Граница. Выпуск 3

— Я там… Я туда ходил вчера, вагон пять. Вечером, может быть восемь часов. Вчера вечером.

— Вчера?

— Да, да. Но я не знал… Я сегодня посмотрел сюда, — и Бринкер оттопырил нагрудный кармашек куртки.

Вот где он обнаружил листовки. Почему не сразу, только сегодня? Что ж, этот кармашек не всегда нужен. Не то что нижние, на бедрах.

Майор сознает, что он досказал за Бринкера, поспешил, не сладил с собой. Реакция на запинающуюся, лаконичную речь бельгийца, — через час по чайной ложке.

— Кто-то вложил сюда листовки?

— Да, совершенно верно.

— И вы не заметили?

— Нет. Одежда висела на… Крючок, да? Я повесил. Мы разговаривали.

Что-то все-таки раздражает в нем. Пожалуй, бесстрастность. Отвечает, как автомат. Чересчур все уравновешенно в этом молодом человеке. Значит, куртка висела в купе на крючке, и он не следил за ней, так как беседовал с кем-то.

С кем же?

Оказывается, знакомая у него в пятом вагоне. Немка из делегации, по имени Клотильда. Сокращенно — Кло.

— Кло — нет, — прибавил Бринкер уверенно. — Кло не фашист.

— Фашистов там, мне кажется, нет. Делегация едет к нам с добрыми намерениями. С самыми лучшими.

— Простите, пожалуйста. Если десять германцев — один-два фашиста обязательно.

Он немного повысил голос. Чуточку вышел из равновесия. Ишь ты, вывел процентную норму!

— Кого же конкретно вы обвиняете?

— Я конкретно не могу…

— А приблизительно? У вас есть какие-либо подозрения?

— Да, да, подозрения есть. Германцы… Немцы ушли в ресторан. Почти все, главная часть. В другом купе был один немец, называется Хайни. Его Кло называла так — Хайни. Он заглядывал. Он ждал Кло, идти с ней.

— Куда?

— Тоже в ресторан.

— Значит, Хайни?

— Сказать точно — нет. Хайни не фашист, другой кто-то фашист.

Похоже, подлинная, не наигранная ненависть к фашистам.

Хочется верить Бринкеру.

— А ваша приятельница?..

— Она не фашист, нет.

— Я не о том… Вы давно знакомы?

— Давно, да, да. Три года, четыре.

— И вы не знали, что она в делегации? Может быть, до вас дошли сведения?

— Нет, нет, это не… неожиданная встреча. Случайно. Наша жизнь тоже случайно, правда?

Он наметил улыбку, развел руками: мол, ничего не поделаешь, истина.

Допустим, случайность… Почему мы так придирчивы к ней? Разве мало поразительнейших совпадений? По законам, вероятности, тысячу лет ждать такого… А оно вот случилось. Если то, что он рассказывает, легенда, то он бы уж позаботился убрать элемент случайности. Ну, дошло стороной, через знакомых или в газете мелькнула фамилия. Публиковали же газеты состав делегации. Ну, выяснил маршрут делегации, сел в тот же поезд. Придумать несложно.

А впрочем, легенда, не вызывающая решительно никаких сомнений, это тоже не всегда убедительно…

— Вы читали листовку, господин Бринкер?

Не так уж важно, читал или нет. Никаких открытий вопрос не сулит. Просто хочется получше понять Бринкера.

— Что? Ах, листовку! Понимаю, понимаю… Я читал, да.

— И ваше мнение?

— Мать мне сказала: ты, Кас, должен держать в уме одна вещь. Россия, моя страна и тоже твоя, половина твоя. Я это не хочу забывать. Россия имеет свой путь. Она не просит помогать Мюнхен.

— Что ж, неплохо ответил… Неплохо…

— Я совсем не умею по-русски.

— Подучиться можно, — вставил Иван Фирсович. — Чайку не желаете?

Вагон дрожит, стаканы позвякивают, зовут пить чай добродушные богатыри на подстаканниках, похожие на дедов-морозов. Чай, налитый для Калистратова, давно остыл. Э, годится и так, с горячим провозишься! Майор осушил стакан залпом.

