Хлеб и соль

Свинарка Маша Тинина пишет протокол: «...физкультурно-спортивной работы нет, культурно-массовой работы нет... признать работу удовлетворительной».

Настя Табанчукова улыбается своему чему-то. Ей все равно. Она выходит замуж. Со свинофермы уйдет. Теперь ей это ни к чему. Муж в эмтээсе работает.

Маша хочет выступить, сказать против Насти. Неправильно Настя делает. За ней и другие девчонки тянутся куда полегче. Нельзя так делать. Еще секретарем называется. Мало ли что муж... Маше очень хочется выступить, но она посматривает в угол и все не решается. Там, в углу, сидит Ленька Зырянов, лузгает семечки. Рядом с ним его дружки. Под дверью где-то скулит, просится внутрь гармошка. После собрания — танцы.

Маша пишет протокол.

Кто за, кто против, кто воздержался... — единогласно.

— Чего там выступать? — Маша не первый раз пришла на такое собрание.

Инструктор пошептался о чем-то с Табанчуковой, встал.

— На повестке дня выборы секретаря комсомольской организации. Прошу выдвигать кандидатуры.

— Тинину... — это Ленька Зырянов так просто крикнул, из озорства.

— Зырянова... — это Ленькины дружки стараются.

— Табанчукову...

— Дунькина... — это кто-то выкрикнул из-за двери.

Инструктор постучал карандашом о графин с водой.

— Прошу поднимать руки.

Настя Табанчукова сразу подняла руку, будто только и ждала этих слов.

— Я предлагаю избрать секретарем Петра Егоровича Дегтярева. Он товарищ активный. Показал себя на работе как завфермой, а также и здесь, в клубе. От общественной работы никогда не отказывался. И по возрасту он еще молодой. Коммунист... Я думаю, вполне подходящая кандидатура.

— Какие еще есть предложения?

Предложений больше нет. Все примолкли.

Петр Дегтярев встал. Все услышали, как скрипнул его протез. Правая нога у него осталась под Кенигсбергом. Лицо широкоскулое, сибиряцкое, небритое.

— От работы я не отказываюсь, — сказал Петр. — Но и вы чтобы тоже... помогали. У меня еще опыта такого пока не имеется. Сами должны понимать. Собирать вас на собрания не буду. За каждым ходить нет у меня такой возможности. Когда объявление повешу, чтобы все как один. Понятно?

За Дегтярева голосовали единогласно. Знали его как человека основательного в работе и властного. Это не то, что Настя Табанчукова.

После собрания инструктор райкома комсомола сказал ему:

— Ну, давай, Петя. Только, смотри, не загибай. Я знаю, ты любишь дисциплину наводить. Учти, в комсомоле работать — это тебе не в роте старшиной ходить.

— Ладно, — сказал Петр. — Чего там...

...Начались танцы, которые чаще называли «товарочка» или попросту «тырла». «Тырла» состояла в топтании и пении припевок. Иногда, правда, гармонист играл на свой лад «Севастопольский вальс». Но вальс в Чеканихе мало кто умел танцевать.

За окнами ночь и осень.

Петр Дегтярев стоит в углу под лампой, смотрит. Ленька Зырянов шатается по залу зря, задевает девок, клубится с парнями, а следом за ним Санька Дунькин трясет своими рукавами. Это он сам себя назвал: Дунькин. В деревне его больше зовут Ежиком. Родни у него нет, метрик нет. Ушел из детского дома и стал жить в Чеканихе, всегда готовый к дурашливым словам, к дурашливому смеху. Он может ходить в болото в буран, может живьем заглатывать лягушек. На голове у Леньки фуражка. Он не расстается с ней никогда. Петр шагнул к Леньке, сцапал его за плечо.

— Шапку сними. Ну-у! Не хулиганничай. В клуб пришел.

Ленька потянул с головы фуражку. Не стоит спорить с Петром Дегтяревым. Его не переспоришь. Забормотал для порядка:

— Я-то что? Один я, что ли? Со всех снимай.

— А ты пример покажи. Комсомолец ты или кто?

Не мог Петр Дегтярев быть без дела. Раз его выбрали секретарем, значит надо действовать.

Дверь клуба отворилась, вошел председатель колхоза. На нем новенький, синего бостона костюм. Ботинки чистые. Седые волосы расчесаны на пробор. На шее синий галстук.

