Встречный огонь

Возле кошары мечутся тени. Агван кинулся к ним. В раскрытой двери носится по загону Каурый, бьет ногами. Забор трещит. Попятился Агван, совсем близко от него — волк! Готовый к прыжку, огромный, горбатый, он страшно выделяется на синем снегу. Агван закричал, но голоса не было. Почему волк не боится людей? Где мама, бабушка?.. Волк прыгнул. Закричал Каурый. Агван тоже закричал — а крику не было, лишь громко колотилось сердце.

А потом зазвенела тишина. Неожиданно закачались печальные глаза коня в лунной стуже ночи и пропали. Может, показалось, что луна спустилась в снег и запрыгала По нему, а потом опять уплыла на небо?

Выстрел заставил очнуться. Над забором взметнулся сорвавшийся с цепи Янгар. Теперь ожили звуки: рычал Янгар, скулил по-собачьи и громко дышал волк.

Агван вдруг решительно двинулся к загону, и снег скрипел под его ногами пронзительно. Подошел и увидел, как Янгар рвет зубами мертвую голову волка. Бабушка привалилась к забору. Берданка толстой палкой валялась возле ног. Жалобно ржал Каурый.

Агван заплакал. Ночью хозяйничают волки. Ночью приходит беда. В доме не страшно. Скорей спрятаться за стенками.

Сквозь слезы увидел, как мать укрывает бабушку дэгэлом, а над их головами неестественно кружатся напуганные звезды. Луна теперь не казалась вкусной лепешкой. Она была желтым всевидящим глазом невидимого великана.

— Не думала, что когда-нибудь возьму в руки ружье, — прошептала бабушка. — Сердце у меня слабеет.

Агван плачет. Пахнет снегом, кровью, страхом. Едва передвигаясь, устало бредет он к коню. Каурый прислонился к забору, как бабушка, и мелко дрожит. По очереди гладит Агван его ноги. И начинает так же, как он, дрожать.

Неожиданно оказывается на руках у матери, которая несет его в дом. Он отчаянно вырывается, но мать держит его очень крепко. А потом бабушка смывает с него кровь Каурого и приговаривает:

— Не плачь. Не плачь. Вылечим коня.

Агван не понимает, от чего надо лечить коня и почему он весь в крови. Он дрожит. С ним что-то случилось, он не знает что.

Уже глубокой ночью, слепо вглядываясь в черноту дома, он шепчет:

— Страшно.

Бабушка охнула, села в кровати, укрыла руками его голову.

— Спи, спи…

Он уже спал. Ему снился летящий по степи конь, за которым неслось облако снега. Снился запах, незнакомый, непохожий на другие.

Он понял: так пахнет солнце.

7

Глубокая рваная рана на задней ноге Каурого загноилась. Бабушка промывала ее, прикладывала какую-то траву, сыпала порошок. Агван смотрел в черные печальные зрачки коня, совал в рот душистое сено. Каурый вежливо брал его, но в тот же миг тускнели его глаза, и он забывал жевать…

Теперь Агван всюду ходил за бабушкой. Бабушка спешила в кошару, и он — за ней. Бабушка спешила, а шла еле-еле. Почему это спина у нее горбится и ноги кривые? Вот мама — другая, прямая. Только бабушка все равно лучше.

Он тянет ее за рукав, не дает идти в кошару.

— Бабушка! Почему держишь спину криво? Почему у тебя ноги волочатся?

Печально, как конь, смотрит на него бабушка:

— Старость не красит людей. А вот раньше, говорят, была первая красавица.

Он испуганно прижимается лицом к ее ладоням.

— А ты не умрешь?

Бабушка гладит его по щеке.

— Не об этом тебе думать… Всему свое время…

В кошаре к нему бросились ягнята и овцы. Среди них он не смог отличить Малашку. Ну и пусть. Ему нужна только бабушка. Он следил за ее темными руками: они несут овцам воду, бросают сено, убирают навоз. Какие быстрые у нее руки, а ноги медленные… Навоз у овец — маленькие черные шарики. Ими хорошо играть, когда они затвердеют. Но мама не разрешает. Бабушкины руки все могут, они спасут Каурого. Он сам виноват, что не выпустил его тогда из загона.

Мама тоже в кошаре, тоже работает. Но он словно в тумане, сквозь который он не может к ней подобраться.

