Страница 6 из 67
С самого раннего утра Мария во всеоружии уже являлась ко мне в и без того практически стерильную палату в поисках того, что бы ещё потереть и пошкрябать. Помогла мне причесаться, притащила новёхонькое одеяло, поменяла бельё на постели и выдала свежую сорочку.
Откуда-то издалека доносился хор девичьих голосов, старательно выводящих: “Боже царя храни…” — видимо, генерально репетировали.
Подготовка к достойной высокой встрече шла полным ходом.
Перед самым часом “Х”, вполне ожидаемо, ко мне прибежала Римма Ефремовна (так звали инспектрису), вся, что называется, при параде и, взволнованно обмахиваясь кружевным платочком, учинила мне натуральный детальный ликбез по поводу того, как я должна буду приветствовать и что отвечать на возможные вопросы его высочества и других членов комиссии.
В другое время я бы, может, уже сто раз возмутилась на подобное насилие над личностью. (Современная молодёжь, как вы понимаете, вообще с трудом воспринимает указания, что и как думать или говорить, имея на всё собственное мнение.) Но в данной ситуации была ей даже благодарна — вдруг по незнанию ляпну чего-нибудь не то, а потом расхлёбывай последствия собственного невежества.
— Они непременно придут и сюда. — мыслями уже пребывая в следующем пункте заданной на утро программы, на выходе ещё раз повторила она, поставив галочку в маленькомблокноте.
—Да уж надеюсь. -про себя покивала я. *
Наконец, двери распахнулись и Александр II вошел в мою комнату в сопровождении руководства института, остальных членов попечительского совета, доктора, Марии и ещёкаких-то людей.
В состав местного начальства, судя по расстановке людей относительно главной фигуры мероприятия, входили очень пожилая полная женщина низкого роста с неприятным выражением закоренелой брюзги на сморщенном лице (я так поняла — та самая ненавидимая всеми “старуха Леонтьева” — главный босс института), уже известная нам маман (инспектриса) и строгого вида колоритная немка (судя по всему — классная дама, хотя, следуя первому впечатлению, напрашивалось назвать её надзирательницей).
Собралась целая толпа народу, теснившаяся, в основном, в районе двери. Всем хотелось хоть краешком уха, да своим, услышать мнение его высочества.
О-о-о! Я вам доложу, это было великолепное и величественное зрелище. Никогда не забуду, как мурашки табуном разбежались по всему телу.
Будущий государь-освободитель производил воистину неизгладимое впечатление. Начиная с того, что он и в самом деле (как когда-то читала) любил мундир и умел его носить, как никто. Парадная военная форма выгодно подчёркивала высокую, стройную, статную фигуру.
Этот самый мундир на нём был чем-то вроде длинного кителя чёрного цвета, доходившего до середины бедра*. С золотыми генеральскими эполетами, сверкающими пуговицами, оторочен по вороту и запястьям роскошной, хоть и строгой вышивкой. Широкую грудь усеивали ордена. (Я в них вот точно ничего не понимаю, но наверняка — самые “высокие”.) Форменные брюки с атласными лампасами не обтягивая ног завершались искусно пошитыми ботинками.
Благородное лицо великого князя Александра Николаевича украшали зачесанная на правую сторону причёска, усы и бакенбарды. Взгляд достаточно больших серо-голубых глаз излучал силу и спокойствие. В общем, он был непередаваемо хорош. К тому же, прямо сейчас стоял в двух шагах от моей кровати.
Реальным и, как бы так попонятнее выразиться — приближающим его ко всему остальному человечеству, этого непостижимого и великого, в моём представлении, мужчину делали красивые руки с аккуратными ногтями, массивным перстнем на безымянном пальце левой кисти и едва заметно пульсирующей венкой. Свободно опущенные вниз, они как раз находились на уровне моих глаз. Как ни удивительно, их высочество был без перчаток. Отчаянно захотелось к нему прикоснуться, но это, сами понимаете, было бы, мягко говоря, неуместно.
Памятуя указания маман, я произнесла заготовленное приветствие на французском. (Спасибо папочке за его настойчивость в натаскивании меня в этом языке — память сработала на отлично.) В ответ он слегка наклонил голову.
— Желаю вам скорейшего выздоровления, мадемуазель. — сказал будущий государь.
