матрешек, мелькали спицы воображаемых велосипедов, блестели лаковые гривы деревянных коней, красные бока надувных матрацев и серебристые спиннинговые катушки.

Но папы и мамы даже предположить не могли, что от всех этих подарков их удивительные, несравненные дети откажутся. Утром, собираясь на работу, Аленкина мама сказала:

— Будь умницей, дочка. Мы с лапой решили купить подростковый велосипед. До школы вволю накатаешься.

Алена только-только просыпалась, дневные заботы еще ходили вокруг кровати на цыпочках, не мешая ей нежиться и сладко, сладко зевать. Поэтому Алена отнеслась к маминым словам с утренней, розовой ленцой и слабо, сонно взмахнула рукой, послала маме воздушный поцелуй. Прикрыла глаза и увидела себя на велосипеде, в окружении мальчишек и девчонок, которых она выстраивает в очередь к своему велосипеду и говорит при этом: «Ты, Дима, пугал меня вчера лягушкой, ты будешь последним кататься, а ты, Верка, самая маленькая. Давай начинай».

Аленка села в кровати:

— Велосипед — это замечательно! Спасибо, спасибо, мамочка! Так и быть вас покатаю: маму на раму, папу — на багажник… Ой, мама — рама! Ура!

Но тут она вспомнила, что в городе звери, что они уже проснулись и, голодные, бродят по березовой роще. Алена вскочила, подбежала к маме и два раза лизнула ее подбородок, потянулась к папе и три раза лизнула его ухо.

— Что с тобой?!

— Подлизываюсь.

Мама и папа рассмеялись.

— Пожалуйста, не покупайте велосипед. Машины возле дома часто ездят, еще, чего доброго, попаду.

Мама побледнела.

— На велосипеде в парке можно досыта накататься. Напрокат. Можно я приглашу жирафов в гости? И больше мне ничего, ничего не надо!

— Даже не знаю… Жирафы в доме — очень странно, — пожал плечами папа.

— Ничего странного, — сказала мама. — Ребенок и так ничего не видит. Как трава растет. И детства не запомнит. Пусть приглашает. Кстати, что ты имеешь против жирафов?

— Звери все-таки. Укусить могут, обидеть…

— Что ты, папочка! — звонко воскликнула Алена. — Они такие славные, ласковые!

— Пусть приглашает, — проворчал папа. — Если бы у нее был брат, она не мечтала бы о жирафах. Давно говорю.

— Ах, ах, ах! — сказала мама. — На одну-то времени не хватает. — Повернула папу к двери, подтолкнула. — Пошли, пошли, брат. На работу опоздаем.

В это время почти в каждой квартире девочки и мальчики облизывали своих родителей. Мама Мули-выбражули рассердилась:

— Только напудрилась! Екатерина, нельзя же пудру слизывать! Приглашай своих обезьян, но смотри, чтоб у Петюли кашу не съели!

Сашка Деревяшкин уколол язык о папину щетину:

— Как мама уехала, ты и бриться перестал! Вернется — не поздоровится! Даже подлизываться больно.

— Кроме языка, тебе ничего не больно? — спросил папа, намекая на вчерашний ремень.

— Все быльем поросло. Приглашу слона во двор?

— Хоть двух. Мне бы твои заботы. Тут побриться не успеваешь, а ты заладил свое: слон, слон. А на моем участке план, план горит. Ясно?

— Не сгорит.

Вова Митрин, аккуратно полизав мамины и папины щеки, получил разрешение пригласить бегемота. А девочка Настя не подлизывалась. Ей без лишних слов разрешили привести тигра Кешу. Настя осталась одна у раскрытого окна. Она смотрела на улицу и думала: «Никому не расскажу про свою печаль. Как приятно, наверное, лизнуть папу или маму в нос. Но ведь подлизываться очень нехорошо. Я это понимаю. Должна понимать. Просто-таки обязана?»

Проснулись и веселые попрошайки от утреннего ветерка, сквозившего по-над поляной, где сметан был стог — теперешнее, жилье медвежонка и слоненка. Медвежонок проснулся и удивился: лежат в стогу, а видно, как по голубому небу плывут белые облака. Ах, вон что: слоненок спал на спине и хоботом проткнул стог почти до самой вершины, разворошив сено.

— Эй, паря Ваней! Нос-то не отморозил?

— А куда я его дену, паря Михей?

— По-моему, у меня уже насморк. — Слоненок чихнул — на ближней березке зашелестели листы. — Ой, нет! Эта сонная труха набилась — изщекотала весь хобот!

— На боку надо спать, паря Ваней. На правом. Сны хорошие будут сниться, и тепло будет.

— Я очень беспокойный во сне. Все Африка снится, родные лианы над озером Чад. Я и ворочаюсь.

— Скучаешь, стало быть, во сне?

— Скучаю. А вроде ничего хорошего в этой Африке не видел: джунгли, болота, голодное детство. А все равно — родные места.

— Да, паря Ваней. Разжалобил ты меня. К Потапычу потянуло, в родную берлогу. У меня там брусничник рядом был. На животе ляжешь и веришь, целый день, не сходя с места, ешь… Но прочь тоска! Замечательный медведь говорил: скучает тот, кто ничего не делает. Подъем, паря Ваней!

Они отряхнулись от сена и побежали к ручью. Вода на вид казалась очень холодной, слоненок поежился, поежился и предложил:

— Может, разогреемся, паря Михей. Зарядочку сделаем?

— Лучшая зарядка — хорошо потянуться, чтоб в пояснице захрустело, и как следует зевнуть, чтоб челюсти скрипнули. Вот организм и расправится.

— Я, пожалуй, не буду сегодня умываться, паря Михей. На то мы и вольные: хочешь умываешься, хочешь — нет.

— Твоя правда, паря Ваней. И мне что-то расхотелось. Давай умываться через день. А то так и грязь скапливаться не успевает.

Собрали хворост, развели костерок, подвесили на колышках консервную банку с водой и в ожидании чая принялись шить холщовые котомки. Медвежонок поучал:

— Сейчас мы пойдем попрошайничать в первый раз. Все равно что в первый класс. Одеты мы ничего себе, справно: котомочки, палочки, балалаечки — любому будет приятно посмотреть. Но не вздумай, паря Ваней, веселиться с первых шагов…

— Подожди, я не пойму: а зачем нам палочки? Что мы старики?

— Собак гонять. Мосек разных еще не хватало, чтобы на слона лаять, а тем более — на медведя.

— Я собак не боюсь. Но пуще смерти — мышей. Увижу, сразу умру.

— Да ну?

— Точно. Как огня. Мама мне в детстве говорила: мыши — наши враги. Нам, слонам, никогда не понять, как природа терпит эти серые, отвратительные, крошечные существа. А всего непонятного, говорила мама, бойся, как огня, сынок.