Страница 7 из 69
Дарима обхватила голову руками. В знойной степи было тихо. Лишь иногда ввинчивался в тишину переливистый птичий свист, редко блеяли овцы да шелестели травы. Неожиданно к этим звукам примешался топот. Дарима испуганно вскинула голову. Банзар Бимбаевич… Он поздоровался, не сходя с коня. Дарима впервые почувствовала, что рада встрече с председателем. Она живо вскочила.
— Как хорошо, что вы приехали, Банзар Бимбаевич!
Они сели рядом. Чтобы как-то завязать разговор, Дарима сказала:
— Знаете, Банзар Бимбаевич, я хочу уехать в город, учиться… В сельскохозяйственный техникум…
Она и раньше думала об этом. Председатель много рассказывал ей о больших городах. А Дарима, кроме Улан-Удэ, не видела ничего, да и в нем-то была всего раза два. Неужели всю жизнь ей пасти овец, а дома от солнца до солнца слушать ругань сестры? Она заглянула в глаза председателя, ожидая его ответа.
— Я очень рад… Это никогда не поздно — учиться… Только ведь надо подготовиться, Дарима, вспомнить, что учила в семилетке, — он говорил, не спуская с нее внимательных глаз.
У Даримы толстые тугие косы до колен, на щеках круглые ямочки. Когда она улыбается, ее глазам могут позавидовать звезды. Каждый шаг ее как волна, каждое движение — песня… Наверное, купаясь в озере, она расстилает на воде свои черные волосы и сама любуется ими. Дарима, Дарима, нежная, милая царевна… Если бы только она знала, какие дерзкие мысли приходят в голову Банзару Бимбаевичу… Но сказать ей об этом он не решается. Поймет ли она? Ведь он председатель, она — чабанка. Она может просто постесняться, оттолкнуть его. Вот почему он должен быть осторожным и чутким к ней.
— Отпустим учиться, если у тебя есть такое желание. Колхозу нужны специалисты, знающие свое дело…
Разговор был недолгим, и не каким-то особенным, но после него Дарима стала часто думать об этом человеке. Перегоняя овец на новое пастбище, она все поглядывала в сторону дороги: не покажется ли знакомый всадник?
Как-то раз Дарима, разговаривая с председателем, спросила у него просто так:
— Вам бывает когда-нибудь скучно, Банзар Бимбаевич?
Председатель удивленно приподнял брови:
— Скучно? Нет, дорогая, это совсем не то слово. Я ведь теперь как кочевник — целыми днями в седле. Дома не сижу. Там действительно заскучаешь. И ставни у меня закрыты — некому их открывать… — Он улыбнулся, но веселости не было в его улыбке.
А Дарима смотрела на запыленный воротник его белой рубашки. Они стояли близко друг против друга.
— Давайте, я вам рубашку выстираю…
Банзар Бимбаевич расхохотался громко на всю степь. Дарима обиделась даже: ну, что тут особенного? Она бы выстирала ему рубаху, как стирает свое белье и сушит здесь, прямо на траве. Солнце отбеливает, да еще как!..
— Не надо. Я и сам это сделаю, — сказал председатель. Он взял руку девушки в свою, накрыл теплой ладонью и так посмотрел на ее обветренные губы, что она в смущении опустила глаза. — До свиданья…
Если Банзара Бимбаевича долго не было, ей становилось тревожно, казалось, что с ним что-то случилось. А когда он приезжал, Дарима уже не скрывала своей радости.
Весной в мелколесье Хулэрэгтинской пади, где от запаха черемухи кружилась голова, Банзар Бимбаевич поцеловал Дариму, как невесту.
Потом, когда прошла осенняя страда и наступили первые заморозки, когда во дворах колхозников Ганги тут и там заблеяли овцы, а над улусом поплыли веселые дымки из труб, Дарима, как хозяйка, открыла ставни дома председателя и заставила окна, долго не видевшие света, улыбнуться.
7
От дыма солнце как будто сжалось, куда-то спрятало свои рыжие лучи — можно смотреть на него не мигая. Лучей нет, а печет.
«Ого, как высоко поднялось!..» — Бутид-Ханда припустила бегом: только что она услышала сигнал сбора — кто-то бил по лемеху плуга. Со двора правления колхоза, где толпился народ, летел разноголосый шум.
