Пограничные были

Из угла раздался спокойный голос сибиряка:

— Не сплошь.

— Ничего, завоюешь, — утешил Петька. — А мне, ребята, очень хотелось орден иметь!

— Это точно, в нашем молодом возрасте орден иметь не мешает, — поддержал его Сергей. — Жалко, не скоро получим... Вышли бы мы с тобой, Петька, сейчас в коридор, у каждого боевой орден сияет на груди... Идем мы с тобой, молодые, красивые, а сестрички кругом ахают, некоторые в обморок падают...

Ксюша сидела на табуретке возле Селюшкина — как она прошла сюда от порога, никто не заметил.

— А ты выгляни за дверь — по всему коридору наши сестрички без памяти валяются. Пачками, — холодно и спокойно сказала Ксюша, подымаясь с табуретки. Она незаметно для остальных пожала Селюшкину руку. Поднялась — прямая, гордая, строгая. Сказала в сердцах: — До чего же вы еще мальчишки! До чего же вы еще глупые и зеленые!..

В палате долго стояла тишина, неловкая и гнетущая, даже не было слышно, как шелестит страницами неутомимый книгочей сибиряк. Петька снова углубился в газету и через некоторое время нарушил тишину:

— Братцы, а в газете-то кроме Указа есть еще кое-что интересное. Например, статья «Четвертая палата». Ну-ка скажи, товарищ Селюшкин, какой номер нашей палаты?

— Предположим, четвертый.

— Угадал! — Петька поднял палец. — Твоя прекрасная Ксюша наверняка не читала этой статьи. Пойду подскажу, пусть почитает для расширения кругозора. Будет знать, с кем имеет дело в четвертой палате! — и бойко застучал костылями к выходу.

И опять все уткнулись глазами в газету. Читая статью, Селюшкин где-то в подсознании услышал глуховатый тенорок полненького политрука, вспомнилось его обещание не писать такого, из-за чего пришлось бы краснеть героям его статьи. Написал он действительно без всяких прикрас. В своем деле политрук, видать, был воробей стреляный. Сначала признался, что писать о настоящих героях трудно — в силу их человеческой обыкновенности. Только тем и отличаются они от других, что у них повышенное чувство ответственности и долга. Политрук очень бережно рассказал о давнишней обиде Селюшкина на пишущую братию, когда молодой и бойкий газетчик расписал «пламенный взор» и «горячее сердце» колхозного бригадира, молодого коммуниста Юрия Селюшкина, сына участника гражданской войны. После этого политрук, по всему видать и сам вдоволь понюхавший пороху, очень точно и без словесного треска рассказал, как воевало отделение Селюшкина, и так точно передал обстановку в четвертой госпитальной палате, будто сам пролежал в ней несколько дней...

— А ты, Юрий Данилович, очень правильный человек, — признался вдруг молчун-сибиряк, бережно укладывая на тумбочку только что прочитанную газету. — Домой пошлю — пусть знают, какие герои бывают на свете.

— Эко хватил! Герои... — смутился Селюшкин. — И по отчеству-то зачем?

— А кого же, как не тебя, называть по отчеству? — Он легонько пристукнул по газете. — И вы, ребята, люди что надо! — Он обвел палату горящими глазами. Покачал головой. — Удивительно, однако, в жизни бывает! Лежат с тобой рядом парни, вроде бы обыкновенные, из такого же теста замешаны, как все. А ведь знаменитые теперь на весь Дальний Восток герои!

Торопливо стуча костылями, в палату ворвался радостно возбужденный Петька:

— Братцы-орденоносцы, что только будет сейчас! — С размаху уселся на свою койку, вытирая взмокший лоб. — К нам направляется самое разнаивысшее начальство, ромбов и шпал у каждого на петлицах — и не сосчитать! — На минуту перевел дух. — Ксюша сказала, чтоб мы привели себя в порядок. А‑а, вот она и сама прибежала! Как ты считаешь, Ксюша, в кровать сигануть или что?

