Театр китового уса

Он садится напротив нее и кладет три монеты на стол. Взгляд мадам Камиллы прыгает к нему – быстро, как язык у ящерицы. У нее узкое лицо, неопрятные волосы укрыты шарфом с бахромой.

– Ты пришел за кем-то, кого потерял, – говорит она с незнакомым акцентом. Возможно, ирландский. Или притворно-ирландский.

Джаспер вздрагивает от бесцеремонности ее обращения.

– Да. Моя жена. Моя первая жена, Аннабель. Я услышал от одной из своих служанок, что вы связывались с ее покойным супругом, и…

– Аннабель. Сильная женщина. Сильные не всегда хотят, чтобы с ними связывались. С трудом сами готовы принять это, понимаешь ли. – Мадам Камилла гладит стеклянный шар.

– Понимаю. – Он не уверен в этом.

– У тебя есть вещь, что еще помнит ее прикосновение? Что-то, что она всегда держала при себе?

Я, думает он. Я все еще помню ее прикосновение. Он хмурится, затем лезет в карман, за бухгалтерской книжечкой Аннабель, где каждая страница заполнена мелким санскритом карандашных цифр. Мадам Камилла берет записную книжку, закрывает глаза, глубоко вдыхает через нос. Снаружи колесный пароход медно гудит, отправляясь в море.

– Я слышу голоса, – говорит мадам Камилла.

Джаспер шепчет:

– Она здесь? Могу я поговорить с ней? Я хотел объяснить про Розалинду. Чувство долга вынудило…

– Боевая леди.

– Она сердится на меня?

Мадам Камилла хмурится.

– Она сбита с толку. Все ищет что-то. Она не теряла ничего дорогого ей? Драгоценности? Ключи?

– Ничего не приходит в голову.

– Может быть что-то совершенно неожиданное – незакрытое окно, – это их ужасно беспокоит.

– Я всегда слежу, чтобы окна были закрыты. Теперь я могу с ней поговорить?

– Она зовет, бедняжка.

– Бога ради, почему вы просто не можете сказать ей, что я пришел? Или хотя бы доказать мне, что эта женщина действительно моя Аннабель.

Мадам Камилла приоткрывает глаза.

– Я не занимаюсь доказательствами, мистер. Выдаю то, что они дают мне.

– Просто смешно! – Джаспер выдыхает, брызгая сквозь усы слюной.

Ее глаза теперь нацелены на него, крошечные, умные как у лисы.

– Тогда, наверное, это все.

– И это я получаю за свои деньги? – говорит Джаспер, замечая вдруг, что деньги, которые он положил на стол, оттуда уже исчезли.

– По заказу это не работает, – отвечает она до бешенства безразлично.

Из коридора раздается низкий мужской кашель.

Джаспер встает и в бешенстве выбегает из комнаты мимо пустившего его мальчика, к которому присоединился крупный мужчина с огромными руками в жилете и подтяжках, слетает по лестнице, врывается в дневной свет, и внезапный удар ослепительной приморской жизни вызывает дурноту: австралийцы без конечностей, нестройный рев органа в саду, назальные крики дерущегося с женой мистера Панча. Тыщ, тыщ, тыщ. Вот как это делается.

Джаспер спешит по набережной. Его лицо раз за разом искажает что-то вроде агонии. Как глупо было поверить, что он сможет поговорить с Аннабель. Абсолютно идиотская идея – отправиться к этой мошеннице-цыганке. Он находит платок. Громко сморкается. Падает на деревянную лавку. Смотрит на залив.

Его до глубины души тошнит от Дорсета. Каждое утро, читая газету, он разыскивает объявления о продаже земли в Камберленде, на севере Англии, где они с Аннабель провели медовый месяц. С Розалиндой он в медовый месяц не отправился. Не видел в этом смысла.

В Камберленде, куда ни глянь, везде наткнешься взглядом на монументальный пейзаж того рода, что заставляет удариться в религию или рисование акварелью. Но Джаспер застрял на крошащемся нижнем крае Англии, с бесконечными претензиями недовольных арендаторов и слуг, которые хотят от него все больше, тогда как дать он может только меньше. Он думает о бухгалтерской книжке в кармане, где аккуратные цифры Аннабель переходят в его собственные хаотичные каракули, размеченные знаками вопроса.