Бревенчатые домики леспромхоза, выцветшие от дождей, промелькнули за окном. Один час сорок минут осталось до остановки, там досмотр заканчивается, пограничники покидают поезд. Пейзаж за окном не хуже часов подсказывает майору время. Час и сорок три минуты. Беседовать дольше с Бринкером некогда.

Один-два — фашисты… Что ж, бывает и такая пропорция. Враги не упустили из виду делегацию и, вполне реально, попытались ввести кого-нибудь из своих. Хайни или другой кто, — скорее всего, диверсант находится в пятом вагоне. Честь честью, с делегатским мандатом…

В четвертом купе один спит, завернувшись в простыню с головой, два бородача смотрят в окно и старший тоже. На столе коробка с бисквитами, старший достает их, хрустко разгрызает и что-то рассказывает.

— Битте шейн, битте!

Бородачи, как и прежде, разглядывают майора, как диковину, а старший словно ждал его. Кто же Хайни?

— Господин офицер меня поправит, мальчики. Ведь территория, которую мы проезжаем…

Калистратов сидел как на иголках, сообщая исторические факты, но иначе нельзя. Дотошный немец не успокоится, пока не уточнит, когда именно, какого числа территория стала советской. Не покончив с одним делом, за другое не возьмется.

Или, может быть, он вообразил, что пограничник зашел просто так, покалякать?

Нет, конечно, глава делегации не столь наивен. Он перестал хрустеть, отставил коробку.

— Я к вашим услугам. Очень кстати, что вы говорите по-немецки, так как я не могу похвастаться успехами в вашем языке. То есть в смысле активных познаний. Мне доступны работы Ленина в подлиннике, правда с помощью словаря, но для беседы с вами, к крайнему моему сожалению…

Кто же тут Хайни? Майор не успел спросить, как услышал:

— Вы позволите мне не будить Хайни. Для сна существует ночь, но он почему-то не выспался.

Почему-то не выспался…

Естественно! Какой тут сон, если Хайни караулил, выскакивал в пустой коридор, заталкивая листовки…

Проверять его вещи — дело таможенников. Они уже были тут. Открыли, верно, два-три чемодана, для очистки совести, поскольку указание насчет делегатов ясное — проявить максимум любезности. Максимум! Обстановка меняется. Просигналить сейчас таможенникам? Нет, надо разобраться сперва. Повторный досмотр встревожит публику. Успеется, повременить надо…

Мистер Белоусов, конечно, тут как тут, стоит у окна в своем конце вагона, к счастью достаточно далеко. И только улыбнулся майору, с места не двинулся.

— В отношении данного субъекта полезно соблюдать расстояние, — сурово произнес Курт.

Это звучит как приговор. Курт не признает полутонов, одинаково твердо, непреклонно выражает он порицание и одобрение. Последнее, впрочем, без восторгов. Деловитая констатация, оценка сдержанная, отмеренная строго, без поблажек.

— Два моих спутника, которых я просвещал в вопросах истории, хотя сам не бог весть какой знаток ее, — ребята честные. Мои земляки, оба из Эссена. Оба на митинге забрасывали тухлыми яйцами реваншиста, одного из нацистских молодчиков, за что отсидели под замком. Ситуация у нас, в Федеративной республике, острая. Ратификация договора встречает сопротивление.

«Если бы он поменьше тратил слов! Я же читаю газеты, — мысленно напоминает Калистратов. — У нас даже школьники знают, какая острая у вас ситуация».

— Что касается Хайни…

Курт понижает голос, потому что Белоусов приблизился, расстояние до него — три окна.

— Этот господин из Англии знает немецкий и русский. Он заявил об этом не без гордости. Соприкасался с советскими военными в Берлине, сразу после войны.

Так что же насчет Хайни?

— О Хайни я могу судить лишь по отзывам. Отзывы хорошие, иначе он не был бы в нашей делегации. Он из Штутгарта, служит в страховой компании. Мое общение с ним слишком кратковременно…

Лоб Курта бороздят складки. Сомневаться в чем-либо он не любит, незнание ему тягостно.

— Отзывы не всегда отражают действительность. Даже у вас, вероятно, в отдельных случаях…

— Да, да, — кивает майор.

— Я мог установить, — льется плавная профессорская речь Курта, — политическую наивность Хайни в ряде проблем. Например, он полагает, что победу над Гитлером одержала русская зима. Начитался ерунды. Средства массового воздействия у реакции огромные, колоссальные…