Молоко

— Да, Сергуня, с волками жить…

Или, подавшись вперед, моргая часто и невинно, участливо спрашивает:

— Как крюк-то? Подходит?

Сергей пожимает плечами и кивает, мол, нормальный крюк, вроде подходит.

— Ну и ладно, — умиротворенно качает головой Вася и глубоко затягивается папиросой, — Сам гнул, — без выражения и без, упаси бог, намека какого добавляет он…

Или рассказывает Вася мимоходом, как он на молкомбинате у тамошних ребят-корешей выцыганил «газетку» всего за три бутылки красненьких, купленных, между прочим, на свои кровные… Да дело не в этом! Конечно, не в этом! Разве станет он мелочиться! Речь-то о том, что три мужика-битюга (и Вася среди них) еле-еле смогли на машину погрузить эту железяку. Вот умора — смех вспоминать. Великое ли дело — железка, а сподручней таскать ящики.

— Сподручней ведь? — спрашивает Вася…

Или интересуется сочувственно:

— Машину-то ждать — поди изведешься? То в девять, то в двенадцать — хреново. А мне лафа была, — вздыхает он кстати, — во втором подъезде живу, под окном бибикнет — делов нема…

И до того тошно становится Сергею от этих рассказиков, вопросиков, подковырочек, будто украл он у Васи что-то и не признается, так и кажется Сергею, вот-вот Вася скажет — да признайся, чего уж там — я прощу, только признайся…

Но Вася встает и говорит:

— Пора уж… Бутылочку беру? До дома подамся, надо супчику похлебать.

Когда он впервые сказал так, Сергей растерялся: самое главное — супчик, а бутылка молока, которую забирает Вася, — это пустяк, такая ерунда, что и вопроса не стоит, а если и спрошено — для формальности, не больше. Ведь суть вся Васиных разговоров и Васиного молчания в том, что он здесь истинный хозяин — он, а не Сергей. Но, как порядочный человек, Вася не говорит об этом впрямую, не гонит Сергея взашей, и — ценить надо подобную тактичность, ценить! С ним, сопляком, обидчиком, можно сказать, даже агрессором, если взглянуть поглубже, как с равным разговаривают, по-доброму — ценить надо.

Но как же дать бутылку? Утром увидят — нет ее, как объяснить? Сергей вдруг понял, если кивнет сейчас Васе, — подыграет, признает тем самым вину свою мнимую, и будет зависеть от Васи, не отвяжешься от него, как миленький, каждый вечер будешь бутылочками одаривать. И Сергей хитрит: пирамида грохочет, и он вроде бы не расслышал Васиного вопроса. А тот уже с бутылкой в руке, держит ее как гранату. Назад потребовать? Совсем неудобно…

— Взял, что ли? — спрашивает Сергей.

А Вася перехватывает бутылку и протягивает ладонь.

— Бывай, друг, — тепло говорит он.

Сергей пожимает руку.

— Ну, пока, — и вдруг, словно спохватившись, вспомнив о маловажном, спрашивает вскользь: — Деньги-то оставил или завтра отдашь?

Вася, оторопев на мгновенье, лыбится и подмигивает — завтра, мол, отдам, завтра, и шутку он оценил.

— Не забудь, — как можно серьезней говорит Сергей.

И Вася, что-то уразумев, перестает улыбаться, мрачнеет, поворачивается и уходит.

Свою бутылку в этот раз Сергей не берет, зная, что Вася и не подумает платить.

На следующий день тот опять присутствует при разгрузке. Молчит. Сергей извелся, ожидая Васин вопрос и сочиняя отказ, деликатный и твердый. Но Вася посидел, подымил, покряхтел и удалился. У Сергея отлегло, но потом, заполняя накладные, пересчитывая ящики, заметил пропажу бутылки сливок! Сергей изумлен: он может поклясться — Вася сидел, как мумия. Когда же успел стащить сливки? Сергей даже злиться не в состоянии. «Мистика», — восхищенно думает он. И жалуется шоферу:

— Вот паразит, а?

На что шофер, не долго думая, резонно замечает:

— А ты, паря, дай ему по башке — враз воспитается.

Иногда Сергей чувствует себя перед Васей беспомощным цыпленком, иногда же, наоборот, Вася очень напоминает ему глупого прожорливого воробья, по которому плачет хорошая рогатка.

