Страница 35 из 53
Сколько мог, столько и крепился Амарча. Но холод и тревоги одолели его, и он стал потихоньку хныкать.
— Мама, мама! — подвывал он. И ему была легче.
Послышался лай Качикана. Бабушка Эки, мама, пришла!.. Амарча сразу же забыл о слезах, сбросил одеяло и выскочил на мороз. Кругом темнота, хоть глаз коли. Едва разглядел Качикана.
— Качи! — радостно позвал он.
Собака завыла.
— Качи! — Пойдем в чум!
Качикан покрутился возле его ног и снова исчез в темноте.
— Качи! Качи!
Собака опять горько завыла; словно кто обидел ее, и, подбежав к Амарче, постояв немного, скрылась.
Амарча замерз, дрожит весь. Хотел было зайти обратно в чум, но смутная догадка остановила его: «С бабушкой беда! Качикан на помощь зовет!»
— Качи!
Вой раздался уже у самого леса.
«Беда! Бабушка не может вернуться, что-то случилось!» Амарча закричал, заплакал и тоже, не помня себя, побежал к лесу…
Никто не знает — ни тетя Наташа, ни дядюшка Мирон, почему Воло в такой мороз вышел на улицу по нужде. Вышел и — не увидел летящих из чума искр, потом услыхал чей-то плач и вой собаки.
Вся семья Мирона Фаркова бежала в темноте по лесу, теряя дорогу, проваливаясь в снегу, крича и зовя Амарчу. Он нашли его, когда тот уже лежал, свернувшись калачиком, возле колодины. Руки-ноги не гнулись, горло хрипело — он не мог даже плакать.
Бабушку Эки обнаружили только утром. Скорчившись, она сидела на тропе, за спиной — поняга с двумя зайчишками, рядом — посох и чуть в стороне — сухостоина. Ее бабушка несла для костра.
— Хэ! Эки, Эки… — сказал дедушка Бали. — Ушла как ездовой олень. Запалила свое сердце, оно и не выдержало, разорвалось на ходу. Хэ, горе-то!.. Пусто будет Амарче без тебя. Жаль мужичка… не окрепли покуда крылышки, не встал он еще на ноги…
Амарча обморозил руки, щеки и уши. Их намазали жиром, руки замотали тряпочками, а щеки и уши оставили так. Они почернеют, обрастут коростами, а потом коросты, отвалятся. Это небольшая беда. Но как зарасти коростам на сердце?
Бабушку Эки стали готовить в «дорогу». Грудь и живот обмыли горячей водой, нарядили в приготовленную заранее «походную» одежду, не застегивая пуговиц и не завязывая ремешков, — так легче и свободнее улетать душе. На дно длинного ящика лег кумалан[39], а на него — покойница. В изголовье положили шкатулку для иголок и наперстков, рядом — кремневку, провиант для охоты, посох, огниво, кисет с трубкой, скребки для обработки шкур. Полный стал ящик — все умела делать бабушка Эки, «там» ей все это пригодится. Принесли раскаленную сковороду, бросила туда кусочки жиру, они затрещали, задымились. Этим дымом окурили уходящую к нижним людям — пусть «там» понюхают и узнают, что здесь, в Срединном мире, люди живут сытно, с едой.
Все было сделано как полагалось, когда человека провожают в последний путь. До ямы, вырытой рядом с холмиком Колокана, несли бабушку женские руки. Так положено. Опустили длинный ящик в яму, полетели туда мерзлые комья земли, и тут весь ритуал прощания нарушил Качикан.
Видели его, тащившегося вместе со всеми, забегавшего вперед, лаявшего на женщин, несущих домовину, но не обращали внимания. Чаще, горестно и жалостно вздыхая, посматривали на Амарчу, до конца не осознавшего всего, что происходит. Но когда посыпались в яму комья земли, Качикан зарычал, прыгнул туда и залился хриплым лаем. Хэ, что тут началось! Шарахнулись все в разные стороны, женщины заголосили:
— Не хочет отпускать бабушку Эки!..
— Кого-то она здесь забыла!.. Ээ… э!
Испуганно остановились мужчины, побросали лопаты и отошли от ямы. Такого еще не бывало. Может, собака права, ведь она тоже что-то соображает… Все знали умение бабушки Эки выбирать щенков, может, она была связана о ними какой-то тайной связью? А может, дело тут в Духах ее дочери-шаманки?
Наконец Егор Тириков спрыгнул в яму, вытолкнул оттуда визжавшего, упиравшегося Качикана, потом они с Фарковым вдвоем засыпали могилу землей…
«Зачем так уходит Эки? Она же добрая. И не мы ли молили, чтобы ее душа с Верхнего мира поскорее вернулась назад в сердце нового человека?» — недоумевали люди.
