Дочка папы Карло

Так мы и жили до того самого рокового дня.

*Бауманка— Московский государственный технический университет имени Н.Э. Баумана.

** “Почтовые ящики”,о которых идёт разговор — это не электронная почта, не деревянные или металлические ящикивнаших подъездах. Так назывались закрытые учреждения, занимавшиеся всякими секретными разработками. В трудовой книжке так и значилось: предприятие п/я № такой-то. Этот номер так же являлся адресом для открытой корреспонденции.

2

Самый страшный день в своей жизни — 15.05.2019. - я запомнила в мельчайших деталях. В этот вечер я нашла отца мёртвым прямо в мастерской. Медицинское заключение — инфаркт.

Начался тяжёлый этап моей жизни. Бесконечные визиты соцопеки, проверки, наблюдение за каждым шагом. Больше всего я боялась в шестнадцать лет оказаться в детском доме.

Ради того, чтобы убедить надзорные структуры в своей самостоятельности, пришлось упереться, подтянуть учёбу и вести себя такой паинькой, какой сроду не была. Финансовых трудностей я не испытывала. Руководство с отцовской работы очень по-человечески отнеслось к моему положению и организовало какие-то выплаты, в которых я ничего не поняла, но была страшно благодарна за помощь. Кроме этого полагалась пенсия по утрате кормильца. И потом, мне осталась наша маленькая квартира, которую я содержала в безупречной чистоте.

В общем, удалось убедить государство в собственной ответственности и независимости, и постепенно от меня почти отстали. Посещения сироты раз в месяц, после ежедневного мурыженья дома и в школе, можно было назвать уже прямо-таки свободой.

Последней работой папы, из той её части, что он занимался “для души” — было необыкновенной красоты старинное зеркало. В резной деревянной раме его не хватало двух фрагментов. При каких обстоятельствах они были утрачены — не известно, но хозяин диковинки, отдавший раритет отцу на реставрацию и восстановление, утверждал, что когда-то оно украшало один из залов самого Института благородных девиц.

Как-то Михалыч, приехав ко мне, чтобы передать деньги от коллектива, сокрушённо покачав головой, посетовал на то, как жаль, что отец так и не успел закончить работу.

— Равных ему в этом деле не было и нет. — говорил он, — Из мужиков ведь так никто и не рискнул взяться за такую тонкость.

Я помнила это зеркало. Массивная рама его и в самом деле было выполнена в изумительно искусной технике. И тут я, сама того не ожидая, попросила разрешения у мастера закончить папин труд. С моей стороны это выглядело, прямо скажем, самоуверенно.

— Дядь Серёж, позволь, а? В память о папе. — уговаривала я, пугаясь собственной смелости.

Но то, что это была его — моего папочки работа, придавало храбрости и неодолимого желания довести начатое до конца.

Сергей Михалыч не устоял под натиском аргументов и мольбы, застывшей в моих глазах. К тому же, дочка папы Карло и в самом деле неплохо владела инструментом и обладала наследственным терпением и кропотливостью в работе. (Правда, только именно с деревом.) Разрешение было получено.

—Смольный. Надо же. Обалдеть, как интересно.-осторожно трогая раму рукой, размышляла я, разглядывая это антикварное чудо, —Неужели когда-то, вот так же, как и я сейчас, в него смотрелась какая-нибудь молоденькая институтка?

С этой эпохой я была немного знакома благодаря усилиям отца. В детстве он с прямо-таки маниакальным усердием заставлял меня читать русскую классику. И вообще читать. Не менее полутора-двух часов в день. Ещё и поэтому было интересно прикоснуться к вещи такого старинного происхождения.

Знала бы я тогда, во что выльется для меня собственная настойчивость.

В общем, вооружившись папиными резцами, так и лежавшими до сих пор в его маленькой мастерской, я потихоньку взялась за работу. Испортить дорогую, в том числе и в историческом плане вещь было бы непростительно, к тому же время для этого находилось только после школы — поэтому дело продвигалось медленно.

— Ну как? Получается? — заглядывая ко мне после рабочего дня, обычно спрашивал Сергей Михалыч.

Заказчик уже давно утратил остатки терпения в ожидании своего раритета, но меня никто не торопил.