Растущие налоги вынудили его продать две фермы под аренду, и за последнюю он цепляется только из обещания оставить аренду по довоенным ценам. Собственная семья скорее мешает, чем помогает. У Розалинды до слез в глазах дорогой вкус, и хоть она и должна унаследовать приличную сумму со смертью матери, вышеупомянутая мать отказывается откинуть ноги. Уиллоуби же прожигает собственное содержание с ужасающей скоростью. Каждый раз, когда мистер Билл Брюэр, его новый земельный агент, показывает расходные книги, Джаспер видит – впервые в жизни – дыры, долги, вакансии. Только на прошлой неделе его последний оставшийся садовник ушел работать в отель в Торки.

Из изначальных слуг Джаспера остались лишь немногие. Едва ли пригоршня вернулась с войны, а из них большинство что-то оставили на поле боя – если не ногу или руку, так то, что контролирует эмоции. Джасперу знакомо пугливое выражение в их глазах – как у лошади после грозы: логика тут была бесполезна. Они придут в себя или со временем, или никогда.

В попытке подвести баланс он продал несколько семейных портретов. Он почувствовал укол грусти, когда выносили двоюродную бабушку Сильвию, но затем это чувство затихло, будто ее серьезное лицо следило за ним из окна удаляющегося поезда. Пока портреты висели в Чилкомбе, они были частичкой утешительного постоянства, но, обретя цену, будто потеряли что-то. Поезд с двоюродной бабушкой Сильвией скрылся за поворотом, дым из его трубы поднялся в небо и смешался с облаками.

Джаспер снова сморкается – траурный рев горна. Море такое же серое, ветер все еще холодный. Где-то у крошащейся береговой линии стоит его дом. Древний дом с женой, которую он не любит, ребенком, которого не знает, как любить, – и пустым местом там, где была его любовь.

Иногда, просыпаясь среди ночи, Кристабель кричит: «Я тут!», будто отвечая на вопрос о том, где прячется, но никто в доме не спрашивал, никто в доме ее не звал. Из своей спаленки на другом конце подкрышья Моди слышит, как Кристабель кричит раз, два, бормочет, а потом ничего, только тишина детей, спрятанных высоко на темном чердаке, слушающих, ждущих.

Каждое утро после завтрака Розалинда идет к своему письменному столу сочинять очаровательные пригласительные письма в надежде начать жизнь, которую представляла, принося брачные клятвы. Каждое посланное сообщение она представляет отважным почтовым голубем, перелетающим великую стену Хребта. В каждом письме есть завлекательное упоминание брата Джаспера Уиллоуби – героя войны! – и, складывая его в конверт, она испытывает странное удовольствие, будто бы она запечатывает Уиллоуби в свои будущие планы. Приезжайте! – Пишет она. – Обязательно!

Но ответы на свои призывы она получает редко.

Однажды вечером за ужином она говорит:

– Джаспер, возможно, нам стоит задуматься о лондонском доме на время Сезона?

– Я остаюсь в клубе, если мне нужно заночевать, – отвечает он.

– Но что мы будем делать, когда твоя дочь выйдет в свет? Тогда он пригодится.

Джаспер кашляет.

– Это случится не скоро. – Он отодвигает стул и покидает комнату.

Оставшись в одиночестве за длинным столом, Розалинда чувствует поспешное приближение слуг и с готовностью надевает улыбку.

– Все в порядке, мэм?

– В идеальном. Спасибо.

Позднее, лежа в своей новой ванне, Розалинда спрашивает Бетти:

– Ребенок, дочка Джаспера, сколько ей?

Веснушчатое лицо Бетти появляется в дверях.

– Только исполнилось четыре, мэм. Ее день рожденья был на прошлой неделе, если точно.

– Она растет нормально, ты не знаешь?

– Кажется, да, мэм. Говорят, она сообразительная девочка. Уже выучилась писать. Она ужасно забавная, Кристабель. На днях…

– Не могла бы ты принести полотенце, Бетти?

– Сию минуту, мэм.

Розалинда мягко плещется, наслаждаясь своей новой ванной, пока Бетти не возвращается с полотенцем, а затем поднимает себя из плена воды, возвращаясь к земной тяжести.