Страница 77 из 89
Аал уже потом вырос. А где они раньше жили, — центральная усадьба совхоза теперь. Все при нем, при Сарапе, начиналось — школа, колхоз, первый трактор… Одним словом, новая жизнь. Сарап работал табунщиком, а помогал ему младший брат Керим. За столом сидят его сыновья — Тодыл и Тиреек. Тодыл успел повоевать, вернулся хромой. А Керим погиб. Дочери Керима поразъехались в другие аалы, к мужьям. Тодыл, хотя и инвалид, хорошо работает. Бригадир. Молчун — в отца. Тиреек другой, и по характеру, и внешностью. Специальности никакой не имеет, школу не кончил — разнорабочий. А вид у него представительный. Располнел Тиреек, лицо круглое, пухлое. Хоть сейчас в начальники! Глаза чернущие, озорные. Хулиганом Тиреек никогда не был, а о чем говорят чертики в его глазах, лучше всех известно жене. Ляпнет Тиреек такое, хоть сквозь землю провались со стыда. Кара и за столом его пощипывала, чтобы помалкивал, да не сумела удержать. Высоким, не по комплекции, голосом перекрыл Тиреек шум застолья:
— Какие парни были у нашего деда Сарапа! Я их всех помню…
Он оглядел родню, как бы давая понять, что сейчас самое время про них поговорить, но Кара зашипела гусыней, потянула за рукав.
— Повернись ко мне! Замолчи!
И все сделали вид, будто ничего не произошло: зачем бередить душу старика. А сам дед Сарап вроде бы и не слышал, о чем сказал Тиреек. Перевели разговор на сенокос, на недавние проказы дождя…
Выпитая арага все же не давала Тирееку покоя. Он через стол крикнул двоюродному брату Агуру:
— Правда ведь, Агур? Славные парни были у деда Сарапа?
Агур посмотрел на него, как ястреб на пойманную мышь. И пока Агур молчал, все ждали, что будет дальше. От него тоже можно было ждать всякого, умел он испортить бочку меда ложкой дегтя. Еще почище Тиреека на язык невоздержан. И нашел Агур эту самую ложку.
— Дохлая корова молочной не бывает…
Поднялся шум. Нехорошо болтать что попало! Даже тихая Паюса и та возмутилась. Агур, конечно, понял, что хватил лишнего. Но был он не из таких, кто, начав колоть дрова, бросит это дело. Не умел останавливаться. Понесло его. Такое нагородил. Его стыдили, просили угомониться, а он хоть бы что. Кончилось тем, что вылетел Агур из-за стола, и сколько было силенок в его тщедушном теле, все выложил, чтобы хлопнуть за собой дверью.
— Вот так-то лучше, — поперхнувшись густым табачным дымом, окутавшим избу, произнес Тодыл.
Неловко было перед стариком, в присутствии которого произошел скандал. Дед Сарап сидел нахохлившись, как сова, и безучастно глядел на стену возле плиты, где собралось множество мух. Паюса расстроилась, прослезилась. Так все ладно было, по-родственному, и на тебе!
— Не плачь, абызын, не надо, — успокаивала ее Паруса, жена Тодыла. — Что ты, Агура не знаешь?
И другие заговорили, что нечего из-за этого дурака портить всем настроение. Что поделаешь — близкий родственник. Надо терпеть. Характер человека не переделаешь. От этих разговоров и уговоров Паюса и вовсе разревелась, как ребенок, навзрыд.
«Чего на Агура сердиться? — размышлял Сарап. — Его мать Хыда, жена брата Ортая, такая же была. Что не по ней — жди любую пакость. А в добром настроении — последнее от себя отдаст. Агур такой же. Такой же костлявый и щуплый, как Хыда. Как говорят, маленький, а гору своротит. Он и сам не рад, что лишнего наговорил. Сейчас отойдет и вернется…»
И точно. В сенях загрохотало, и в избу ворвался Агур с перепуганным лицом, Задыхался и не мог вымолвить ни слова.
— Горит… горит!.. — наконец, выдавил он.
— Что горит? Где горит?
— У деда Сарапа в доме окна светятся!
Никого не осталось за столом, но никто не знал, что же делать.
— Торай, сын мой вернулся! — зычно провозгласил Сарап.
— Чего не бывает на белом свете! — запричитали женщины.
— Пошли! — Тодыл, прихрамывая, затопал к двери, решительно распахнул ее и скрылся в потемках. За ним двинулись остальные. Паюса гремела в посудном буфете — никак не могла отыскать фонарик.
