Приди и виждь

Было видно, что его интересует не сила мужчины и необычайная красота девушки, а лишь возможность заработать, выгодно перепродав их. К тому же, как человек, умевший торговаться и извлекать выгоду при каждом удобном случае, он, видимо, умел ценить это качество и в других. Во всяком случае, купец впервые взглянул на Криспа с уважением, и продолжил свой путь. Толстый, низкий, с перевязанной шеей, он уже сам казался туго набитым кошелем.

Крисп с сожалением посмотрел ему вслед, перевел взгляд на девушку, но тут же, устыдившись этого, спросил мужчину:

— А вас как зовут?

— Я — Сувор, — назвался тот. — Сын Млад, а дочь — Злата! А какие рабские клички дашь нам ты?

— Зачем? Пусть останутся ваши прежние имена! — даже возмутился такому вопросу Крисп и уточнил: — Так вы — даки?

— Не совсем, мы — переселенцы из северных земель! — ответил Сувор. — Искали лучшей жизни, радовались, что будем жить в городе. А тут воинственные племена даков сделали набег на римские крепости. Те двинули на нас свои легионы… Город пал безо всякого сопротивления. Я, конечно, защищал свой дом и семью. Но что можно было сделать против легионеров с их страшными мечами-гладиусами — голыми руками, без доспехов и даже без щита? И, тем не менее, я выполнил свой долг мужа и отца. И, наверное, неплохо его выполнил, — не без гордости поднял свои изуродованные шрамами руки мужчина, — раз центурион, как он сам сказал, из уважения, приказал не трогать нас, а лишь продать скупщику рабов. Тот велел нам, вместе с другими пленниками, идти пешком до ближайшей морской гавани… там нас перепродали еще раз, посадили на корабль. Главное было, чтобы мы не разлучились. Дочь я сразу заставил покрыть голову этим грязным платком, чтобы она не привлекала внимание. Ведь она у меня красавица. Жену тоже оберегал, как мог. Так мы приплыли в Афины. Ну, а дальше, дальше…

— Отец! Остановись… К чему об этом — теперь? — с нескрываемой досадой и ненавистью к Криспу, неожиданно воскликнула девушка.

А мальчик, наоборот, при упоминании о матери, с приветливой улыбкой подошел к Криспу и молча показал ему большую бронзовую монету с дыркой. Она была очень древняя, эта монета. Одна ее сторона была совсем затерта, а на другой оказалась голова медузы Горгоны.

Христианину негоже было брать в руки монету с изображением языческого божества, да еще столь злобного, от взгляда на которого, согласно легенде, каменели люди. Поэтому Крисп только ласково улыбнулся мальчику и вопросительно посмотрел на него.

Тот попытался объяснить что-то отчаянными знаками, но сестра быстро ухватила его и посадила к себе на колени.

Окончательно сбитый с толку Крисп не знал, что и подумать.

— Он онемел после того, что случилось! — словно извиняясь за сына, пояснил отец. — Ведь все происходило на его глазах: рушился дом, я отбивался от римлян, нас волокли в плен…

— Да-да, я… понимаю! — виновато — ведь он сам гражданин Рима, поработившего Дакию — кивнул Крисп и, показав глазами на девушку, шепнул: — А что это она такая большая, и до сих пор в куклы играет?

— Это не кукла. Это богиня нашего домашнего очага, которого больше нет… — с сожалением отозвался Сувор. — Она не сумела защитить его, так хоть мы её сберегли! Прости, мы не привыкли еще быть рабами! — виновато добавил он, не обращая внимания на то, что девушка, дергая за локоть, пытается остановить его: — Но и ты, как я вижу, еще не умеешь быть господином. Ты даже не спросил, что я умею. А я ведь умею всё! Я и кузнец, и гончар, могу быть даже садовником. Клянусь всеми богами, я даже не знаю, кому теперь из них можно верить, все они отвернулись от нас… но все равно клянусь: что буду работать за десятерых, мои дети тоже изо всех сил будут помогать мне, только… не разлучай теперь хотя бы — нас!

Крисп не совсем понял смысла последней фразы. Но переспросить не успел. Мужчина понизил голос и уже почти шепотом сказал:

— И, если можно… раз уж мы твои рабы… прошу тебя, накорми хотя бы — детей!