— Разве так танцуют, — сказал председатель с порога. — Так только гвозди в пол загонять...

Тырла притихла.

Председатель подошел к гармонисту.

— Ну-ка, давай вальс. Можешь?

— Могу, — обрадовался гармонист. Гармошка затянула бойко, с придыханием знакомый мотив «...Севастопольский вальс, золотые деньки».

Председатель прошелся немного по залу, кого-то высматривая. Дивчата попрятались за парней, поприжимались к стенкам. Председатель остановился против Марфы Дегтяревой, дальней родственницы Петра, птичницы. Характер у Марфы тихий, боязливый. Она и в клуб-то приходила просто так, поглядеть.

Председатель поклонился Марфе и протянул ей руку.

— Разрешите вас пригласить...

Марфа попятилась, прошептала только: «Ой, да ну...» И руки председателевой не взяла. Тогда председатель сам подхватил Марфу и закружил ее по залу. Марфа засеменила непривычными ногами, а потом ничего, приспособилась.

После Марфы председатель пошел кружить без передышки Машу Тинину. Маша умела танцевать все танцы.

Никто из дивчат уже не прятался и не жался к стенам, а некоторые даже подвинулись поближе к центру, чтоб стать на виду. Всем теперь хотелось потанцевать с председателем. Очень уж ловко у него это получалось.

И председатель потанцевал со всеми. Уходил домой распаренный, утирал лицо платком и улыбался. Сказал Петру Дегтяреву:

— Можешь считать, что танцевальный кружок приступил к работе. Вальс разучили, следующий на очереди краковяк.

Петр шел домой и все размышлял о событиях сегодняшнего вечера и все покачивал головой. «Дела-а... Скрылев сколько был председателем, пока не понизили за пьянство, ни разу в клуб не зашел, а этот танцевать вздумал, с Марфушкой...» Петр посмеялся вслух, громко.

Пришел домой — в избе темно. Позвал:

— Елена!

Тихо в избе. Еще раз:

— Елена! Председатель в клубе с Марфушкой вальс танцевал.

Опять тихо... И вдруг словно картошка с печки просыпалась, полетели вниз увесистые слова.

— Явился, хромой черт. Да чтоб тебя и вовсе-то не было. Чего тебе здесь? Хозяин... Черт навязался. Другой месяц изгородь не горожена. Печка не мазана стоит. А ему все собрания да вальсы. Нашелся активист.

— Ну, будет. Будет, сказано... Ну...

Слова всё сыплются. Много их там скопилось, на печке.

Петр похлебал молока, лег спать.

Утром встал в шесть, пошел в правление. В председательском кабинете уже сидит народ. Петр тоже сел, задымил махрой.

На стенах кабинета — бумаги. На бумагах — желтые столбики и цифры. Растет колхоз в Чеканихе. Председатель сидит за столом, и Петру видно, как он надежно обхватил ногами табуретные ножки. Колени у него широкие. Петр разглядывает председателя. Не первый день тот председательствует, а все интересно: непривычный он, новый для Чеканихи человек. Москвич. Тридцатитысячник.

Председатель щелкает на счетах и говорит:

— Строить надо. Лесу для начала нужно не меньше сотни кубов. Свинарник новый — раз. Гараж надо? Надо. Машин развелось восемь штук. Ясли. И так домов хотя бы десять поставить, для колхозников. Вон у Дегтярева изба на ладан дышит... А? — Председатель смотрит на всех разом так, словно ждет ответа, и ответ этот ему заранее приятен.

— Правление пора строить, — вставил Скрылев.

— Ну, это пока отложим. Под этой крышей еще можно править. Да... Так я думаю, Петра мы бригадиром пошлем в лес на делянку. Он теперь у нас комсомольский вожак — поднимает молодежь. Как ты, Петро?

— Если направите, я что ж...

— А как ребята?

— Я поговорю, у меня все согласные будут.

— Ну вот, давайте. Трактор с вами отправим. А то, я гляжу, его тут приспособили сено возить. Наложат на сани копенку и айда. Это не дело. Сено можно возить на лошадях.

— МТС будет против, — сказал Скрылев. — В договоре ничего нет насчет лесозаготовок.

— Ничего, отправим трактор, а там уж как-нибудь будем расхлебывать.

Петр идет по улице. Деревяшка совсем расшаталась. Пора ее менять. Надо ехать в Барнаул за новым протезом. Теперь уж до весны...