Страница 5 из 89
— Сбегаю в поселок — и снимемся, Константин! — низким голосом произнес Буркин, выходя из кубрика. — Готовь катер в последний райс!
Редко оживают его глазки — значит, что-то задумал, соображал Костя. И дался ему последний рейс — чем он лучше остальных рейсов? Поскорей бы уж кончалась навигация!
Плавал он на катере первое лето. После школы одну зиму охотился с отцом, а потом поступил на курсы мотористов — ох как тянуло тогда на сильные и быстроходные катера, что сновали по таежному Вонтъегану. И часто снился ему белый катер-красавец с мелодично поющим мотором. Но у каждого времени свой сон — река быстро наскучила своим однообразием: плоты и баржи вниз и вверх по течению. Все рейсы одинаково скучные и нудные — разве с тайгой сравнишь?! Там ведь охотник редко когда пройдет дважды по одной и той же тропе. И в это утро, на рассвете, когда увидел ондатру в курье, он окончательно решил вернуться в тайгу на промысел.
Стоя перед штурвалом в ожидании капитана, он задумчиво водил пальцем по запотевшему стеклу рубки. Под его рукой рождались резвые тонконогие олени, островерхие чумы, низкорослые сосенки и легкие охотничьи нарты. Но линии тотчас же запотевали, и все растворялось в белесом тумане, словно уносилось в прозрачное осеннее небо. Он не знал, сколько оленьих упряжек умчалось в небо — рука ходила сама собой. Из задумчивости его вывел грохот сапог по железной палубе — Буркин с длинным свертком под мышкой протиснулся в рубку и взялся за штурвал. Забурлила вода за кормой, катер отвалил от берега, круто развернулся и помчался вниз по течению. На буксире болтался пустой понтон из-под горючего.
Когда поселок скрылся за поворотом, капитан уступил штурвал Косте и развернул сверток.
— Во какую пушку заграбастал! — воскликнул он. — Стакнулся с продавщицей, в городе хрен купишь без бумажки! Так-то, учись жить, Константин, пока Буркин не скопытился!.. Шестнадцатый калибр, хромированные стволы — настоящая пушка!
— По мишеням, что ли, хочешь? — поинтересовался Костя, удивленный тем, что за все лето ни разу не видел в руках Буркина ружья, и казалось, тот всерьез никогда не интересовался охотой, а тут на тебе — сразу «пушку» купил.
— Ха-ха, мишени! — хохотнул Буркин. — Знаешь, какой я стрелок! Таких еще надо поискать! Я, друг ты мой, ни на какую живность больше одного патрона не трачу. Хоть мишку косолапого давай — одним выстрелом уложу! Потому как всякое зверье страх передо мной чувствует — возьми того же мишку: силен, а боится меня!
— Да не боится он, а нрав у него… нелюдимый, не любит зазря встречаться с человеком, — вступился Костя за медведя.
— Во-во, через страх и не любит человека! — упрямился Буркин. — Вот если бы я с кулаками ходил по лесу, так он не стеснялся бы встречи со мной. А тут такая пушка и последний райс — пожалте, мишка косолапый, на бережок!
— Жди, так он и пожалует к тебе! — пробурчал Костя, — Ума он еще не лишился…
— Ладно, хрен с ним! — махнул рукой Буркин. — Без него не будем скучать, все-таки последний райс. Я, брат, еще ни разу не завершал навигацию без пушки, ты меня еще не знаешь…
А Костя и вправду совсем не знал своего капитана. Весной Буркин сам вызвался взять к себе новичка. Ни о чем не спрашивал, только поинтересовался, на самом ли деле Костя сын охотника. Получив утвердительный ответ, Буркин тогда удовлетворенно хмыкнул — мол, сработаемся, землячок. И верно, Костя быстро освоился на катере — помогла и природная память, и сообразительность коренного жителя тайги, род которого многому научился на таежных тропах, многое постиг в борьбе за жизнь. А Буркин оказался неплохим капитаном, был в меру требовательным, к мелочам не придирался. Этим летом директор хотел взять его на свой катер, да он почему-то отказался. Говорил, от начальства подальше — спокойнее жить. Только вот к его бесстрастно неподвижному лицу Костя никак не мог привыкнуть.
Двигатель работал ровно и монотонно, шум его гулким эхом отзывался в настороженном осеннем лесу. Катер уверенно бежал по неширокому Вонтъегану — Костя хорошо знал таежные реки и безошибочно угадывал русло, избегая отмелей и подводных коряг.
