Страница 5 из 11
На телефонный звонок ответил Салынь. Он, впрочем, всегда по тому номеру отвечал, даже ночью. Меня встретили и через какой-то двор повели в здание. Этим путем я после всегда пользовался, и получалось так, что в самом здании встречал только тех людей, к которым имел дело.
Мессинга не оказалось, и меня принял Э. П. Салынь. Тут же был и Шаров. Докладывать о таких делах не приходилось, и я начал, по моему мнению, как нельзя лучше, с главного:
— По контрабандному делу я еще в пути с Косым договорился…
Только я высказал эти слова, как на меня набросился Шаров. Косого, по-видимому, он хорошо знал, может, плохое во мне заподозрил, и я получил головомойку экстра-класса. Шаров посмотрел на меня неподвижными остывшими глазами, как удав на кролика, и пошло. И сопляк я, самонадеянно проваливший все дело, и нарушитель прямых указаний Станислава Адамовича о недопустимости каких бы то ни было решений без его санкций. Все в этом же направлении и с такой же резкостью. Салынь сидел, молчал, и нельзя было понять, то ли свою порцию проклятий на мою голову готовит, то ли не разделяет столь бурного проявления чувств. Скорее последнее.
В самом разгаре головомойки вошел Мессинг.
— Что это за балаган вы тут устроили?
— Вот этот сопляк… — начал было Шаров, но Мессинг — почему-то нервный и злой — резко его осадил:
— Прекратить! Дайте мне разобраться.
Мессинг был немногословным и суровым человеком, но он как-то по-особенному располагал к себе, внушал доверие, с ним было и трудно и легко. Трудно потому, что надо было все знать, за все отвечать, а легко потому, что я искренне верил — Мессинг понимает тебя и в трудную минуту!
Тут он взял стул, придвинул его ко мне, присел напротив и сказал мягко, но обязывающе:
— Не волнуйтесь и спокойно расскажите все как было.
Я начал с признания, что не по душе мне это контрабандное дело. Вчера не отказался прямо, струсил и не до конца понял. Теперь решил — не буду я заниматься этим грязным делом — не умею, не могу и не хочу…
— А как все случилось? Как встретились с Косым?
Я объяснил, что встреча с Косым была случайностью и что я решил принять ответственность на себя. В этом же нет ничего непоправимого. Не пойду на встречу, и делу конец…
— Но как вы с ним так быстро договорились?
— В точности объяснить не могу, все как бы само собой шло. Бельмо издали не видно, а когда я его различил, было поздно. И вовсе не я его, а он меня в это контрабандное дело завербовал, и разговор начал он, Косой. «Я, — говорит, — рабочий человек, а вы — рабочая власть. Зачем же вам меня задерживать? Доказать все равно ничего не сможете, нарушение конвенции — и только. Подумаешь, какой грех!» Потом стал говорить, что мы тут только два финна, неужели не сможем по-доброму договориться? Вам, мол, на чужбине тоже, наверное, не очень хорошо. Тут на короткое время у меня появилось желание выполнить ваше задание, и я сделал вид, что сдаюсь. Сказал ему, что притеснять начали, из академии, где учился, через месяц отчислили. На заставу опять направлен, но надолго ли? А специальности нету и денег тоже. Тут Косой оживился, огляделся, нет ли кого, и начал: «Я тебе вернейший совет дам. Будут деньги, быстро и много, если умеючи дело поставить. Ты меня послушай. Я знаю, как люди зарабатывают. Контрабанду в Питер возить надо, понял? Тебе что, начальнику! Откроешь границу на малом участке, а остальное я сам сделаю. Если хочешь — можем сообща до Питера доставлять. Тогда и доход делим поровну. Есть товары, по нынешним вашим условиям — объедение. С руками рвать будут. Кокаин, скажем, пудра „Коти“, кружева и дамские часики, ручные, из американского золота, от настоящего не отличишь…» Мы с ним договорились, что я в Ленинграде найду покупателей, и когда у меня все готово будет, палку перед кустом можжевельника в землю воткну, и не прямо, а с наклоном по часовой стрелке, чтобы и примерное время встречи указывала. Только не пойду я на встречу… Прошу меня от этих дел освободить, пока все исправимо. Не умею я и не хочу…
— Вчера я еще колебался бы, — ответил Мессинг, — а сегодня нет. Вы именно тот человек, который нам нужен. И пусть вас не смущает контрабанда. Она только приманка для установления связей. О вашей жадности к деньгам «соседи» от того же Косого быстро узнают и сами вас найдут, предложат сотрудничать с ними…
— Доверять они мне не будут. Я еще в прошлом…
— Доверять? На что вам доверие этих господ? Они будут навязывать задания, грозить разоблачениями, если будете отказываться, а это все, что пока нам надо.
