Без переводчика

В конторе пльзеньского завода «Праздрой», что значит «первоисточник», висит изображение Гамбринуса, сделанное известным, очень талантливым художником. Пивной король одет в расшитый кафтан, с широкополой шляпы свешивается черное перо, лицо полное, красное, плутовское, маслянистые глаза в упор смотрят на входящего. Приемная, где висит картина, просторна, но взгляда Гамбринуса не избежать. Отойди хоть в правый угол, хоть в левый, пивной король неотрывно будет смотреть на тебя, лукаво и призывно.

Говорят, после двух кружек пива Гамбринус в раме кажется совсем живым.

Пиво «Праздроя» экспортируется в сорок стран. Хотя во многих местах за рубежом варят пиво, называемое «пильзенским», но это имитация, которую — как утверждают здесь на заводе — нетрудно отличить от подлинника. Можно заимствовать пльзеньские рецепты, аппаратуру «Праздроя», и, однако, такого пива не сваришь! Почему?

Пльзень не случайно оказался родиной всемирно известного пива. Сама природа Западной Чехии благоприятствовала этому. По дороге в Пльзень мы видели землю, перевернутую плугом; цвет ее необычный, ярко-бурый. Пиво не сваришь без хмеля. На здешнем красном суглинке разводят особые, местные сорта хмеля.

Сейчас июнь, стебли хмеля, набирая силу, ползут вверх. Для них, как для гимнастов, устроены снаряды. Вбивается крепкий семиметровый шест и закрепляется проволочными оттяжками, отведенными в разные стороны от верхушки к земле. На некотором расстоянии — другой шест, еще и еще. Хмельник щетинится рядами шестов. Верхушки их соединены проволокой, с которой, как с перекладины трапеции, свешивается бечевка. За нее и ухватывается юное растение, обвивает ее и взбирается все быстрее и быстрее. Еще в конце мая оснастка, сооруженная на поле, почти пуста, прозрачна, зелень низка. Придешь сюда через месяц — вся конструкция уже зеленая, шумит листвой. Я не поверил бы, что можно видеть, как растет хмель, если бы не убедился в этом собственными глазами. В быстроте роста он соревнуется с бамбуком. Растеньице вздрагивает, отцепляется от бечевки и расправляется, чтобы ухватиться повыше. Кажется, довольно! Но нет, стебель словно натянут, могучие жизненные соки толкают его все выше и выше. Весь хмельник от избытка силы шумит, одолевая высоту. Вечером, когда стихают звуки трудового дня на поле, этот шум слышен отчетливо. Нет, не шорох ветра в листве, не вздохи лесов на горе, а именно голос роста, голос торжествующей жизни.

Собирают хмель осенью. Берут бечевку с растением и снимают с горизонтальной проволоки, затем обрывают шишки хмеля. Обрывают вместе с маленьким кусочком стебелька, иначе пахучие перышки головки рассыплются, а это означает брак. В страдную пору уборки на хмельники приезжают группы рабочих и служащих, пионеры. Нужно спешить, пока хмель не покрылся зловещей краснотой, не переспел. Высушенные на печах, устроенных для этого в каждой хмелеводческой деревне, зеленые, с одурманивающим запахом головки отправляют в мешках на завод или на склад для продажи за границу.

Не сваришь пива и без солода. Ячмень, из которого делают солод, тоже исконная чешская культура. Растет он по всей стране, холодов не боится, не мерзнет даже на склонах гор, открытых северным ветрам.

Здесь, на пивоваренном заводе, встречаются три первоосновы пива: солод, вода и хмель. Впрочем, сперва встречаются вода и солод. Смесь отстаивается в тепле, причем солод выделяет сахар. Затем солод варится три раза подряд, пока без хмеля, и отдает все нужные для пива вещества. Хмель поступает, когда жидкость, отцеженная через фильтры и освобожденная от частиц солода, варится четвертый раз. После этого пиво квасится в течение двух недель в огромных кадках, переливается в бочки и там, обреченное на полугодовую неподвижность в подземелье, доквашивается.