Побоялись они повесить на крест распоротую парку, побоялись положить на свежий холмик продырявленные котелки, чайник, кружки, все оставили рядом с лиственницей, побросали. Забыли и уйти как положено — пятясь задом, заметая следы снегом, ушли, унося в сердцах страх. Каждый думал: не его ли она забыла прихватить с собою в «ту» дорогу…
Вечером Амарчу стало знобить. Дедушка Бали давал ему горячего чая, укрывал одеялом, парками, но это не помогало, мальчик метался в жару.
«Ладно, ли с тобой, мужичок?» — забеспокоился Бали.
Печальной была эта ночь. Из головы дедушки Бали не выходили тревожные мысли: не решила ли Эки забрать с собою Амарчу? Он был ее единственной надеждой, не хватило сил довести до конца свои земные заботы, вот и хочет его взять с собой, чего ему мучиться-то? Нет, Амарча должен жить! У него, слепого старика, еще есть дела и заботы: кому камус выделать, кому шкуру… с внучкой он нянчится… Да мало ли дел на этом свете? Теперь надо взять на себя еще одно — выполнить мечту Эки — отправить в интернат Амарчу, не оставлять его здесь, на фактории. Узнает Сынкоик, сразу же примчится, ей нужен кормилец на старости лет. А Сарта с Ургунчей — те не помощники, надежда на них слабая. В интернат здесь не возьмут, мал еще Амарча, значит, надо отправить его в Нербоко. Там, говорят, есть дом для детей-сирот…
Всю ночь сидел дедушка Бали, поддерживая огонь и прислушиваясь к дыханию и вскрикам мальчишки. Свет от костра тускло освещал его согбенную фигуру, отбрасывая тень на старые, обветшавшие покрытия чума — так и не успела Эки обновить корьё.
Забрезжил морозный, серый рассвет. Но небо было чистым и гладким, без морщин. Что сулило это новое утре старику Бали и Амарче?
Послышались легкие, скрипучие шажки: скрип, скрип, скрип, так бегал Воло. Дедушка Бали разогнулся облегченно, вздохнул. Наконец-то. Он его ждал.
— Воло, мужичок, тепло ли одет ты?.. На факторию мы пойдем… Я хочу, чтобы с сегодняшнего дня для твоего друга Амарчи началась новая жизнь. Помолимся Добрым Духам, чтобы они помогли нам. Пусть это утро будет добрым для Амарчи, для тебя, Воло, для всех нас!.. Пусть солнце и тепло, вернутся на нашу землю и сытая, счастливая жизнь придет в наши чумы!.. Пойдем, Воло, в Кочевой Совет, к людям пойдем…
Дедушка Бали растормошил Амарчу, помог одеться и взял его на руки.
— Веди Воло…
Они вышли на морозный воздух и вскоре растворились в нем, как в молоке.
Выплыли те фигурки из морозного тумана, как тени, на тропинке, ведущей к фактории, и не сдержалось, вздрогнуло мое сердце…
Никто не виноват, что та зима была такая жестокая, такая голодная в затерявшейся в безбрежной тайге Суринде. Росли холмики могил, и от них наша древняя земля становилась еще родней и дороже.
Прощай, мой мальчик! Прощай, Амарча!.. Увезут тебя из Суринды в большую жизнь, как хотела Эки; увезут раньше, чем к нашей Полночной Земле начнет свою новую кочевку Солнце, раньше, чем вернутся гаги и карави… Вся наша огромная, необъятная страна, хоть у нее тысячи и тысячи других больших и малых забот, не забудет тебя, вырастит, обучит грамоте…
По каким дорогам придется тебе, шагать, Амарча?.. Не растеряй, мой мальчик, на тех дорогах свои первые тропинки, лица людей, что учили тебя добру… Возьми их с собою! Пусть в твоем сердце вечно пылают наши кочевые костры, пусть в твоем сердце стучат копыта оленей, пусть вечно звенят в душе наши печальные песни, пусть… Пусть звучат слова твоей бабушки: «Вырастешь большой, будешь иметь крепкое тело, хороший ум и пылкое сердце — это и будут твои крылья. И держи перед собою Икэндэй-гору. Чуть сдашь душой — не бывать тебе на Икэндэе!»
Прижмись, мальчик мой, к дедушке Бали, крепче прижмись! Ему недолго осталось согревать тебя вот так, как сейчас. Придет конец и его тропе, уйдет в землю и он. Пусть же вечно в твоем сердце живут его сказки, пусть плачут и призывно трубят лебеди и журавли — наши небесные олени! Они научат тебя любить людей и нашу морозную землю, любить до боли, до слез…
39
Кумалан — коврик из выделанной оленьей шкуры.