— Не справлюсь я, дело провалю.
— Провалите дело? Такого права мы вам не оставляем и, запомните, никаких провалов или ошибок не простим, как не простим вам и работу вполсилы. Права на ошибку вам не дано. Идет борьба с врагами, и вы, коммунист, ведите себя, как на войне. С Косым свяжитесь немедленно и организуйте завоз в Ленинград контрабандных товаров. Быстро они вкусы нашей нэпманской буржуазии учуяли, — заметил Мессинг. — Но этих господ мы обслуживать не будем. Нам нужна детская одежда. Деньги получите, якобы аванс от нэпмана.
Мессинг убедил меня стоявшей за его словами большой правдой, я поверил в свои силы и с легким сердцем ответил: «Я буду выполнять все ваши задания, как бы трудны они ни были».
Так я стал участником чекистской операции «Трест», хотя названия этой операции мне не сказали, и я не представлял всей тяжести принятых на себя обязательств.
4
В один из вечеров ранней осени 1924 года, в лесочке вблизи Парголова, я ожидал ленинградский поезд на Белоостров, восстанавливая в памяти словесный портрет той чрезвычайно важной и опасной особы, которую встречал для переброски ее в Финляндию: средний женский рост, стройная фигура, лет более тридцати, правильный овал серовато-бледного, как бы под пленкой лица, в сером демисезонном пальто, платок серый, туфли на венском каблуке, черные, в руке саквояж из рыжей кожи. По внешнему облику — сельский врач. Следует в последнем вагоне и последней выходит из него.
Со слов Мессинга я знал не только ее внешний портрет. В молодости она, по-видимому из искреннего патриотизма, добровольно вступила в гвардейскую кавалерию русской армии и на фронтах первой мировой войны, — какими подвигами, уж не знаю, — заслужила все возможные по тем правилам четыре Георгия. После революции — ротмистр белой армии, каратель, эмигрантка. Патриотизм улетучился, и она превратилась в шпионку — садисткой она и раньше была, — террористку, наслаждающуюся страданиями народа. Теперь ей и наяву мерещились веревки, виселицы, кровь и торжественный въезд в столицу монарха на белом коне.
Мессинг предупредил: чрезвычайно опасная, умная и коварная. Стреляет при первом же возникновении сомнений, на местности ориентируется хорошо, не боится ни пеших переходов, ни водных преград. Обезвредить бы ее следовало, но пока она нужна нам как ширма. Ей верят в Париже, а здесь чекисты ее запутали, и она идет по ложному, подставленному чекистами пути. И именно такая она нужна нам. Строго придерживайтесь принятого и уже известного белым образа поведения — жаден на деньги, молчаливый и упрямый, угодливый перед финскими должностными лицами. На нашей территории, — спасая свою шкуру, — опять преображайтесь в молчаливого и в известных рамках властного хозяина «окна».
И откуда только эта зверюга взялась на мою голову! Но хорошо, что она не первая через мое «окно» пробивалась. Перебрасывая разных пустышек, — а такие тоже были, — я, что называется, уже руку набил, накопил какой-то опыт и умение.
Сам бы я, конечно, не справился — ситуации возникали самые неожиданные и слишком много их было. Помогал Мессинг, учил и направлял меня так верно, что временами казалось, будто ему заранее известен ход событий.
Контрабандное ремесло вскоре заглохло, но «соседи», как и рассчитывал Мессинг, меня по этому следу нашли, предложили работу, грозили. Однако с ними я недолго имел дело. По достижении договоренности о том, что мое «окно» предназначается только для обслуживания русских монархистов и англичан, финны как бы исчезли. Вообще я встречался с безымянными лицами, отлично владевшими финским языком, всегда в штатской одежде.