Смотрит Агван на небо — куда девается день? Серенькая мгла спускается ему на голову. Осторожно выглянул на двор, и там уже все серенькое — снег, а на нем дрожат тени. Откуда они взялись? Он пошел по этим теням и остановился там, где они оборвались. В кошару возвращаться — далеко, а ждать маму с бабушкой здесь — страшно: все чернее мгла, на волков похожи тени. С той ночи он боится их. И дома темно, потому что печка не горит, а керосина почти нет, и его берегут. Сбросил дэгэл и прямо в одежде забрался под овчину.

От немого очага веет холодом и страхом. Скорее бы пришла бабушка, но входит мать. Не раздеваясь, начинает растапливать печку. Агван облегченно вздыхает. Огонь вспыхивает, завитками охватывает поленья. Мама загородила огонь, и Агван сердится: молчит всегда мама и сказок, наверное, не знает. Но вот она отошла от огня, и сразу весело вырвался из него свет и жар, разбежалась по углам серая темнота, заметались по стенам и потолку тени, только уже нестрашные. Откуда они все-таки берутся? И опять отошла мама, опять заходили тени. Это, наверно, сам огонь что-то хочет рассказать ему. Мирно, желтым глазом смотрит со стены тигр. Мать разогнулась, и ее огромная тень полезла со стены на потолок. Агван засмеялся.

Но тут увидел, что в руках у мамы табак. Она свертывает его. Он изумлен, и вопрос выскакивает из него сразу же:

— Ты куришь, мама? Ты дядя?

Мать вздрогнула:

— Не говори бабушке. Ладно? — и в голосе ее он услышал печаль. «Что это с ней? Сейчас заплачет!» — А я думала, ты спишь. А ты, оказывается, темноты боишься. Папин сын, а боится! — дразнит она его.

— Ты сама боишься. — Агван осмелел, даже тихонько придвинулся к ней, смотрит, как дымит ее табак. А что будет, если он скажет бабушке? Значит, мама боится его бабушку? Гордостью наполнилось его сердце — от него теперь все зависит. Он уже хотел было выкрикнуть: «А я скажу, скажу бабушке», — как услышал снова незнакомый мамин голос:

— Боюсь, очень, — и добавила печально: — А особенно пустой избы боюсь, когда рядом нет никого. А когда рядом Агван, ничего не боюсь. Ты же у меня мужчина.

Агван задышал громко, хотел обхватить маму, прижаться к ней, но вместо этого крикнул:

— Я не скажу бабушке, что ты куришь, не скажу. А ты почему куришь?

Не сразу ответила мать:

— Это папин табак, — отвернулась к огню, сгорбилась, как бабушка.

— Ты не плачь. Папа скоро вернется. — Агван подошел к ней совсем близко. Тогда она обхватила его и начала целовать быстро-быстро, словно боясь чего-то.

Агван вырвался испуганно и уселся на пол — в бабки играть. В нос, в глаза долго еще лез запах табака. Агван притаился, исподлобья все следил за мамой: вот она докурила, вот начала готовить еду.

Огонь изменил дом, сделал его нестрашным. По очереди брал Агван в руки каждую бабку, разглядывал. Снова мама молчит. Агван бросил бабки, опять улегся под овчину.

Наконец протяжно заскрипела дверь. Бабушка! Агван прыгнул из-под овчины к ней:

— Бабушка, расскажи. Ты обещала.

Но бабушка молчит. Все молчат. Оказывается, мама умеет целоваться, ласковая! И не ругает его. Но почему молчит? Бабушка не говорит сказок. Что изменилось с той ночи?!

Попробовал снова бабки покидать. Их молчание мешает ему. Полез к бабушке на кровать, уселся с ней рядом, потянул за рукав.

— Бабушка, а бабушка?

Рядом, а не дозовешься. Да что же это? Он хочет есть, хочет согреться так, чтобы подмышки намокли.

Когда вернется отец? У брата Очира отец здесь. Но он без руки. Очир говорит, он потерял ее на войне. Как это потерял? А куда теряется зима? А куда исчезает снег? Спросить бы. Но мать молчит. Бабушка молчит. И он поэтому молчит. Почему бабушка молитву не читает?

Залаял Янгар. Незлой лай. Его пес так лает, когда люди идут. А вдруг отец? Он вскочил.

— Сани скрипят. К нам, видать! — мать обрадовалась.

— Отец, это отец! — Он побежал к двери, но бабушка опередила его:

— Простудишься, — а сама раздетая выскочила, крикнула: — Зажги лампу, Дулма. С какими вестями приехали?