Страница 39 из 117
— Родственники-то помогают?
— Кому — я помогаю, кто — мне помогает. Как без этого-то жить?
— Да, верно говоришь, Осип.
— Мне самому-то что?! Боись — не боись, а как порешит мой Верховный Торум — так тому и быть! — я взглянул на небо. — Там мой Главный восседает…
Молодой Человек проследил за моим взглядом и сказал такие слова:
— Да, от судьбы никуда не уйдешь…
Между тем мы быстро пообедали и снова пустились по следам беглецов. Помаленьку стал прибавлять шаг. Слышу, мой Лекарь чуть позади идет. Идет хорошо, но тяжеловато. В душе надеюсь, что оленей догоним до Межземельной Гривы. И, стало быть, пораньше повернем домой — напарнику легче придется, все поменьше топать по нашим болотам.
Идем по следам. Олени по твердым боровым гривкам шли быстро, шли комариной рысцой. Время от времени они спускались попастись на чистые, хорошо обдуваемые ветром, соры. Пощипав траву и утолив жажду, они снова поднимались на земляную дорогу и трусили к Межземельной Гриве. Знать, прекрасно помнит этот путь и эти земли Пуровский Бык, вожак беглецов.
Шли мы до самого упора, до самой темноты. Когда уже оленьих следов совсем не стало видно, чтобы не сбиться с пути, мы остановились на ночлег. Попили чай и начали делать лежанку. Между тем вспомнили о сне моего Лекаря в прошлую ночь. Он спросил меня:
— Осип, у вас женщины воевали?
— Не-е, в старину женщины на место сражения совсем не допускались.
— Дети тоже?
— Да, и дети не допускались. Сражались только воины-мужчины, воины-богатыри.
— Они и с красными не воевали?
— А вот с красными русскими совсем другое дело вышло…
— Какое же дело?
— Красные боялись наших женщин.
— Вот как?!
— Когда все мужчины погибали, женщины брали их ружья и начинали стрелять в красных.
— Сами за ружья брались?
— Конечно, сами. Кто ж их заставлял?! Сами, добровольно, по своему уму так делали.
— И красные воевали с ними?
— Воевали. Потом они так стали делать: возьмут селение — и тут же забирают все ружья. Отбирали все, что могло стрелять.
— Чтобы женщины не напали?
— Да. Бывало, даже ножи и топоры забирали.
— А ножи и топоры-то зачем?
— Чтобы совсем безоружными оставить. Потом многие семьи, особенно у кого своих оленей не было, с голоду умирали. Охотиться-то нечем — ружья нет. Может, нарочно так делали — чтобы побольше людей уничтожить из народа, который воюет с ними…
Мой Лекарь на это ничего не сказал. Мы оба некоторое время сидели молча. Потом я проговорил:
— Конечно, война — это не женское дело…
Он тихо добавил:
— И не детское дело!..
Мы опять замолчали. После он перевел разговор на другое, напомнил:
— Осип, ты обещал рассказать про берестяную сумку…
— Да, помню.
— Что в ней?
— Там… пуп ребенка.
— Что за пуп? — не понял он.
— То, что отрезают у новорожденного ребенка.
— А, по-русски это называется последыш, — догадался он. — Пуповина…
— Во-во, это…
— Чей?
— Моей второй дочки Валентины.
Днем, в верховье Селения Конца Реки, я показал ему небольшой берестяный кузовок на ветке березы. И сейчас объяснил ему, что на этом месте, в бору, была наша стоянка, где появилась на глаза дочка Валентина. Сшили из бересты кузовок, очень похожий на женскую сумочку, положили туда пуповину, зашили верх кедровым корнем, из того же корня сделали крепкую ручку и повесили на прочный сук березы. Так велит обычай. Берестянка долго висит на дереве, со временем даже обрастает мхом и лишайником. И, проходя мимо, мать и отец обязательно глянут — на месте ли сумка, не упала ли на землю. И чем дольше она сохранится на стволе — тем лучше для ребенка. Так считается. Значит, дитяти предначертана долгая жизнь. Вернувшись домой, скажу Моей, что видел берестяную сумку нашей послушной и тихой Валентины — она цела и невредима. И этой вести обрадуется мама малышки. Стало быть, дочка вырастет здоровой и жизнерадостной. Но про то, что береза наклонилась и может упасть, смолчу, не скажу. Незачем тревожить материнское сердце[33]…
— Можно же перевесить на другое дерево, — сказал Лекарь.
— То, что сделал один раз, трогать уже нельзя, — ответил я.
Мы снова оба замолкли. Спустилась ночь. Стало совсем темно.
Молча улеглись в своем пологу.
Вспомнив сегодняшнее утро, как это принято у ханты, я пожелал своему напарнику:
— Пусть твой сон к тебе плохой стороной не обернется!..
— Спасибо, Осип! — сказал он.
На этом наш день закончился.
Утром, чтобы далеко не упустить день, поднялись раным-ранешенько, когда чуть стало светать. А светать в эту пору начинает сразу после полуночи. И, быстро позавтракав, поспешили за беглецами. Теперь на кормовых болотах и сорах следы уходили то влево, то вправо от земляной дороги. То ни с того, ни с сего олени поворачивали назад, и, отыскав и вытоптав «сладкий» кормежник, снова устремлялись к Межземельной Гриве. Мы, боясь потерять следы, как зайцы, петляли по их извилистым тропам. И к вечеру нас так вымотали зыбкие и мягкие мхи, что за ужином мой Лекарь в сердцах сказал:
— Осип, ты почему этого Пуровского Быка на мясо не пустишь?!
— Хех-хе! — засмеялся я.
— Так ведь, поди, каждый год бегает он на Гриву…
— А зимой как быть: я сам, что ль, в нарты впрягусь?!
— Есть же другие олени?
— А этих других знаешь сколько требуется?
— Сколько?
— Не могу даже сосчитать…
— Много?
— Конечно, много. Как только выпадет первый снег, все идут к бригадиру. И слышишь только одно: оленей давай! Давай-давай-давай!..
— И всегда не хватает?
— Да, верно. Вот считай: грузовых быков давай, быков для сеновозчиков давай, для правления колхоза быков давай! Кроме этого, самое малое по два быка для каждого охотника и для каждого рыбака. Да еще каждый пастух оставляет по одной или по две упряжки быков. Да, чуть не забыл про почтовых быков…
Словом, объяснил ему, что зимой все держится на оленях. Рыба ловится хорошо, ее в мешки затаривают и на оленях вывозят либо в обской поселок Локосово, либо в город Сургут. Этих оленей называем грузовыми. Тут нужны только сильные быки. Сено с болотных озер тоже вывозят на оленях. И вывозят всю зиму, потому что коров — целое стадо. И лошадей — целое стадо. Сколько им кормов-то на зиму нужно?! Начальство колхозное на разные собрания вози в город от снега до снега. Почту вози от снега до снега. Само собой, рыбалка и охота на весь сезон. Рыбакам и охотникам хоть важенки выдаем… На зиму в стаде остается один молодняк.
— На одном быке все равно далеко не уедешь, — сказал мой Лекарь.
— Не скажи! — возразил я.
— Да хлопот больше доставляет твой Пуровский, Осип!..
— Зато зимой все отрабатывает.
— Хороший?
— Не очень шустрый в нарте, но надежный. Вот считай: во-первых, он послушный вожак в упряжке. Во-вторых, как у нас говорят, он «крепок телом». Бывает, запрягаешь осенью хорошо упитанного оленя, делаешь одну-две дальние поездки, смотришь — твой олень «скинул тело», отощал. А Пуровский Бык до самой весны сохраняет свое тело. Значит, может тянуть свою половину нарты. Ну и, в-третьих, он на снег хороший. По целине идет себе потихоньку, не спеша, как по нормальной дороге. А на снег не всякий олень пойдет. Бывает, запряжешь здорового и высокого быка, а он пройдет немного по целине и ложится. И хоть убей — не встанет и не пойдет дальше. А пастух в первой половине зимы, по еще не глубокому снегу, в поисках оленей ездит только по целине, по бездорожью. Так что Пуровскому Быку цены нет!..
— Так он твой вожак?
— Да, один из моих вожаков. У меня две упряжки быков, значит, два вожака.
— Тогда беру свои слова обратно, Осип!
— Пусть еще поживет! — улыбнулся я.
— Пусть живет!
Мы немного помолчали. Потом я сказал:
— Впрочем, это колхозный вожак. Здесь ничего моего нет.
33
В начале семидесятых годов дыхание тихой Валентины преждевременно оборвется в городе Нижневартовске, который к тому времени станет районным центром на этих землях.