Жук

– Мои вам сердечные поздравления.

– Благодарю вас, мистер Атертон, в том числе за их искренность, потому что я с ваших собственных слов знаю, как дорого они стоят.

Я закусил губу – одному богу известно, как именно я должен был истолковать ее слова.

– Правильно ли я понимаю, что вы мне сообщили об этом как просто одному из ваших знакомых и что скоро об этом узнают все остальные?

– Нет, неправильно. Я рассказала вам о моих планах конфиденциально, как другу – моему лучшему другу.

При этих словах Марджори у меня зазвенело в ушах.

– Вы ведь будете на моей стороне? – поинтересовалась она.

– На вашей – или на стороне мистера Лессингема? – спросил я, помолчав немного.

– Его сторона – это моя сторона, а моя сторона – его; вы будете на нашей стороне?

– Не уверен, что я вас хорошо понимаю.

– Вы первый, кому я все рассказала. Когда папа обо всем узнает, могут, как вы понимаете, возникнуть проблемы. Он о вас очень хорошо думает – и ценит ваше мнение. Когда появятся сложности, вы будете на нашей стороне – то есть на моей?

– С какой стати? Да и какое это вообще имеет значение? Вы сильнее вашего отца – и очень может быть, что Лессингем сильнее вас. Вместе, с точки зрения вашего родителя, вы будете непобедимы.

– Но ведь вы мой друг. Разве не так?

– Строго говоря, вы предлагаете мне Содомское яблоко.

– Ну, спасибо вам. Не думала, что вы такой злой.

– А вы? Вы, по-вашему, добры? Я признаюсь вам в любви, а вы просите меня помочь вам устроить свои отношения с другим мужчиной.

– Но откуда же я знала, что вы, как сами утверждаете, меня любите? Я об этом понятия не имела. Мы с вами знакомы всю жизнь – и вы на этот счет ни словом не обмолвились до этого момента.

– А что было бы, если бы я объяснился с вами раньше?

Мне показалось, что Марджори сделала какое-то легкое движение, словно едва заметно пожала плечами.

– Я не знаю, изменило бы это что-нибудь. Не могу этого утверждать. Но одно я знаю точно. Я уверена, что вы сами лишь недавно осознали вашу страсть – каких-нибудь полчаса назад.

Даже если бы она отвесила мне пощечину, это не вызвало бы у меня такого замешательства, которое я испытал в этот момент. Не знаю, осознанно ли Марджори высказала свое предположение или же просто случайно, но от ее слов у меня перехватило дыхание – настолько близки они были к правде. Я в самом деле лишь несколько минут назад понял, как обстоят дела. Пожар в моей душе вспыхнул только после нашего с Марджори первого вальса – и теперь пожирал меня живьем. Похоже, она благодаря какому-то чутью угадала мое состояние, и теперь я не знал, что еще сказать. Чтобы как-то выйти из положения, я попытался съязвить.

– Вы льстите мне, мисс Линдон, вы мне очень льстите. Если бы вы открылись мне немного раньше, я бы вообще не стал рассказывать вам о моих чувствах.

– Что ж, будем считать, что эта тема – terra incognita[3].

– Пусть так, если вы этого хотите, – скрепя сердце согласился я. Меня больно задевало спокойствие собеседницы, и, кроме того, я подозревал, что в душе она смеется надо мной. И я решил продемонстрировать ей, что и сам не так прост и умею строить козни. – Но, раз уж вы говорите, что до сих пор ни о чем не догадывались, я прошу вас больше не вести себя так, словно вы о моих чувствах ничего не знаете. Иначе я не прощу вам вашей невнимательности. Я хочу, чтобы вы поняли, что я люблю вас, люблю уже давно и буду любить. И даже если между вами и мистером Лессингемом есть некое особое взаимопонимание, это ничего не значит. Предупреждаю вас, мисс Линдон, что вам придется до самой смерти исходить из того, что я – один из тех людей, кто вас любит.

Она взглянула на меня, широко раскрыв глаза – словно мои слова ее несколько напугали. Откровенно говоря, именно к этому я и стремился.

– Мистер Атертон!

– Да, мисс Линдон?

– Это на вас совершенно непохоже.

– Кажется, мы оба впервые узнаем друг друга по-настоящему.