Подземная, складская часть завода огромна. Общая длина глубинных коридоров, похожих на забои угольной шахты, — девять километров. Прорыты они с наклоном, так, чтобы бочка большую часть пути до назначенного ей места катилась сама. Идешь, а тебя обгоняют неторопливо движущиеся по рельсовому пути бочки — то в одиночку, то гуськом. На перекрестках «стрелочники» дают им новое направление, слегка подталкивают, и цуг, гулко погромыхивая, уходит в полумрак. На рельсах иней, температура здесь близка к нулю, переход от летней жары довольно резкий, а на мне легкий пиджачок. Старый рабочий, видя, как я поеживаюсь, ободряюще хлопает меня по плечу. Пивной дух здоровый! Простуда здесь не привяжется! Бояться нечего! И верно, не привязалась.

Раньше наклон подземных коридоров был единственной «механизацией» в катакомбах. Когда бочка докатывалась куда следует, ее поднимали на стеллажи вручную. На поверхности земли, в цехах, машины гнали потоки жидкости, машины ее размешивали, закупоривали бутылки пива. Здесь же, под землей, было царство тяжелого физического труда. Только недавно приспособили на складах подъемники. В наше время облегчили и труд бондарей: стальные руки, разные механизмы помогают делать бочку.

Мы выходим на свет. Гул подземелья сменяется плеском воды, серебряные на солнце водопады льются из труб, поднятых над цехами, низвергаются внутрь. Откуда вода? Конечно, не из хилой речонки Радбузы, протекающей через Пльзень. Воды нужно много — двадцать литров на каждый литр пива. Она растворяет, охлаждает, гонит смеси по трубам. Добывают ее из глубоких артезианских колодцев.

— Не замерзли? — смеется директор завода, старый коммунист. — Правду говорят наши люди: пивной дух здоровый. По опыту знаю.

Партия прислала его сюда недавно, но он уже освоил обширное хозяйство завода и стал энтузиастом «Праздроя». Говорить о пиве доставляет ему удовольствие.

— Пиво! Как будто каждому оно известно. А возьмите перелейте его из одной бутылки в другую. Не то качество будет. Знали вы это? Нет? Напиток нежности необычайной.

«Праздрой» — это слово, горящее зеленым огнем неона или написанное на вывеске, читаешь во всех городах страны. Побывав на заводе, я проникся уважением к этой марке чешского национального напитка, к труду многих поколений, создавших его.

В маленьком, стиснутом холмами городке, не доезжая Карловых Вар, мы задержались. Наш шофер Наличек увидел… Впрочем, надо объяснить все по порядку.

Я заметил, он ищет случая отличиться. И случай представился. На главной улице городка, недалеко от «гостинца», стояла потрепанная «татра» с помятым кузовом. Нашей «шкоде-8», или, попросту, «восьмичке», эта машина приходилась, вероятно, «бабушкой», и остановилась она не по воле хозяина, а от истощения сил. Кучка людей столпилась вокруг и обсуждала причину аварии. Хозяин — плотный мужчина в зеленой охотничьей куртке и в шляпе с кисточкой — понимал, должно быть, меньше всех. Он растерянно смотрел на свою старушку, сунув руки в карманы.

Наличек шмыгнул носом от нетерпения и волнения и затормозил. Его минута настала.

Никто вначале не обратил внимания на Паличека. Он встал поодаль, но достаточно близко, чтобы слышать дискуссию, разгоревшуюся у «татры». Решительно ничем не выражал Паличек своей заинтересованности. Но вот он шагнул вперед, тронул ближайшего за рукав, и до меня донеслось:

— Просим вас, я бы взглянул, если не возражаете. Только нельзя ли потесниться. В толпе я не смогу работать.

Тон Паличека был подчиняющий. Группа поредела, двое пошли пить кофе в «гостинец», сели там у окна и поглядывали на улицу. Паличек начал работать. Голова его и плечи скрылись под капотом. Хозяин пытался помочь, но Паличек что-то сказал, показав на «гостинец», и тот присоединился к пьющим кофе.

Прошло минут двадцать. Паличек сел за руль, и «бабушка» нашей «восьмички» выпустила клубы дыма, задрожала и покатила к крыльцу «гостинца». Паличек коротко, деликатно прогудел, вылез и, не дожидаясь похвал и благодарностей, пошел прочь. Он шагал гордо, подняв голову, наслаждаясь произведенным эффектом.

Ржип

Дорога из Праги, ведущая на север, не расстается с Влтавой, бежит рядом до самого ее впадения в Лабу.