— Понимаешь ли, Константин, я поболе двух десятков навигаций закрыл, — говорил Буркин, прочищая ружье от смазки. — Привычку имею к последним райсам! Вот прикинь, до города вместо двух дней можем плыть четыре, не то неделю. Ведь двигатель может поломаться али еще что может случиться. Может ведь двигатель отказать?!
— Двигатель? Может, конечно, — неохотно согласился Костя.
— Про то я тебе и толкую, не можем все лето без единой поломки ходить… А я такие места знаю в низовье, что тебе, сыну охотника, и не снились — зенки на лоб полезут, когда увидишь!
«Эк, да ты неспроста пушку-то купил! — подумал Костя. — И сети, выходит, не зря припас для последнего рейса! В низовье напоследок решил похозяйничать!» И он впервые почувствовал острую неприязнь, почти ненависть к своему капитану и неосознанно отодвинулся от него. Теперь он насторожился и боковым зрением постоянно следил за Буркиным, словно тот со своим ружьем собирался неожиданно напасть на него.
— А вообще, Константин, я хочу рвануть отсюда… на нефть али газ, на буровую дизелистом. Знаешь, лес уже не в цене, лес… что утлая лодчонка в луже, а нефть — это как крейсер, который любой океан переплывет! Чуешь, что это такое?!
«Сам-то ведь всю жизнь плаваешь по луже! — подумал Костя. — Каждому свое — кому лодчонка утлая, кому крейсер!» А вслух ничего не сказал, только плотнее сомкнул челюсти.
— Хочешь, Константин, и тебя с собой возьму на буровую, помощником будешь моим, а?!
— Что нам делать на одной буровой… вдвоем?!
— Как что?! — не понял Буркин. — Вкалывать будем, чтоб, значит, не останавливался наш крейсер. Увидишь, все будет на мази у капитана Буркина, держись за него, не пропадешь!
— Точно, с тобой хоть не утонешь, одно спасение есть, — ехидно заметил Костя.
Буркин был занят ружьем и мало обращал внимания на интонацию своего напарника.
— Знаешь, почему я тебя на катер взял? — бубнил он, отвинчивая какую-то гайку. — Потому как у тебя совесть добрая, как у хорошо отлаженного двигателя.
— Как это… добрая совесть? — удивился немного Костя.
— А так: не можешь обидеть человека, не умеешь такие пакости делать!
— А если ты ошибся, капитан?!
Буркин оторвался от ружья и медленно повернул свое неподвижное лицо; его холодные колючие глаза впились в Костин подбородок, и тому рулевая рубка вдруг показалась тесной и неуютной. Буркин молча смотрел на Костю, словно хотел убедиться, что это не кто иной, а его подчиненный, с которым плавал все лето. Наконец он попытался изобразить на лице что-то похожее на улыбку и голосом с приглушенно-ласковой угрозой выдохнул тяжело:
— Я, друг мой Костик… не ошибаюсь!
«Я понял тебя, — подумал Костя, — Если ты ошибся, я не должен это показывать. Но я не двигатель, не машина. Это катер куда повернешь, туда и пойдет».
Между тем Буркин закончил чистку своей пушки, пристегнул к ней ремень и, лихо сдвинув на затылок мичманку, прищуренным глазом глянул в стволы. Затем закинул ружье за плечо, крутанулся по рубке, хлопнул себя по животу и не выдержал:
— Ну как, Константин, похож на охотника?!
— Как наемник, в газетах такие снимки — хоть сейчас в Африку посылай! — засмеялся Костя. — Только пулемета не хватает на плече да усов! — сказал и спохватился, что шутка-то получилась неуместная.
Но Буркин уже наполнялся какой-то неуемной радостью и словам Кости особого значения не придал, только пробурчал:
— Ну-ну, придумал тоже — наемник! Кто я — грабитель, что ли? Насильник какой?!
— Нет, просто обликом, с пушкой-то, шибко уж грозен! А так вроде бы самый мирный капитан.
— То-то! А то придумал — наемник! Они мне и во сне не снятся… эти наемники!
«Да чтоб сегодня же приснились!» — мысленно пожелал ему Костя.
Буркин загнал в стволы два патрона, с жаканом и дробью, и вышел на палубу. Ружье он держал перед собой наготове. Замасленный короткий палец лежал между курками: на который нажать раньше — на левый или правый? Но, как назло, река будто вымерла — ни чирка, ни халея, ни пташки глупой.