Страница 16 из 64
— Мне все равно...
А Наталья Павловна сказала:
— Нет, Михаил Иванович, дорогой, никуда я не поеду с границы! Тут вся моя жизнь прошла, тут могилы самых дорогих моих друзей-товарищей, тут друзья мои живут, службу несут. Как я без всего этого обойдусь?.. А мальчиков своих я надеюсь лет через десять встретить здесь вот или курсантами-практикантами или уже офицерами-пограничниками. Так ведь, Костя? Так ведь, Петя?
Братья только кивнуть успели. Ирина Михайловна, до этого ко всему угнетенно равнодушная, неожиданно закричала диким голосом:
— Никогда! Ни за что! — и впервые за эти тяжкие дни разрыдалась...
... — Я на нее не в обиде — такое ведь горе стряслось, — призналась потом Наталья Павловна друзьям своим — прапорщику Васильеву и его жене. — Ире надо было обязательно выплакаться. И на панихиде молчала, и возле могилы онемела будто. Все время под руки держали ее — ноги отказали, стоять не могла... Вот проводила их в Саратов, осталась одна. Такая уж у меня судьба. Поживу у вас немного...
12. Дополнение бывшего военного дознавателя
— Чтобы обезвредить трех опасных преступников и сразу, такое в пограничной практике случается нечасто, — сказал майор Карелин. — И это, конечно, осталось в моей памяти на всю жизнь. Я даже сейчас, спустя чуть ли не два десятка лет, могу сообщить по этому делу почти дословно, как докладывал тогда вышестоящему командованию и устно и письменно.
Должен сразу же отметить, что и Белугин, и Куковцев признались во всем без особого запирательства, инцидент произошел только при первой очной ставке: увидев Белугина, задержанный Куковцев неожиданно для конвоя бросился на сообщника с кулаками, но успел нанести только один удар. У Белугина пошла носом кровь, даже пришлось прервать очную ставку.
Недозволенную выходку свою Куковцев, употребляя нецензурные выражения, которые я воспроизводить не стану, мотивировал «предательским поведением» своих сообщников Белугина и Восьмерикова, в результате которого он, Куковцев, чуть не погиб в болотной трясине... Действительно, наша поисковая группа, прибывшая на вертолете, обнаружила Куковцева в самом критическом положении — обессилевшим, неспособным самостоятельно спастись от неминуемой гибели. Пограничники добрались до него с помощью жердей, проявив находчивость и смекалку. Куковцев даже потребовал от меня занести в протокол его благодарность солдатам за спасенную жизнь...
Очень нуждались они в его благодарности!..
При последующих очных ставках Куковцев уже не пытался наносить ударов своему бывшему сообщнику Белугину, но произносил в его адрес реплики и замечания, сопровождаемые нецензурными выражениями... Впрочем, Белугин ему отвечал тем же... Я, понятно, принимал соответствующие меры для прекращения этих безобразий. Но тем не менее перебранки между ними возникали постоянно, и каждый раз Куковцев и Белугин просили извинения, объясняя, что трудно быть спокойным и выдержанным, когда слушаешь такого подлеца, как Белугин, или такого негодяя, как Куковцев...
Ведь каждый был по уши в грязи, в дерьме, но каждый старался свалить вину на другого, но чаще всего — на мертвого Восьмерикова или, наконец, ссылались на разные обстоятельства, в том числе и на несчастную судьбу. Каждый подчеркивал, что при задержании сопротивления не оказывал, и требовал занести это в протокол... Ну, какое, например, мог оказать сопротивление поисковой группе тот же Куковцев, если торчал по шею в болотной трясине? И все равно ведь подчеркивал, что сдался без сопротивления. Это понятно — оба выторговывали у дознавателя выводы помягче, которые, конечно, примут во внимание и следственные органы и предстоящий суд...
Закончив дознание, я передал дело о нарушении государственной границы Куковцевым и Белугиным следственным органам. Потом опасных преступников судил областной суд, и не только за попытку прорваться через государственную границу, но и за совершение побега из мест заключения, за тяжкие уголовные преступления, совершенные в пути... Недешево обошлось им это путешествие к границе...