— Да-да, конечно! Сейчас!

Крисп сорвался с места, подбежал к отцу и, волнуясь, сказал, что рабы голодны. Чем накормить их?

— Похвально, что ты так заботишься о своих рабах! — выслушав его, одобрил Марцелл и отвел подальше от кормы с пассажирами. — Как будущий хозяин и господин ты должен быть рачительным во всех отношениях. Плохо только, что ты подошел сюда без моего разрешения! Больше чтобы этого не было! А что касается твоих рабов… Передай Гилару, чтобы он досыта накормил их из котла…

— Спасибо, отец!

— … для своих гребцов! — как о само собой разумеющемся, докончил Марцелл.

Крисп сразу сник.

— А… где мне разместить их? Не будут же они все время стоять на палубе? — глядя себе под ноги, пробормотал он.

— И это верно, — согласился отец. — Пусть сидят на носу корабля. Там теперь много места!

И хоть место, отведенное Марцеллом для рабов, было самой дальней точкой от отца Нектария, такое решение почему-то не огорчило Криспа.

Наоборот, он даже обрадовался, что может теперь быть около них хоть все время! Его так и тянуло к рабам. Одно только смущало Криспа: явная натянутость в их отношениях. Мужчина, как мог, скрывал ее. А девушка показывала при каждом удобном случае. Но вот что странно: насколько она сторонилась его, настолько тянулся к нему мальчик.

И этого Крисп никак не мог понять.

Весь этот день был для него, как миг. И каждый миг — как день.

Вечером, когда они вдвоем с отцом коротали остатки вечера в каюте, Крисп не мог заставить себя не думать о рабах и, особенно, девушке. Марцелл о чем-то спрашивал его. Он невпопад отвечал…

— Ты что, не слышишь, что я тебе говорю? — наконец не выдержал отец.

— Я? Разве?.. — удивился Крисп.

И стал вдруг с жаром рассказывать отцу то, что слышал от мужчины о Дакии: ее дремучих лесах, с причудливыми чащами, особенно в зимнее время, задумчивых озерах, студеных родниках, стучащих, как горячее сердце…

— Что это с тобой сегодня? Ты прямо, как Овидий стал говорить! — вдруг удивленно спросил Марцелл.

— А кто это? Тоже дак? — живо заинтересовался Крисп.

— Нет, римский поэт. Хотя, кое в чем ты прав. Последние годы жизни он провел рядом с Дакией. В городе Томы, куда был изгнан императором Августом за… как бы это помягче сказать… не очень хорошие стихи о любви.

— Разве за стихи о любви ссылают?

— За такие я бы сослал еще дальше!

Они немного помолчали, и Крисп спросил:

— А это — мои рабы?

— Да, я же тебе подарил их! — берясь за сумку с эдиктами, кивнул Марцелл.

— И я… могу делать с ними все, что угодно?

— Конечно!

Марцелл открыл сумку и привычно стал пересчитывать эдикты, внимательно проверяя целостность печатей:

— Один, два, три… Никак не могу понять, как можно верить в то, что говорит этот Нектарий? — как бы между прочим заметил он и, не дожидаясь ответа Криспа, тут же перевел разговор на другую тему: — А что это тебя так стала волновать Дакия?

— Да так…

После вчерашней ночи отношения между отцом и сыном были еще натянутыми, и ни один из них не решался довести до конца разговор о том, что больше всего волновало его.

— Пять… шесть… семь… — продолжал счет Марцелл. — А-а, я, кажется, начинаю догадываться — виной всему — золотистые волосы и синие глаза?

— Да что ты, нет! Нет!! — с жаром принялся отнекиваться Крисп. Он понял, что отец внимательно наблюдал не только за пресвитером, и отчаянно покраснел. — Это я так — просто!

— И я тоже просто! — улыбнулся ему отец, заканчивая счет, — …восемь, девять и — десять! Все в порядке! Доброй ночи, сынок!..

Глава шестая

Марцелл с Криспом вышли из каюты, когда солнце уже встало, но еще не так ослепительно ярко блестело над горизонтом.

Сидевший у порога воин, с грохотом роняя прислоненный к борту щит, запоздало вскочил на ноги и лихо отсалютовал, делая вид, что не спал всю ночь. Но провести Марцелла ему не удалось.