Теплая темная ночь поглотила всех разом, будто понесла неумолимым течением в неизвестность. Здесь был дед Сарап, в котором едва теплился дух, а там, если представить невероятное, — оживший дух его сына. Торай воскрес? Вернулся после стольких лет и зажег огонь в родительском доме? Быть не может! Но свет-то в окнах есть!
Тодыл, припадая на искалеченную ногу, шагал не быстро, но все же опередил других и слегка притормозил, услышав шепот Тиреека:
— Брат, подожди!
Хоть и много народу двинулось к тополям, и любопытство разбирало, и хмель должен был прибавить смелости, а никто не рвался первым узнать тайну. Не сговариваясь, уступили старшинство Тодылу, повидавшему ужасы войны. И чем ближе был дом деда Сарапа, тем осторожнее и медленнее двигались вперед, стараясь не шуметь. Агур предложил было прихватить на всякий случай ружье, но Тодыл цыкнул на него.
А окна в пустом доме светились! Два окна в передней половине. Не ярко, будто издалека. Из-под земли, что ли? Но светились! Вот уже проступили из тьмы очертания всего дома, ворот. Видны стали тополя над крышей…
Не мог припомнить Тодыл, когда появились эти деревья. Уходил на войну он вместе с Сарапином, ровесником, братом, другом. Тополей тогда, кажется, не было. А вернулся Тодыл из госпиталя — за огородом, вдоль канавы вымахали пять стволов под крышу. Теперь-то высоченные. Тому, кто в аал приезжает, их издали видно.
Всех братьев знал Тодыл. Какие парни были! И не то, что жениться, — влюбиться, однако, не успели. Два старших служили кадровую, потом попали на финскую, а в сорок первом остальные на фронт ушли… И вот, думал, шагая к их дому, Тодыл, мы живем, будто ничего и не было, даже забывать стали о тех, кто не вернулся. Агур — родней еще называется! — даже поносить их готов…
Задумавшись, он не заметил, как Тиреек с Агуром обогнали его, но в нерешительности остановились перед воротами, заходить во двор не рискнули. Остальные, с дедом Сарапом, были еще далеко, Тодыл проковылял через двор, вошел в сени, нащупал ручку, рывком распахнул дверь.
Да, в доме горел свет. Может, и впрямь Торай вернулся? Теперь и Тодылу стало не по себе. Осторожно ступая, он отдернул занавеску. На полу догорала парафиновая свечка. А на кровати кто-то спал.
Тодыл поднял свечу, поднес ее ближе к кровати. Там, тесно прижавшись друг к другу, спали двое мальчишек. Чтоб не испугать их, он негромко позвал:
— Дети… деточки…
Мальчишки проснулись. Сели. Не сразу сообразили, в чем дело. Поняли, однако, что не дома, что это уже не сон. А увидев взрослых, оторопели.
— Коста! Коста! — узнал одного из них Тодыл. — Ты как сюда попал? Почему ты здесь? А это чей пацан?
— Ах ты, чертенок! — Агур схватил за ухо и сдернул с кровати собственного сына.
— Зачем так? — укорил Тиреек.
Агур трепал за ухо Косту.
— Тебе что, дома постели не хватает?
— Перестань, Агур, — вступился за мальчика Тодыл.
Тем временем второй мальчуган вскочил с кровати, подбежал к товарищу, загородил собой. Агур напустился и на него:
— Это ты, воришка, учишь по пустым домам лазить. Я вот тебя!..
— Я не вор, — огрызнулся мальчик.
— А кто же ты? Чей-нибудь суразенок.
— Сам ты сураз! — парнишка озирался исподлобья.
— Кто твой отец?
— Торай.
Мужчины оторопели. Даже Агур притих.
— Какой Торай?
— Вот мой отец, — показал мальчик на портрет. — Он на фронте погиб.
— Постой… — силился что-нибудь понять Тодыл. — Как же так?
— Правда! — утирая слезы, выкрикнул мальчишка. — Правда!
— А кто твоя мать?
— Наста.
Нет, такое в голове не укладывалось.
— Это, однако, Кургундосова Наста, — высказал догадку Тиреек. — Молодая бабенка. Доярка. Недавно в совхозе. Она, да?
— Ну, — подтвердил упавшим голосом мальчуган.
— Помнишь, Тодыл, молодуха была в лисьей шапке? Помнишь?
— Постой… Что-то ты путаешь, сынок, — сказал Тодыл. — Кого ты называешь отцом, уже больше тридцати лет на свете нет…