Страница 2 из 53
А теперь вот — все. Кончилось лето. Уходит это доброе Солнце, и грустно так на душе, словно оно навсегда покидает нас…
Кончилось лето. И запели песню прощания священные лебеди — белые гаги, заплакали песню прощания священные журавли — черные карави… Прощайте!..
Амарча выскочил из чума босиком, вслед за бабушкой Эки. Порыв ветра стеганул мальчишку, заставил сжаться и отвернуть лицо. Потом, задрав вверх голову, Амарча посмотрел на небо. Ничего там не видно — одна темная мохнатая шкура. Ни одной дырочки, в которую могли бы выглянуть веселые глазки звездочек, нет.
«А где же Буга Сангарин?[3] Как же она будет выпускать утро?..» — испугался Амарча.
— Нацеловалось Солнышко с нашей землей, — говорил вчера дедушка Бали. Амарча помогал ему ширкать пилой толстые тальниковые ветви, и старичок вдруг спросил: — Красивой стала та сторона речки?..
— Березняк стал красным…
— Это у березок зарумянились щеки, — продолжал Бали. — Как девчонки, засмущались. Не узнать тайгу. Огненной лисицей прыгало Солнышко с перевала на перевал, с хребта на хребет, вот и наоставляло своих рыжих следов. Прощалось. Теперь ветрам будет работа. Листочки с деревьев срывать, собирать их в кучи… Хэ! Всему свое время. Без времени лист не упадет, а время пришло — утесы рушатся, скалы осыпаются… Откочевывает Солнышко на другой бок Земли, погреть других людей, всем хочется тепла и счастья…
— Гаги, вернитесь!.. — кричит что есть мочи Амарча. Одной рукой он поддерживает спадающие штаны, а другой кидает вверх, в темное клубящееся небо, щепотку соли. Так учила бабушка. Она тут же, рядом, что-то беззвучно шепчет, обратив лицо к уплывающим вместе с порывами ветра птичьим крикам.
Амарча топчется — мерзнут ноги.
— Хутэ[4], — говорит Эки внуку, — брось еще немножко соли вслед птицам. Пусть их кочевье будет счастливым. На будущий год они найдут свой след и вернутся к нам, принесут тепло и лето.
— Гаги, вер-ни-тесь!.. Ве-ер-ни-тесь!.. — снова надрывается Амарча. Ему сейчас очень горько. Так не хочется, чтобы уходило лето и улетали птицы. Заплакать бы, да стыдно, не маленький уж.
— Ээ! Чего слишком-то кричишь? — перебивает его бабушка. — Так можно весь белый свет перепугать!..
В темноте не видно ее лица, но Амарча знает, что она опять принялась шептать. Снова просит Хэвэки — Доброго Духа — помочь птицам счастливо добраться до теплых земель. Вот взмахнула рукой — бросила соль! Амарча вытягивает вперед ладони. Неужто и вправду ни одна крупинка не упадет на землю и вся соль долетит до птиц, священных лебедей и журавлей, прильнет к их крыльям, к хвосту и прибавит им сил? И неужели эти простые крупинки соли не дадут птицам забыть нашу землю — вот эти болота, речки, озера, да волнах которых они качались, на берегах которых гуляли птенцами. А журавли, эти сильные небесные олени, посадят на свои спины слабокрылых пташек и помогут им забраться до теплых земель, до незакатного, как у нас летом, солнца? Неужели правда?
Вот диво!
Но узнать магическую силу соли не удалось: опять поползли вниз штаны, и пришлось спешно подтягивать их. Хорошо, что никого не было рядом, хорошо, что темно.
Бабушка Эки закончила прощальный ритуал, и Амарча, обрадовавшись, подражая олененку, подпрыгнул и припустил к чуму. И тут случилась маленькая беда. В темноте он наступил на свернувшегося калачиком Качикана. Хоть за лето у парнишки и загрубели подошвы ног, стали черными от земли, он ясно ощутил живое тепло собаки. Пес скорее от неожиданности, нежели от боли, завизжал, вскочил на ноги. Амарча тоже испугался, еще раз споткнулся, руками ухватился за густую собачью шерсть, упал и придавил Качикана. Тот завизжал совсем громко, обиженно.
— Ча! Харги![5] Вечно под ногами валяется!.. — закричал Амарча.
— Глаза-то где? Чего, как дикий олень, срываешься? — заругалась бабушка. — Вот укусит тебя, будешь знать…
Обидно за промашку, молчит Амарча. Качикан добрая, умная лайка, своего не тронет.
В чуме тепло, пахнет свежей хвоей. Яркими языками огонь костра лижет бока черного, закопченного чайника, играет бликами на коре и жердинах чума. Весело с огнем, он радостно потрескивает, гудит — видно, тоже проголодался и теперь быстро слизывает дрова.
Тоненько, словно комар, запел чайник, потом тяжко вздохнул — выпустил струйку пара, и вот уже заплясала, резвым лягушонком запрыгала на нем крышка.
Есть загадка: черный пузатый мужичок, воды напьется, на огонь сядет и, приподнимая шапку, запоет и запляшет. Кто это? Не каждый отгадает. Вот научится говорить разные слова маленькая Тымани, сестренка дружка Палеты, надо будет ей загадать.