— Сиди как сидишь, только причешись и лямки на халате завяжи. Это ко всем относится — причесываться! И побриться бы надо кое-кому, но теперь не успеете... Тебе, Юра, все равно придется вставать. Ты уж садись. — Деловито озабоченная, она подошла к Селюшкину и, хотя он в помощи теперь не нуждался, все равно помогла сесть, завязала тесемки нательной рубахи, велела привстать и накинула ему на плечи халат. — Теперь садись и не хмурься!

— Не по себе чего-то, — признался Селюшкин.

— Надо же, и у меня нервишки балуются! — сказал Сергей. — Артобстрелы всякие переносил, в атаки бегал, а тут коленки дрожат.

До этого момента все они были обыкновенными парнями, не избалованными вниманием, начальников по должности выше коменданта погранучастка, от силы — начальника отряда и в глаза не видывали. Да и много ли они успели увидеть за свои двадцать с небольшим лет? И теперь вот на них обрушилась слава героев озера Хасан! Им предстояло пройти через это испытание славой. Пройти, не загордиться, остаться прежними — исполнительными бойцами и компанейскими парнями.

Из туманной дали почти сорокалетнего прошлого посещение четвертой палаты начальником погранвойск Дальнего Востока просвечивалось в памяти Селюшкина радужным расплывчатым пятном. Отчетливо помнилось волнение перед встречей, а от самой встречи остались неясные ощущения чего-то значительного. Черты лица начальника войск стерлись из памяти. Только и запомнил Селюшкин, что это было обыкновенное лицо пожилого рабочего человека — усталое, морщинистое, отцовское. Но врезались в память слова начальника, и они стали как бы программой всей жизни Селюшкина. Он с тех пор навсегда ощутил себя очень нужным государству человеком.

— Я думал, тут сплошные Ильи Муромцы и Никиты Добрынюшки, а на самом деле — обыкновенные парни, — сказал начальник войск. — Здравствуйте, сынки! Я пришел от имени Родины сказать вам великое спасибо за ваше бесстрашие в бою с врагами Отечества!

Он обошел всех и каждому пожал руку. Сибиряку пожал последнему, и тот заявил решительно:

— Меня пока не за что благодарить.

— Как так? — опешил начальник.

— Я ранение получил не в бою, а в тылу, при подходе к сопке Заозерной.

— Ну и что из этого? — очень строго спросил начальник войск. — Ты не на гулянье отправлялся, а шел выполнять боевой приказ, шел Родину защищать, и кровь свою пролил за нее.

— Спасибо, товарищ командующий.

— И тебе спасибо, товарищ красноармеец.

Сибиряк помялся и выпалил:

— Тогда у меня просьба!

— Излагай.

У всех сопровождавших начальника войск, почтительно стоявших за его спиной, поползли вверх брови.

Сибиряк замялся.

— Чего ж ты замолчал? Излагай свою просьбу, — потребовал начальник.

— Прошу после излечения направить меня для прохождения дальнейшей службы в отделение младшего сержанта Селюшкина, — кивнул в его сторону. — Очень многому хорошему я от него могу научиться.

— Не направлю, товарищ красноармеец, и ты не обижайся на меня. Учись у Селюшкина здесь, а потом это хорошее передашь бойцам. Всех, которые побывали в бою, а тем более раненых и награжденных, мы направим в разные подразделения. Слыхал такое: за одного битого семерых небитых дают? Вы, понюхавшие пороху, золотой фонд у нас. На вас будут остальные равняться. У вас теперь очень ответственная наступает пора — передавать людям свой опыт, добытый ценой вашей крови. Так-то вот, сынок... А еще вот что скажу: после излечения каждый из вас получит краткосрочный отпуск домой. Награжденным орденами и медалями предстоит еще путешествие в Москву, в Кремль, к Михаилу Ивановичу Калинину за получением высоких правительственных наград... Ну, сынки, поправляйтесь, набирайтесь побольше сил — вы очень нужны Родине...

5. Счастливая осень

На выписку из госпиталя вся четвертая палата была назначена одновременно. При расставании обменялись адресами, пообещали не терять друг друга из виду — будто родными стали за это недолгое время.

Когда прощались, в палате была Ксюша. К ней подошел Петька, положил ей руки на плечи:

— Хорошая была у нас сестричка — это из-за нее мы так быстро подлечились. А потому разреши, Селюшкин, поцеловать ее от имени всей палаты?