Приходит Вася не каждый день, но — приходит. Или ворует, или просит, чаще же сочетает то и другое. А если машина приезжает поздно, он, появившись из подъезда в домашних тапочках, без шапки, с голой шеей, торчащей из незастегнутого пальто, словно кусок водосточной трубы, грозно кричит:

— Кинь-ка бутылочку!

Сергей отмалчивается. Вася переминается в ожидании, кричит снова, совсем уже негрозно:

— Слышь, а, слышь, Сергуня, чего зажался…

Уходит, не дождавшись, и, как ни в чем не бывало, приходит и просит в следующий раз. Сергей, обозленный вконец, посылает Васю подальше и в подобающих выражениях грозит физической расправой. Куда уж понятней! Но реакция Васи поразительна. Он, отругнувшись для порядка, удаляется, а на следующий день снова выбегает из подъезда, чтобы крикнуть:

— Кинь-ка бутылочку!

Но более поразительно, что Сергей, словно на телепатическом сеансе, совершенно машинально вынул из ящика бутылку и, даже не взглянув на этикетку, кинул ее Васе, и тот, конечно, ее ловко поймал. А еще Сергей ляпнул «пожалуйста», хотя никакого «спасибо» не было, но, кажется, Вася кивнул… И только потом, через минуту, две, может, — пять, когда прошло наваждение, Сергей, не зная, чему удивляться больше — своему безволию или Васиной наглости, говорит:

— Да подавись ты!

Говорит в пустоту: Васи и след простыл.

Сергей поинтересовался у мамы — каким образом Губоносов мог воровать, работая приемщиком, если все учитывается в документах.

— Очень просто, — пояснила мама, — забирает несколько бутылок, продает их соседям и покупает красненького. Зарплату за него жена получает, а выпить надо.

— А чем нехватку объяснял?

— Да ничем. Не брал, и все тут. За месяц набиралось рублей сорок…

— Так удерживали бы.

— Попробуй, удержи — для этого надо иметь его согласие, а он — ни в какую, не подписывает — и все. Можно через суд, конечно, но охота возиться… У меня вон тысячные дела, а я бы из-за сороковки волокиту устраивала.

— Так что, — дивится Сергей, — тысячи нельзя воровать, а сороковки можно? Так выходит?

— Вот прицепился, — сердится мама, — ничего нельзя воровать. А ты иди, растолкуй это Васе… Грузчики везде нужны — вот и нянчимся. Он и боя много оставлял — пьяным работал, швырял как попало. И водкой после закрытия спекулировал. Делец, копейку да выгадает, а больше ему и не надо — лишь бы на красненькое… Зато уж на тебя нахвалиться не могут.

— Да знаю, — отмахивается Сергей. — А лампочку над дверью вкрутить — не допросишься.

— Ты, сынок, не проси, а требуй, — поучает мама, — не приступай к работе, пока порядка не будет.

— Надо бы, — соглашается Сергей и тут же забывает об этом.

Итак, делает вывод Сергей, Вася — социальное зло. Буду искоренять. Пора проучить прохвоста. Мысленно Сергей теперь только так называет Губоносова. Но Вася, словно почуяв беду, не появлялся. И Сергей лишний раз убедился, что Вася в его судьбе — злой рок, злой дух, демон зла. Чем, как не преступными связями с потусторонним миром, можно объяснить такую прозорливость и такое коварство.

Стала прибегать его дочка. «Бес» — тут же окрестил ее Сергей. Девочке лет девять. Чумазая, неряшливо одетая, она забегает в машину, заскакивает в комнату, ловко взбирается на ящики и, шмыгая носом, блестя точь-в-точь Васиными глазами, начинает канючить:

— Дядь, дай бутылку?

— Как же я дам? — вспоминая о своем будущем высшем педагогическом образовании, пытается вразумить ее Сергей. — Молоко не мое, молоко государственное… Немедленно слезь с ящиков — упадешь ведь. Как тебя зовут?

Но девочка, игнорируя проповеди Сергея, его доброжелательный тон, игриво сверкает глазами, улыбается и жалобно ноет:

— Дядь, дай бутылку.

Сергей придумывает великолепный, как ему кажется, ход: он подчеркнуто не обращает внимания на девочку, а ей, оказывается, этого и надо — она убегает, прихватив бутылку кефира. Сергей, исполненный праведного гнева, но сохраняя достоинство, строго кричит вдогонку: