Страница 39 из 53
— Чем смеяться, лучше организовали бы по дороге станки, построили бы избушки да оленчиков подбирали бы, как у Кордуя. — Аня строго посмотрела на председателя.
— У Кордуя олени — ветер, — отговорился тот.
— Вот и нам запрягите ветер!
Фамилию Кордуя, председателя соседнего колхоза из Мурукты, частенько вспоминали, собираясь куда-нибудь аргишить. И долго еще вспоминать будут, поскольку он поставил рекорд скорости езды на оленях — за двое суток добрался от Мурукты до Туры, а расстояние у них не меньше, чем от Сиринды.
Дело было так.
Дня за три до пленума секретарь окружкома партии Чугунов вызвал по рации на переговоры председателя Кочевого Совета Чапогира, а на рацию вместо него пришел Кордуй.
— Моя, Кордуя, слушает!.. Пирием! — услышал Чугунов далекие крики.
— Как Кордуй? — удивился Чугунов и тоже перешел на крик. — Что за фокусы? Мы вас встречать собрались, а вы что делаете? Вы что, не поняли, что вам нужно отчитываться за оленей? Вы пленум сорвали!..
— Моя пиленум пириедет!.. Моя оленчики запрягай!.. Пирием!..
— Моя, моя, — не сдержался Чугунов. — Вы, говорю, пленум нам сорвали!.. Вам добираться-то больше недели!..
Съехавшимся со всех районов и факторий партийцам объявили об изменении повестки. Говорили, что Кордую заготовили выговор, но каково было удивление всех, когда накануне открытия пленума в коридоре Большого Чума появился… Кордуй, веселый, довольный:
— Моя не опаздала?..
Вот о нем-то и вспоминали сейчас. Во время выборов в местные Советы некоторые молодцы пытались побить его рекорд, да куда там…
— Ему что? Гнал, как хотел. Приехал на станок, тут же опрокинул кружку чая, сел на свежих оленей — и дуй дальше! Да еще по теплу, — высказался Зарубин.
— Нам, пожалуй, поближе ехать, — опять поднял голову милиционер. — Каждый день до ночи будем собираться, так наставим рекордов.
— Ночью оленчики лучше бегут, да и звезды не дадут потерять дорогу, — пытаясь объяснить долгие сборы, сказал председатель. Остальные молча посмотрели на Чиркова.
— А я вообще никуда бы не трогалась от тепла, — заговорила Аня. — Мерзлячка я. Никогда не привыкну к морозам.
— Нисиво, плакать не нада, — подбодрил ее Куманда. — Железнай птица летай Туру из Краснояриска. Скоро, факториям будет летай. Тогда ты у меня будешь пить чай, другой чай будешь пить своя дома!..
— Это когда еще будет-то?.. Скорей бы уж… — вздохнула Аня.
Наконец все было готово. В парке, в беличьей шапке с длинными ушами, в бакарях и поверх всего этого сокуе, Аня стала похожей на неуклюжего медвежонка. А Чирков в меховом одеянии походил на громадного, прямо-таки гигантского лося.
— В дверь-то пролезешь? — пошутил Зарубин. — А то, паря, прорубать придется.
«Как такую тушу оленчики повезут? — думал парнишка Хукочар, глядя на милиционера. — Не поломались бы нарты…»
На улицу Чирков выходил боком, чуть ли не на четвереньках.
— Э, страшно!
— Своротит контору-то!
Люди смеялись. Хорошо, что Чирков не понимал по-эвенкийски, а Аня заметила:
— В следующий раз пошире и повыше делайте двери!..
Хукочар и хмурый, убитый горем Ванчо Удыгир, тоже тепло одетые, но не так толсто, как русские, занялись упряжками. Чирков позавидовал, с какой легкостью они двигались, не торопясь, голыми руками, пристегивали нехитрую сбрую, ремни. Вчера, после суда, он хотел взять Ванчо под стражу и посадить в баню, но судья не позволила, сказав, что он и так никуда не денется.
— Подчиняюсь. Смотрите, вам отвечать, — согласился милиционер, но, не сдержавшись, все же заметил: — А вы ему маловато дали. За такие штучки на материке на полную катушку лепят!..
— Будете на моем месте, Николай Васильевич, тогда и лепите свои катушки!
Чирков промолчал, но, выходит, судья и тут оказалась права. Ни бежать, ни другой какой попытки что-то предпринять Ванчо, похоже, и не собирался делать, а так тихо-смирно переночевал дома, смирившись со своею участью. Еще раз взглянув на бывшего продавца, Чирков сказал Зарубину:
— Странные они люди. Человеку пятнадцать лет где-то корячиться, считай, полжизни за решеткой пройдет, а им хоть бы что! Случись такое у нас, какой бы рев стоял!..