Сейчас будет чай. Бабушка снимает чайник с оллона — крючка, бросает в кипяток брусничные листья, закрывает крышку — пусть преют, чай душистее станет. Копошится бабушка в турсуке[6]. Достает оттуда холщовый мешочек с эвенкийским хлебом, испеченным в золе, ставит маленький столик на гагарьих ножках. Все это она делает молча, тяжко вздыхая, поправляя коричневой рукой выбившиеся из-под платка пепельные пряди волос. Устала бабушка. Хлопотный нынче выдался день. Да и погода тоскливая. Может, и ей жалко расставаться с Солнцем, с сытым летом и улетающими в теплые земли птицами?
Хлопотный выдался день. Сегодня они с бабушкой из летнего берестяного чума перешли в зимний, сделанный из корья елей. Сначала они укладывали ненужные летние вещи в турсуки, перетаскивали их под старенький навес, а потом наводили чистоту в зимнем чуме и ходили в лес за ветками пихты. Ветки постелили под оленьи шкуры, чтобы мягче и теплее было.
Незаметно наступили сумерки. Дохнуло холодным ветром. В Ночной Стороне Земли стали собираться тучи — оттуда всегда приходят снега и дожди, — и бабушка заторопилась:
— Пока нас не застала непогода, надо успеть…
Кинула она еще на низ чума лопату земли, и они заспешили на летнее чумовище. Надо соблюсти ритуал родовому огню. В летнем конусообразном остове из жердей мог потухнуть догорающий уже костер. Если б переезжали куда-нибудь далеко, Эки не спешила бы, она просто склонилась бы над тлеющим очагом, взяла бы щепотку золы, сунула бы в рукав и попросила бы Бабушку-огонь переехать вместе с ними на новое место. Над новым очагом она махнула бы рукавом или сделала бы вид, что стряхивает золу прежнего родового очага, и развела бы костер. А сейчас нельзя так, надо обязательно перенести горящие угли: переезжают-то они вот сюда, совсем рядом.
Порывшись в дымящем костре, бабушка Эки наложила в котелок углей, бережно взяла Делбон — идола, хранителя домашнего очага. Амарча снял с жердины портрет Калинина, висевший на малу, на самом почетном месте. Это двоюродные сестренки, Буркаик и Солбирик, принесли его из интерната и повесили в чуме. В зимнем жилище он тоже будет висеть на малу, рядом с хранителем очага. Так решил Амарча. Эки не вмешивается в дела внука, пусть устраивает свой угол так, как ему хочется.
В зимнем чуме Эки высылала угли в старое кострище:
— Бабушка-огонь, устраивайся на новом месте. Благополучия нам дай!..
Раздули огонь, набросав на угли сухих веток. Эки достала припасенный для этого случая кусочек сала:
— Бабушка-огонь! Угощайся!.. Сыта будь, добычу нам дай, чтобы и мы сыты были!.. О всесильный огонь!..
Пошептав какую-то, видимо русскую, молитву, взялась за обычные хлопоты.
— Не стало мужских рук, — вздохнула она, — как перезимуем, хутэ? Корье какой уж год не меняли. Мох весь высох, ничего не держит. Надо земли побольше на низ, потом снега… А Ургунчэ — разве это мужчина? Ему бы только лежать кверху брюхом да себя поглаживать, Ведь просила его: надери корья, пока ели сочные. Коли присохнет рубашка, потом как отдерешь?.. Нет, все лето прособирался… И не подумал о нас. Ну мужчина!.. Грех мужиком-то звать…
В летнем берестяном чуме бабушка Эки с Амарчой жили с младшей дочерью бабушки Сартой и ее мужем Ургунчей да еще с их дочерями Буркаик и Солбирик. Зятя-то и вспоминала сейчас бабушка. Непутевый мужичишка этот наш Ургунчэ. Про него говорили, будто лень вперед его родилась. Ни на охоте ему особой удачи не было, ни на рыбалке, да и в чуме-то от него толку мало. Если целыми днями на шкуре валяться, откуда ж удача-то будет?.. Правда, этим летом он все же приплавил Большое мясо, убил сохатого. Праздник сделал людям. А так… Пользы от него никакой… И как только бабушка отдала за него свою дочь?.. Может, он в молодости таким не был? Вряд ли… Живет Ургунчэ кое-как, перебиваясь случайными кусками, а о будущем дне и не думает. Хорошо, что сейчас интернаты сделали, кормят, одевают ребятишек. А то совсем худо было бы… Впрочем, кто сейчас хорошо живет? Хотя, пожалуй, другая дочь бабушки Эки Сынкоик сытно живет. Шаманка она, уж ее-то люди ниматом[7] не обнесут.
3
Буга Сангарин — Полярная звезда. Дословно: отверстие Вселенной.
4
Хутэ — дитя мое.
5
Харги — злой дух, обитающий в Нижнем мире, то есть под землей.
6
Турсук — берестяной или плетенный из травы кузов.
7
Нимат — обычай раздела добычи между сородичами.