Едва Бутид-Ханда приблизилась к женщинам, сидевшим на завалинке, как навстречу ей вывернулся из-за угла длинноногий Бальжинима:
— А, пришла, красавица… Долго же ты спишь.
Он насмешливо покосился на узелок в ее руках и пошел дальше, в толпу ребят, расталкивая их острыми локтями.
«Жердь долговязая… Так и норовит задеть», — со злостью подумала Бутид-Ханда, глядя лесничему в спину. Кому-кому, а ей-то было нелегко вырваться из дома.
— Где же ты своего мальца оставила? — стали расспрашивать ее женщины.
Бутид-Ханда увидела Балбара. И хотя старалась не смотреть в ту сторону, где вели мужской разговор, чувствовала, как любопытные взгляды на мгновение связали их обоих. Она вытерла платком разгоряченное лицо и стала с улыбкой рассказывать женщинам, как сынишка не отпускал ее, как он ревел — просился, чтобы взяла с собой.
За спиной Бутид-Ханда услышала грубый голос Гунгара:
— Он в самое время подоспел к нам. Видали? Пожар тушить приехал…
Парни захохотали, а Бутид-Ханде стало неловко. Она снова потянулась за платком, чтобы вытереть пылающие щеки. В это время от гаража отделились и поползли на дорогу два трактора, выбрасывая сизую гарь и оставляя за собой под плугами вывороченные комья земли. В их оглушительном реве потонули сразу все звуки.
Заметив Володю Дамбаева, стоявшего у крыльца со своим дедом, Бутид-Ханда подошла к ним и кивнула. Она спросила у Володи, почему людей не отправляют на пожар, кого ждут, но из-за шума тракторов Володя ничего не услышал, только показал на свои уши: оглох он от этого шума. И только когда дробный стук моторов стал отдаляться и затихать, сказал, с улыбкой глядя на своего деда:
— Вот уговариваю дедушку идти домой, а он не хочет…
Дед Гатаб стоял нахохлившись, на плече у него висел мешочек с едой.
— Ладно, ладно… Молодой еще уговаривать. — Старик пожевал табак и выплюнул желтый сгусток на землю. — Евсей Данилович лучше тебя знает, — добавил он, увидев идущего к ним парторга.
— Что у вас такое? — спросил парторг, здороваясь с дедом за руку, а когда Володя объяснил ему, в чем дело, нахмурился.
— Да, аба[6], вам не надо идти с нами. Дорога длинная. Да и на пожаре нелегко будет — дым, огонь. Заболеть можно…
Старик, приложив ладони к ушам, слушал парторга и кивал, выражая согласие, но когда дослушал до конца, рассердился и даже стукнул палкой об землю:
— Что вы оба заладили — не ходи да не ходи?.. Это все ты, шолмос[7], за меня стараешься. — Он с досадой посмотрел на внука: — Не вашими ногами буду ходить. Поняли?
Он повернулся и зашагал от них прочь, поправляя на плече свой кожаный мешочек и помахивая палкой.
— Пусть идет, — смеясь сказал парторг. — Что ты будешь делать с ним? — Его развеселило упорство старого Гатаба.
Дарима, сидевшая на крылечке амбара, оторвалась от книги и следила за Бутид-Хандой.
Бутид-Ханда — полная, румянец во всю щеку, и поет она — заслушаешься. Хотя трудно ей одной без мужа, никогда не жалуется на свои беды. Гордая…
В улусе про нее ходили разные слухи. Поговаривали, будто к ней Гунгар заглядывал, пользуясь отлучкой жены. Не раз стучался в окна и двери, но напрасно. Прошлой весной Бальжинима подкатывался. Еле-еле ноги унес. Потом долго ходил ссутулившись. А когда его спрашивали, что с ним, наигранно веселым тоном отвечал:
— Да вот, черт побери, упал с коня!
Но люди-то догадывались, как он «упал». Если бы его пегий брыкался, Бальжинима уже давно бы вытянул свои длинные ноги.
В прошлом году, говорили, из соседнего улуса к ней заявились сваты. Бутид-Ханда взяла своего маленького Бадарму и ушла к соседям.
Сватами были два старика. Уж так они просили показать им невесту, так уговаривали отца Бутид-Ханды познакомить ее с тем, от кого они посланы, что жалко было на них смотреть… «Овдовел он. Хороший, очень хороший человек. А жена-то умерла у него», — рассказывали они, сокрушаясь.
6
Аба — отец.
7
Шолмос — черт.