Она продолжала смотреть мне в глаза – и я почувствовал, что мне трудно выдержать ее взгляд. Внезапно ее лицо осветилось улыбкой. Меня это возмутило.

– Нет, только не после долгих лет нашего знакомства – не после всех этих лет! Я вас знаю, и, хотя не могу сказать, что вы безупречны, все же в целом вы человек искренний.

Она сказала это так, словно была мне сестрой – старшей сестрой. Меня это потрясло. В этот момент к нам подошел Хартридж, чтобы напомнить, что следующий танец Марджори обещала ему. Я решил воспользоваться ситуацией, чтобы ретироваться, сохранив остатки достоинства. Большие пальцы Хартриджа, как обычно, были засунуты в карманы жилета.

– Мисс Линдон, если не ошибаюсь, сейчас наш с вами танец.

Она кивнула в знак согласия и встала, чтобы опереться на протянутую руку Хартриджа. Я же ушел, не сказав более ни слова.

Пересекая холл, я столкнулся с Перси Вудвиллом. Он был в обычном для себя состоянии легкого подпития и глазел по сторонам с таким видом, будто подевал куда-то бриллиант «Кохинор» и не в силах вспомнить, где тот может находиться. Увидев меня, он ухватил меня за рукав.

– Послушайте, Атертон, вы не видели мисс Линдон?

– Видел.

– Не может быть! Вы серьезно? Боже милостивый! Где же? Я искал ее повсюду, кроме погребов и чердака – и уже собирался осмотреть и их. У меня с ней назначен танец.

– Значит, она перенесла вашу очередь.

– Нет! Невозможно! – Открытый рот Вудвилла принял форму буквы «О». Глаза его тоже широко раскрылись и округлились. Он выронил монокль, который цокнул о пуговицу рубашки. – Полагаю, это я ошибся. Видите ли, у меня в программке все перепуталось. У меня с мисс Линдон назначен либо последний танец, либо этот, либо следующий. Мы вроде бы обо всем договорились, но провалиться мне на этом месте, если я помню, о чем именно. Взгляните-ка сюда, мой дорогой, и скажите, какой из этих танцев, по-вашему, мой.

Я «взглянул» – собственно, у меня не было выбора, поскольку Перси держал программку прямо перед моим носом, так что мне оставалось лишь выполнить его просьбу. Одного беглого взгляда на этот любопытный документ оказалось достаточно. Мне было хорошо известно, что бальные программки некоторых мужчин напоминают картины импрессионистов. Но та, что продемонстрировал мне Перси Вудвилл, выглядела так, словно поработавший над ней последователь стиля импрессионистов разрисовывал листок в состоянии помешательства. Программка была исписана какими-то иероглифами, но сказать, имели ли они какой-нибудь смысл, было невозможно. Тем более странно было предполагать, будто я мог бы что-то разобрать. Ведь это не я их изобразил! Нет, Перси Вудвилла определенно и с полным основанием можно было назвать чемпионом среди путаников.

– Я сожалею, дорогой Перси, что не являюсь экспертом в расшифровке клинописи. Если у вас есть сомнения по поводу того, какой именно из танцев обещан вам, лучше всего поинтересоваться у самой леди – думаю, ей это польстит.

С этими словами я оставил моего собеседника одного и отправился искать свое пальто – мне не терпелось поскорее выйти на улицу и вдохнуть свежего воздуха. Что же касается танцев, то в тот момент они были мне ненавистны. Когда я был уже неподалеку от раздевалки, меня остановила Дора Грэйлинг.

– Вы что же, забыли, что этот танец наш с вами?

У меня в самом деле это напрочь вылетело из головы. И, должен признаться, я не испытал никакой радости от того, что мне напомнили об этой договоренности. При виде мягких черт лица Доры, ее милых серых глаз я почувствовал, что заслуживаю хорошего пинка. Она была просто ангелом, одной из самых замечательных девушек, с которыми я был знаком, – но в тот момент я находился не в том настроении, чтобы общаться с ангелами. С одной стороны, в моем состоянии я, скорее всего, просто не смог бы выдержать танец до конца и закончил бы его раньше времени. С другой стороны, из всех женщин, живущих на земле, Дора Грэйлинг меньше всего заслуживала подобного позора. Так что мне пришлось повести себя как неучтивый грубиян.

3

Неизведанная земля (лат.).