Слово Лешему

Все говорят, что пошли грибы. Все пошли за грибами. Крапает дождь.

Вчера по радио сказали, что на востоке Ленинградской области температура перевалит за тридцать градусов. Галина Михайловна, жена Валентина Валентиновича, отговаривала меня уезжать: «Не уезжайте, самые грибы будут завтра». Уговорила, не уехал. Ночью не спал, слышал, по радио сказали, что на Гагру наступают десять танков, грузинский отряд в тысячу человек. Обороняются абхазы, отряды горских народов. Господи, как же им жарко наступать, не прохладнее ли обороняться. Зачем? Абхазам не победить Грузию, грузинам не переместить абхазов из мест, определенных им Создателем — у самого Черного моря. Года три назад в Пицунде один абхазский писатель, вдохновитель своего народа на священную войну с грузинами, предсказывал то, что разразилось нынче. Где-нибудь у меня записаны детали разговора с абхазским другом, такие вещи я записываю. А может быть, не записаны: разговор шел под большие дозы чачи. Запомнилось из него: грузины пришли на абхазскую землю, захватили все руководящие должности, почитают абхазов за дикарей. И: «Надо пустить теплую кровь…».

Но как наступать на Гагру? По верхней, нижней дороге? Без дороги танк не проедет. Чем кончится наступление? Сколько прольется теплой крови? Вообще, когда все это кончится?

Сводка с театра военных действий в хорошо тебе знакомых местах не вызывает душевного потрясения; война на окраине стала привычным делом. Слава Богу, у нас пока тихо.

Утром сбегал в ближний мой лес, нашел двенадцать белых и всяких других. Похлебка из подосиновиков, подберезовиков получается гуще, чем из белых; грибы развариваются, чернеют. Белые в похлебке обособляются, остаются, какими были: корешки белыми, шляпки светло-коричневыми. И то и это вкусно!

Похлебал похлебки, поднялся на тот берег на мою делянку за брусникой. Там нашлись и россыпи и залежи нашей северной Ягоды. На Пинеге, на Мезени малину зовут малиной, чернику черникой, а бруснику Ягодой: это — первая Ягода у нас на севере.

Разговаривал с бывшим кооператором, ныне дачником Андреем. Он по-прежнему похож на царя Навуходоносора: удивительно изящно и в то же время мощно сложен, рыжебород, голубоглаз (не ручаюсь за портретное сходство; царь Навуходоносор приходит на память как воплощение необыденного, из другой человеческой породы). Экая орясина! Ему бы намотать на голову чалму, сидеть на площади по пояс нагому, в шальварах — и чародействовать. Совхозные мужики сожгли в избе Андрея березовые плашки — он их высушивал, после вырезал на них иконные лики, продавал, тем жил. Теперь Андрей решил, что хватит: демографическая ситуация в деревне не та. Сожгут, ограбят, втянут в дачную интригу. «Избу весной продам, на лето можно уехать куда-нибудь на Алтай; здесь так и так все вытопчут».

1 сентября. День поступления в школу моих дочек: Ани, Кати, день гладиолусов, георгинов, крупных слез, еще более крупных бантов... Господи! Это было при советской власти: после школы высшее образование, и папа не подведет...

Сегодня безоблачно, тихо, в смысле беззвучно. Дует восток. Дым из трубы только что затопленной печки относит влево; дым белый.

Утречком сбегал в мой лесок, поглядел на вересок. Дались в руки восемь беленьких, не много, но и не мало. Будем сушить. Продукты питания кончились. В животе пусто. Хотя есть хлеб, чай, спички, дрова. Есть книга Флоровского «Пути русского богословия».

Небо все, насколько я вижу небо, дымчато-голубое. Леса на том берегу зеленые с оттенками, с бело-лиловой проплешиной кипрейного луга. Надо идти в дальние боры по грибы, но чего-то не хватает в организме — грибной похлебки. Припекает солнышко. Затоплена печь, сушатся белые грибы.

