Страница 16 из 53
Нымнгандяк построили наспех: велика ли беда — пропавшие деньги! Галерею Дарпэ — Верхнего мира, сделали из молоденьких лиственниц, стоявших на берегу «шаманской» земли. Эти же лиственницы прикрывали угдупку — входное отверстие.
С противоположной, западной стороны чума соорудили Онанг — галерею из мертвого леса, валежника, символизировавшего Нижний мир, рощу мертвых. По краям Дарпэ поставили небольшие столбы — нэлгэт — из молодых лиственниц, вырванных с корнем. Нэлгэт воткнули вершинами в землю, корнями же они были обращены к небу. Это шаманское дерево Верхнего мира, которое растет корнями вверх, а вершиной обращено к людям.
Многого, конечно, недоставало в шаманском чуме, да ладно. Дапамкэй решил, что хватит; главное — присутствуют три мира: Дарпэ — Верхний, Онанг — Нижний, и сам чум, символизировавший Среднюю землю, — Дулу; остальное от мастерства Сынкоик зависит. А в ней-то уж он уверен.
С отрешенным видом Сынкоик вошла в чум, развела там огонь, и некоторое время оттуда слышался невнятный шепот и пение. С наступлением сумерек Сынкоик вышла из чума, что-то сказала Дапамкэю и удалилась в стойбище. В нымнгандяк потянулись люди. Приходили и степенно садились по кругу. Амарча с Воло одними из первых проскочили вслед за дядей Дапамкэем и замерли, как мыши, у самых оснований жердей. Пришел все еще не протрезвевший Ганча, за ним, кряхтя и опираясь на посох, влезла мать. Дапамкэй показал им рукой на малу — почетное место, напротив двери.
— Не будет ли ветра? — спросила старуха, устраиваясь поудобнее. На ней был праздничный зипун из черного сукна, украшенный орнаментом и блестящими медными пуговицами. Длинные седые волосы спрятаны под цветастым платком, повязанным, низко, по самые глаза.
— Зайцу и гагаре ветер не помеха, — загадочно ответил ей Дапамкэй.
На груди его красовался холмэ[28] из дорогого синего материала, опушенный шерстью кабарги. Волосы были прибраны — уложены на затылке в пучок, отчего Дапамкэй сильно походил на рисунчатого китайского божка.
В косы некоторых женщин были вплетены связки старинных серебряных монет, да и мужчины украсили себя, как могли. Вид у всех был необычный, таинственный.
Чтобы лишний раз не попадаться на глаза взрослым, Амарча с Воло укрылись зипуном и лежали не шелохнувшись, стараясь даже потише дышать. Сейчас начнется камланье. Тетя Сынкоик будет говорить со своими Духами, и они ей укажут, где надо искать деньги Ганчи.
Неужели у него их украли? У эвенков ведь не было никогда воровства.
Среди тех денег была и доля бабушки Эки с Амарчой. Советская власть помогала семьям погибших на франте. И вот деньги исчезли. Правда, кое-кто предполагал, что новый председатель Совета вместе с Ганчой пропили те денежки. Частенько они бывали навеселе. Ходили, махали руками. Ганча, как всегда, пытался командовать. Но кто знает, может, и потерял их Ганча, пьяный куда-нибудь положил и забыл… Вон, у Мады тоже память стала дырявой, без ружья на охоту ходит…
Ждали шаманку.
Далеко за озером, в высоком сосновом бору, есть лабазы, в которых хранятся разные старинные вещи. Амарча, Воло и другие ребята ходили как-то туда за ягодами и видели в одном лабазе шаманский наряд.
Старики говорили, что главное для шамана — иметь свой бубен. У бубна есть глаза и уши, он видит и слышит, помогает шаману и его Духам передвигаться в Нижних и Верхних; мирах, поэтому на его наружной стороне изображена вся Вселенная — Солнце, Луна, Земля и Звезды. По краям бубна — зубцы, это шаманские земли, а весь бубен подобен голове человека. Верхние и нижние части его так и зовутся: хорон — макушка, дев — подбородок.
Не менее важна гиривун — колотушка. Делают ее самые умелые мастера. Для колотушки нужна кость ушедшего со Срединной земли громадного, как гора, зверя — хэли, мамонта; либо лиственница, расщепленная молнией. Широкая нижняя часть колотушки обтягивается медвежьей шкурой и оленьей роговицей. Тыльная часть остается открытой. На другом конце колотушки, изображены головы человека и гагары, помощников шамана в кочевьях по Нижнему миру.