— Хорошо! Вот, что значит папина дочка! — одобрительно цокал языком мастер и шёл домой.

А я оставалась возиться с деревом, представляя себе то, как бы отец выполнял тот или иной элемент, как бы он его “состарил”, как бы полировали его чуткие пальцы каждый завиток.

И вот настал тот вечер, когда реставрация была завершена. На мой взгляд получилось отлично. Найти “вставыши” можно было лишь при условии, что ты знаешь, где они заняли своё место.

—Неужели это сделали мои руки?— думала я, ещё раз оглаживая раму, пытаясь нащупать места стыка, —Папка, ты бы мной гордился.

В этот момент неожиданно показалось, что моё собственное отражение в зеркальной глади слегка подёрнулось пеленой. Придерживая зеркало одной рукой, я другой попыталась отереть затуманенные подступившими слезами глаза, решив, что причина наваждения именно в этом.

Однако “стереть” морок так и не получалось. Более того, сквозь завесу дымки на моих изумлённых глазах отчётливо проступал длинный, ярко освещённый коридор с блестящим светлым каменным полом, не имеющий ничего общего с окружавшей меня мастерской.

Я даже неуверенно оглянулась назад и в ту же секунду, не успев ни осознать, ни особо испугаться происходящего, потеряла сознание. *

Очнулась в какой-то странной больнице. То, что это именно лазарет — было понятно по характерному запаху и обстановке помещения.

Длинная комната со светлыми стенами, простенькими полотняными занавесками и деревянным полом. Несколько низких, аккуратно заправленных кроватей, из которых занята только одна. Мной.

—Что за провинциальный антураж, и как я сюда вообще попала?— думала я, ощупывая голову и нудно саднившие шею и грудь.

То, что падала в обморок я всего лишь с высоты собственного роста — помнила совершенно точно. Иначе говоря, в больницу, теоретически, могла и угодить, но то, чтобы где-то ещё сохранилась подобная обстановка — было совершенно невероятно и объяснения не имело.

Опять же травмы. Ладно ещё голова — бог его знает, может за спиной неудачно находился какой-нибудь острый угол. А при чём тут шея и грудь?

Судорожно соображая, что вообще происходит, попыталась приподняться на постели. В этот момент явственно почувствовала, как по спине легла тяжёлая коса.

— Мама! — пискнула я, боясь пошевелиться и проверить собственную догадку.

Медленно опустила взгляд вниз. Нет, руки — явно мои, ноги — вроде, тоже.

—Родинка! Наша семейная родинка на внутренней стороне бедра!— кинулась проверять я, — …На месте!

Но за спиной, разрывая шаблоны мышления, упрямо висела длинная, довольно толстая, изрядно растрёпанная коса.

Осторожно поведя головой таким образом, чтобы она переместилась из-за плеча на туго перебинтованную грудь, взяла в руки, тихонько подёргала для надёжности — видение не исчезло.

Каких только нелепых предположений не выдвигало в этот момент моё сознание. Подходящих аргументов в защиту какой-либо разумной гипотезы, сколько-нибудь объяснявшей э-э-э… м-м-м… это преображение, упрямо не находилось.

Даже если предположить, что я внезапно впала в кому — нужно было лет десять в ней проваляться, чтобы моя пацанская стрижка отрасла до такой длины.

За светлой дверью послышались шаги и приглушённый разговор.

Я уже было набрала в лёгкие воздуха, чтобы задать одолевающие меня вопросы, открыла рот, но… тут же его и захлопнула, увидев кто прямо сейчас направляется к моей кровати. Это была целая делегация из нескольких чуднО одетых людей.

Одна разряженная в бутафорское длиннополое тёмно-вишнёвое платье… дама (по другому язык не повернулся даже подумать, не то, чтобы сказать) со строгим озабоченным лицом. Рядом с ней шла другая женщина в таком же старинном, но более простом одеянии, длинном белом фартуке — явно медицинского назначения и такой же незамысловатойкосынке, скрывавшей волосы. Ещё одна девушка в совсем уж простеньком платье тут же бросилась поправлять мою постель. И ещё трое каких-то мужчин.