2 сентября. 7 часов утра. Ни облачка на небе. Дует порывистый южак. Вчера был курортный день у моря: ходил по деревне в одних трусах, как в Пицунде (до войны абхазов с грузинами). Топил баню Эрика Шапиро, по-черному. Баня раньше была Цветковых; Цветковы уехали, котел из каменки вынули, унесли. Эрик поставил на место котла ведерный чугун. А так все было, как в доброе старое время. Напилил кольев — подпорок стогов; взялось хорошо, скоро зашипела каменка. Нашел неплакучую березу, связал веник. Парился, нырял в озеро, опять поддавал пару... Мой добрый Ангел приготовил подарочек: кидал на чердак пустые бутылки, выпитые до меня, нашел целую маленькую «Московской». Должно быть, Соломоныч припрятал и забыл. Водка за годы ожидания моего банного дня усохла в маленькой на четверть, но градусы в ней те же. Попарился в бане, понырял, выпил водочки, заел грибной похлебкой. Пел песни. Почему-то хорошо пелось про танкистов, возможно, в связи с танковой атакой под Гагрой. «Броня крепка и танки наши быстры, и наши люди мужества полны. В строю стоят советские танкисты — своей великой родины сыны».

Посадки Солнца сегодня нет: запад плотно затучен. На небе рельефная темно-облачная композиция: округлые фигуры с завитками, меняющимися очертаниями, на небе тревога. Весь день рвал-метал южак, шпарило Солнце. Я ходил в дальние боры, получил то главное, ради чего... Ну да, тридцать четыре белых... Насладился абсолютным одиночеством, просторностью, богатством, щедростью боров.

Завтра надо стать на возвратный путь, долгий, а в конце его, дома... Но, может быть, дом здесь, а там чужбина?..

Ночью бас пел: Я вспомнил время золотое, и сердцу стало так светло…». Очень своевременная песня. Потом сказали, что в Вологде остановился подшипниковый завод. По тону обозревателя это вроде бы даже и хорошо: «Дружба дружбой, а денежки врозь». В Ставропольском крае, в городе Лермонтове, прекратилась переработка урановой руды из рудников под Бештау. Это и подавно хорошо: «российское» радио исполнено оптимизма. В Таджикистане все остановилось, никто ничего не контролирует.

3 сентября. 9 утра. Беспросветно хмуро, льет дождь. Ночью вдруг застучали по крыше крупные дождины.

Последнее утро в моей избе. Греет беспредельно теплотворящая печь. В последнюю ночь я спал, чего не бывало в предшествующие ночи. Возможно, в последнюю ночь на меня воздействовало все лучшее, что было за месяц в деревне, — солнечные ветры, окуневые поклевки, брусничные кочки, грибные похлебки, красивые головы боровиков, глаза лесных озер, всегда глядящие в небо, ширь нашего Озера, банный пар, хряст березового веника по чреслам — убаюкало меня напоследок. Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни...

На дворе прекрасная, хмурая, мозглая, беспросветная чухарская погода (непогода). Погода все та же, но не стало деревни, вот какая оказия. Бывший магазин, я бывал в нем, делал покупки у иногда приходящей из Озровичей магазинщицы Нюры, куплен профессором, доктором математических наук. Я еще не знаком с доктором. Вообще главное в нашем дачном местечке — непроявление интереса друг к другу, взаимная нахохленность.

Деревня не возвратится в сие место. Когда мотоциклист Алеша станет фермером, заколосятся его нивы, затучнеют стада? Из года в год я прохожу все те же круги, сохраняя за собой должность нештатного летописца бывшей деревни Нюрговичи, повторяюсь в летописании. Должно что-нибудь случиться, назревает кульминация: поджог избы, волкодав (козлодав) Гера у соседа Гены, крах кооператива «Сельга», ограбление кооператоров, конфликт Валеры Вихрова с бывшей тещей Адой...

Не хочется уходить, Господи! Так далеко идти. А надо. Покуда носят ноги. Говорят про ноги, что они кормят волка. Но я же не волк, ей-ей...

Я Леший. Ну да, тот самый, опубликованный, гласно курирующий... Мой клиент Беглый нынче не рыпается, тише воды, ниже травы. Во что-то вслушивается, чего-то ждет, но всякий раз сбывается нечто другое, нежданное. Весной я перегнал Беглого из его избы в чужую, науськал кого надо избу подпалить, чтобы запахло горелым при свете дня (я хотя и порождение тьмы, на свету тоже функционирую, только прищуриваюсь)... Беглый потрепыхался: «Ах, надо и это перетерпеть, отречься от внешнего, затаиться во внутреннем…». Однако патроны в стволы вложил, ружье в изголовье поставил. В духе времени, мой сценарий...