Только после бубна шаман получает от рода шаманский костюм, украшенный разными символами: фигурками птиц и зверей, Духов предков… Нагрудник расшит бисером и волосом дикого оленя, разрисован черной краской.
О, не каждый смертный человек может-стать шаманом! Только избранники Духов. Мы, люди, способны лишь ползать по нашей грешной земле!..
Вошла Сынкоик, и все разговоры в чуме умолкли. На ее костюме, на уровне лопаток, прикреплена была металлическая пластина с изображением птиц. Это редкий знак. Сынкоик — сильная шаманка, заслужила право носить его.
Сынкоик села рядом с мужем, откинула с головы черный платок и стала широко зевать — это она глотала Ховонов и Этанов — души предков и души рыб, птиц и зверей, ее помощников.
Амарча не узнал ее лица. В сумрачном свете чума отчетливо виднелись только глаза и рот. Не накрасила ли тетя Сынкоик свое лицо отваром чинэ — нароста на деревьях? Или, может, углем, смешанным с серой? Отчего оно стало похожим на маску?
Сделалось страшно. Зарылся лицом в зипун и Воло, тоже испугался. Внезапно, подпрыгнув и звякнув подвесками, Сынкоик глухо, незнакомым голосом что-то крикнула, и Дапамкэй подал ей нагретый над костром бубен.
Камланье началось.
Гулкой, громкой дробью зарокотал бубен. Сынкоик подпрыгнула, всколыхнула пластину, снова ударила в бубен и начала что-то шептать.
Должно быть, эти первые звуки бубна напугали округу. Не стало слышно ни птиц, ни лая собак, ни щелканья оленьих ног. Замерли у костра парни и девушки. Сегодня у них хоровода не будет.
— Бо! — закричала тетя Сынкоик.
— Бо! — подхватили сидящие в чуме люди.
Сынкоик нагнулась над притухшим костром, послышался ее глухой, пронзающий душу возглас:
— Дэ… ги… лим!..
Мурашки поползли по спине, сжались люди, застыли. Сынкоик начинала скликать своих Духов-помощников, которые могли бы слетать, сползать, сплавать в Нижнюю землю и узнать у предков, кому и зачем понадобились деньги Ганчи.
Широко раскрыв рот, она снова, скрипя зубами, глотала Ховонов.
Сынкоик махнула рукой, и костер тут же вспыхнул, словно кто-то подбросил пороху. Вскрикнули, шарахнулись в сторону люди. Дапамкэй, помощник жены, бросил в огонь пахучих трав, запахло багульником, жимолостью.
Амарча вдруг чихнул, и тут Сынкоик замерла, будто наткнулась на какое препятствие, застыла, полусогнувшись. У Амарчи сердце ушло в пятки: не из-за него ли прервалось камлание?
Но тетя Сынкоик выпрямилась и, подражая гортанному крику ворона и клекоту орла, приподняв плечи, затряслась всем телом. Зазвенели медные пластины, как гугары на шеях оленей, заговорили подвески. Шаманка что-то выкрикивала, люди, раскачиваясь из стороны в сторону, повторяли за ней ее возгласы. Она снова и снова прыгала, колотила в бубен, входя в неистовство. Только так можно найти общий язык с Духами. Откуда у нее бралась сила? Ведь еще днем она стонала, прижимая к сердцу руки, жаловалась.
Сынкоик трясла головой так, что волосы ее колыхались, как на ветру; изо рта показалась пена. Шаманка неожиданно остановилась, к чему-то прислушиваясь, и потом снова, придя в ярость, стала выгонять присутствующих из чума. Подчиняясь ее воле, мужчины, женщины поползли по суковатым лиственницам, изображавшим Делбонов — идолов, поползли по изображениям рыб и зверей, вырезанным из дерева.
На улице люди не посмели проронить ни слова. Все были словно в каком-то оцепенении.
Амарча, сжавшись в комочек, дрожал, как зайчонок, а Воло, видно умаявшись и тоже натерпевшись страху, спокойно спал под зипуном.
Изгнание было недолгим: без людей шаманке не обойтись. По знаку Дапамкэя все, обдирая колени, поползли снова в чум.
Остывший бубен валялся возле костра, а сама шаманка лежала, уткнувшись лицом в землю, слабым голосом бормоча непонятные слова.
Бормотание и стоны все продолжались. Ожидание становилось мучительным. Все были прикованы к своим местам, не шевелились, чутко прислушиваясь к шепоту Сынкоик. Огонь погас.
28
Холмэ — нагрудник.