— Сравни-ил! — протянул Зарубин. — У нас, паря, народ хоть и тертый, да слезливый. А эти к горю привыкшие. По покойникам и то не ревут. Говорят, грех — услышит, мол, Харги, Злой Дух, еще большую беду напустит. Вера, паря, такая…
У Чиркова это была первая командировка на факторию, с эвенками сталкивался впервые, и ему казались странными и быт и обычаи бывших кочевников.
Гирго Хукочар и Ванчо Удыгир еще раз прошлись по всем нартам, потрогали мешки с продуктами, потакуи, спальники и, чтобы, не дай бог, ничего не потерять по дороге, покрепче стянули ремнями и маутами[43].
А грузу все прибывало. Старики и старухи нанесли сушеного мяса, мерзлой рыбы и даже мороженого молока, смешанного с голубицей, — гостинцы для Ани и Бахилая. Одна незнакомая бабка, вся сморщенная, опираясь на посох, подошла к Ане и за руку отвела в сторону. Показывая на кумалан — коврик из оленьих шкур, стала что-то быстро-быстро говорить. Аня позвала Марию:
— Иди сюда. Не могу понять, что она хочет, очень быстро говорит.
— Это бабушка Кимэктэ, наша дальняя родственница, — выслушав бабку, объяснила Мария. — А кумалан — это вам с Бахилаем ее подарок. Кумалан, говорит, маленько худой, не совсем удачно подобраны шкурки. Но, за неимением лучшего, бабушка Кимэктэ дарит этот. В будущем, когда мужчины настреляют диких оленей, она сама подберет шкурки и сошьет красивый, как северное сияние, кумалан. А пока отдыхайте с Бахилаем на этом.
Старушка скромничала. Кумалан был необыкновенно красив, хоть на выставку его посылай.
— Спасибо, бабушка. Спасибо, но он нам не нужен. Куда, я его дену, укладывать некуда.
Мария молча подошла к нарте, сбросила на снег шкуру-сиденье, постелила вниз этот, кумалан, потом сверху положила подстилку.
— Так мягче будет. В Туру приедешь, не бросай, возьми, пригодится вам с Бахилаем… — наказала она.
— Так, так, — кивала головой и старушка.
Тронутая вниманием старой незнакомой женщины, Аня попыталась сопротивляться другим подаркам, говоря, мол, зачем ей это, еще подумают, что она приезжала обирать людей, но ее никто не слушал. И Мария сама распоряжалась, что и куда положить, как упаковать.
Начались последние наставления, прощание. Жали руки. Откуда-то из серой мглы вынырнул с мешком за спиной старичок Куманда. Запыхался. Оказывается, бегал в чум за гостинцем — тайменем.
— Этта тебе, доська. Пириезжай летом. У меня будет много-много рыба, мы будем с тобой кушай!..
— Спасибо, дедушка! Только мне ничего не надо…
Старичок ее уже не слышал. Он поймал за руку Хукочара, громко, чтобы все знали, заговорил:
— Гирго! Гирго! Мотри, бэе[44], следи полномоченнай, штобы в штанах у них сухо было, понял?..
Опять раздался громкий смех. Мария, смеясь, стала отбирать у Гирго хорей, приговаривая:
— Дай, дай сюда! Я его сейчас так огрею, что у него у самого будет там мокро!..
Старичок неуклюже, как росомаха, отскочил в сторону. Он был доволен. Люди маленько посмеялись, а это хорошо, в дороге теплее будет.
Потом он подошел к Ванчо Удыгиру. Лицо его на этот раз было серьезны печальным, даже мелкие трещинки-морщинки, оленьими тропами разбегавшиеся от глаз, стали заметны. Голос его дрогнул:
— Ванчо! Сынок!.. Пусть твое сердце будет огромным, как небо! Пусть не хмурится оно на людей. Не держи в нем обиды. Ты помогал нам выжить на этом Срединном мире в трудную пору. Мы будем молить Духов, чтобы дали они тебе силы выстоять там, в чужой стороне. Не держи обиды на нас, сынок!..
Не стерпела толпа. Только что смеявшаяся и, казалось, совершенно забывшая, по какому поводу она собралась, теперь как бы очнувшаяся, разом загомонила, запричитала.
43
Маут — аркан для ловли оленей.
44
Бэе — мужчина. Здесь в значении — друг.