— Благодарю, ваше императорское высочество, сейчас мне уже гораздо лучше. — ответила я. (Этот ответ тоже был предусмотрен инспектрисой.)
Далее беседа велась уже без моего участия.
— Что нужно, по мнению врачей, чтобы улучшить условия для больных? — спросил он, повернувшись в сторону доктора…
Да я и не сильно вслушивалась, потому, что теперь ко мне подошла графиня Строганова. Эта известная просвещённая благотворительница была уже совсем немолода, но прежняя исключительная красота отчётливо читалась во всём её облике.
Седые волосы уложены в аккуратные кудри и украшены кокетливой шляпкой с тёмным пером. (Кажется, страусиным — я не великий знаток.) Тёмно-зелёное в крупную клетку (что называется, “по шотландским мотивам”) платье с чуть заниженной талией, богатой оторочкой белым кружевом по воротнику и манжетам длинных рукавов, тяжёлой юбкой опускалось почти в пол, оставляя открытыми лишь кончики изящных туфелек. Серые глаза её светились оптимизмом и молодым задором.
— Может быть, вы хотели бы чего-нибудь сладкого, деточка? — заговорщицким полушёпотом неожиданно спросила она.
Такой вопрос не был предусмотрен Риммой Ефремовной, и я озадаченно искала подходящий ответ.
— Благодарю вас от всего сердца, — подстраиваясь под местную манеру ведения разговора, ляпнула я первое, что пришло в голову — ко мне здесь, в лазарете, все очень добры…
— Если вам захочется чего-нибудь эдакого, — скажите об этом доктору и получите всё, что не повредит вашему выздоровлению.
На этом члены комиссии во главе с Александромll медленно и важно поплыли на выход.
Я лежала на своей подушке, мечтательно закатив глаза, и сожалела лишь о том, что вряд ли отважусь похвастать перед друзьями, что была реальной участницей подобной встречи. Это ж всё равно дома никто не поверит, ещё, чего доброго, отправят психику проверять.
—Ну и ладно!— думала я, —Зато мне — память на всю жизнь… А историчка бы точно обзавидовалась. Наша Людмилочка Петровна — натура возвышенная и сильно своим предметом увлечённая. Она бы как никто оценила…
Больше ничего особенно примечательного за период моего вылёживания в лазарете не происходило. Вскоре меня и в самом деле перевели в другое помещение — более просторное, с многочисленными кроватями, аккуратными рядами выстроенными по всей площади комнаты.
Традиционные осмотры Льва Петровича, который и после визита великого князя не перестал казаться подвижным доброжелательным Айболитом (так что зря я на него грешила), регулярные визиты Софьи с последними новостями — вот и почти вся “развлекательная программа” в этот период времени.
Недели три спустя с того момента, когда я открыла глаза в этом месте, на соседнюю койку принесли девушку, находившуюся в бессознательном состоянии.
Высунув из под одеяла нос, я прислушивалась к разговору доктора и строгой немки, попутно внимательно разглядывая фройляйн — в прошлый раз и без неё было кого детально поизучать.
То, что услышала — разозлило меня до состояния раскочегаренного на совесть самовара.
*На самом деле Александр ll ввёл моду на удлинённые мундиры уже во времена своего правления. Но, раз уж он так терпеть не мог “кургузые” укороченные спереди варианты, я нарядила великого императора в один из его любимых парадных мундиров.
7
— Госпотин токтор, что с мадемуазель Горячефой? — с заметным акцентом спросила немка.
Это была средней комплекции женщина лет сорока пяти — пятидесяти. Довольно приятная на внешность. По меньшей мере интересная. (Что вряд ли можно было предположить относительно её характера.) Тёмно-каштановые волосы с рыжеватым отливом были не просто подняты, а прямо стянуты наверх, украшая макушку и лоб фройляйн крупными, крепко завитыми буклями.
Возраст классной дамы выдавали заметные морщинки вокруг не очень объёмных, но всё ещё не утративших цвета губ (которые она имела обыкновение жёстко сжимать по окончании любой сказанной фразы). Те же вестницы женской зрелости лучами разбегались вокруг зелёных, немного более круглых, чем принято считать эталоном красоты в нашем мире, “живых” глаз. Маленький заострённый носик и насыщенный цвет бровей и ресниц довершали образ и делали лицо достаточно выразительным.