О КУЗНЕЦОВОЙ
1. У Васильевых
Чуть побольше недели пробыла на заставе у Васильевых Наталья Павловна, приехавшая помянуть вместе с ними Виктора Петровича. Надо сказать, столь долго она еще никогда не жила у них: приезжала по делам, всегда неотложным, раньше — по медицинским, в последние годы — по женсоветовским. Теперь вот по такому поводу.
День-другой походила она по лесу, побрала белых грибов, брусники. Но много ли надо одинокому человеку? Да, теперь одинокому... Хотела помочь Васильевым, но они уже успели и белых грибов насушить-намариновать, и брусники во всех видах заготовить. Застава в этих лесных дарах тоже не нуждалась: только «ёмкости, предназначенные под соленые грибы», стояли пока незаполненными — для настоящих соляников, груздей и волнушек еще не наступил сезон...
Ходила по лесу, и даже обыкновенные шорохи листьев и ветвей превращались в ее воображении в крадущиеся шаги нарушителей — это ведь был не просто лес, а пограничный лес. Здравое сознание и опыт подсказывали Наталье Павловне, что шаги никак не схожи с шорохом листьев от ветра или слабым стуком упавшей на землю еловой шишки. А все равно мерещилось, и ничего с собой не могла поделать.
Раньше, до гибели Виктора Петровича, она такого за собой не примечала. Может, потому не примечала, что не только ходить по лесу в одиночку не приходилось, но всегда была она среди людей: на работе — в окружении сослуживцев-пограничников, после работы ее ждал дом, семья, Костя и Петька, дорогие ее мальчишки.
Теперь по воле злого, дикого случая не стало у Натальи Павловны семьи, уехали все в далекий Саратов, и сразу опостылели стены квартиры, такой уютной и родной до этого... Из-за всех этих перемен и с психикой стало что-то не так: и в одиночестве Наталья Павловна не могла быть, и людей тяготилась, и даже такая мысль обожгла: какой теперь смысл жить — для чего, для кого?..
Никита Васильевич и Валентина Ивановна ненавязчиво присматривали за ней, но не опекали излишне: если вздумает в лес идти — не отговаривали, начнет помогать Валентине Ивановне по домашнему хозяйству — не отговаривали, препятствий не чинили; если сама не заводила разговора, то и они помалкивали.
Оберегали ее не только они. В тот же день, как приехала к Васильевым на заставу Наталья Павловна, позвонил Никите Васильевичу начальник политотдела:
— Как там ваша гостья?
— За брусникой пошла.
— Одна? Доброе дело. Сейчас ей это самое полезное — одной побыть... У меня просьба: как заметите со своей супругой перемены к лучшему — дайте мне знать. Есть тут дело по ее части — и не срочное, и отлагательства не терпит. Тебе и Валентине могу сказать: у ваших соседей, Вяткиных, семейная жизнь трещинку дает.
— Слышали.
— Видишь, и слухи уже начали гулять... Наталья Павловна раньше умела такие дела улаживать. Да и помнится, был у нее разговор с Екатериной Вяткиной. Теперь снова появилась такая необходимость. Сам знаешь, семейные неурядицы и на службу влияют не лучшим образом...
Прошло два дня, а уже на третий Наталья Павловна стала тяготиться вынужденным бездельем:
— Чего доброго, жирком еще начну обрастать. Надоело бездельничать. И в город ехать нельзя — опять начну психовать в пустых стенах. Скоро ли уж определят меня на новое место жительства?..
Она знала, что при острой нехватке жилья претендентов на бывшую поликарповскую квартиру было немало — в тесноте еще жили многие семьи офицеров-пограничников. Разговор на эту тему был у нее с начальником политотдела накануне этой поездки к Васильевым. Он согласился, что самым подходящим для Натальи Павловны был такой вариант: комната в небольшой квартире, где жила бы молодая семья с детьми, — не могла теперь Наталья Павловна представить жизнь свою, чтобы не было рядом с ней ребятишек. Это совсем неважно, какая будет у нее комната, пусть восьмиметровая, пусть полутемная, но только были бы рядом ребятишки.