Страница 6 из 20
Я действительно очень дорожил тем, что пробудил в Лене встречное чувство, на какой бы основе оно ни возникло – на чисто эмоциональном уровне или с примесью разумных соображений. Повторяю – я знал, на что иду, и знал, что люблю больше, чем она, но это меня ничуть не остудило. Я смело пошел к заветной цели – к достижению равной взаимной любви, которая только и может вознести обоих на самые небеса, но в моем случае это оказалось только храбростью неведения. Ничего нового в таком обороте дела на Земле среди людей не было, и к этому – хочешь не хочешь – предстояло так или иначе приспосабливаться обоим – и Лене, и мне.
Излишне говорить, что мы это начали делать разными путями. Мне хотелось обрести красивую и возбуждающую женщину, наделенную хорошим вкусом и умом, не говоря уже о встречном чувстве. Лене, по всей вероятности, найти в новом мужчине более близкий ей по духу и профессионально более подходящий (то есть философский) интеллект, нежели мой.
Все получилось не вдруг и не очень скоро, но получилось удачно у обоих примерно в одно время. Для меня это была полоса поисков, открытий, обретений и разочарований (но не во всем и не во всех моих партнершах), пока мы с Мариной не встретили друг друга. К моменту распада нашего брака с Леной от его начала прошло шестнадцать лет. Мы расстались по-хорошему, не сказать, что совсем без боли – все-таки, как ни суди, жили мы, принося друг другу удовлетворение, а порой даже счастье, вместе прошли много трудных путей, вместе многому радовались и многое преодолевали, не разочаровывая друг друга – и вот всё это осталось в прошлом без продолжений, тогда как жизнь уже приучила продолжать всё «на па́ру». Сразу перестать замечать это из общего более чем полуторадесятилетнего прошлого не получалось, хотя освободиться, в конце концов, оказалось нетрудно, по крайней мере, мне. А всё потому, что Марина ни в чем, как минимум, не уступала Лене, а во многом заметно превосходила бывшую мою жену. Это касалось прежде всего любви и Марининой предрасположенности к тому, чтобы идти мне навстречу во всем, что могло быть приятным нам обоим. Она внимательней и с бо́льшим интересом, чем Лена, относилась к моей писательской, а затем и философской деятельности, понимая, что это – главное во мне и для меня после того, что дает мне и получает от меня она. Движения её души в мою сторону были столь явны и драгоценны, что я практически сразу обрел уверенность – да, в лице Марины я нашел одновременно всё, о чем мечтал с тех самых пор, как за двадцать четыре года до этого впервые понял, насколько незаменима любовь в деле достижения счастья. Ничего более важного, чем укрепление отношений любви и радости, связавших меня с Мариной, с тех пор для меня больше не было.
А в промежутке между жизнью с Леной и началом жизни с Мариной случалось всякое. И до того, как под неумолимым напором логики жизни лопнула моя сексуальная устойчивость к посторонним дамам, и после.
Помню (это относилось к первой поре), однажды мы с Леной ехали на электричке к платформе «Березки», от которой предстояло пройти еще минимум километров десять до деревни Полежайки на Истринском водохранилище, в самой глубине его длинного восточного залива. Там у нас и членов туристской компании на чердаке дома лесника хранились байдарки – они ждали нас от одних выходных до других. Прибыв в деревню, мы переносили свои суда к воде и шли на веслах еще от шести до десяти километров к какому-нибудь из живописных мысов на основном плёсе. Тогда еще и намека не было на то, во что превратятся через полвека сплошь застроенные трех – или более этажными виллами богатеев абсолютно все берега. А в то время, о котором я говорю, об Истринском водохранилище знали в основном одни рыбаки да туристы. Мы с Леной оба предвкушали удовольствие от предстоящей встречи с красивейшим в окрестностях Москвы искусственным озером и его водой. Напротив нас на лавке в электричке сидела супружеская пара. Это были, как и мы, молодые люди. У женщины со светлыми волосами в темно-зеленом платье, в котором она парилась от жары, было красивое лицо, но мне почему-то было трудно оторвать глаза от ее фигуры. Я, конечно, предпринимал усилия, чтобы не слишком на нее засматриваться, но делать это чертовски не хотелось. Нельзя было сказать, чтобы ее формы были как-то особенно эффектны, тем более, что платье на ней было вовсе не открытого фасона – разве что на груди оно не сходилось кромка к кромке узеньким мыском, и то не особенно глубоким, но меня распирало такое желание заполучить эту женщину голой в постели, что в пору было еще сильнее поразиться причине, по которой мне так ее хотелось, невзирая на присутствие жены. Отчетливо помню, что именно причины я тогда не мог постичь, хотя старался. Ладная ли она была? Да, ладная, но никак не в большой степени, чем Лена. Возбуждала ли она своим поведением или движениями? Нет, сидела достаточно спокойно, если не считать мучений от жары и вагонной духоты, особенно когда поезд надолго задерживали на перегоне, чтобы пропустить мимо скорый на Ленинград. Она не кокетничала, к своему мужу поворачивалась не часто, и он тоже редко обращался с чем-нибудь к ней. Я терялся в догадках насчет того, какому именно особому воздействию подвергся, тем более, что явного лучистого обаяния, как и признаков высокого интеллекта в ее глазах и лице так и не находил. И тогда мне, пожалуй, впервые в жизни пришла в голову собственная догадка о наличии какого-то особого присущего лишь этой женщине сексуального поля, которое нельзя ощутить ни зрением, ни обонянием, ни даже осязанием, и о котором можно догадаться только по возбуждению члена. Это было против всех моих представлений о природе влечения к женщине. До сих пор я был уверен, что обязательно должны иметь место видимые и доступные пониманию причины внезапной охоты к овладению женщиной – особо броское рельефное сложение, какая-то распущенность в поведении, знаки желания познать тебя, откровенная нагота. Ничего подобного не наблюдалось. Я даже чувствовал, что будь я свободен – и она тоже – она все равно не годилась бы мне в жены, потому что в жене мне требовались еще и обаяние, и интеллект, которыми она явно не отличалась. И все же необычайную остроту восприятия тяги к ее телу невозможно было отрицать. Я не узнавал сам себя. О чем шла речь? О неизвестном типе оружия женщин, без всяких видимых ухищрений поражающем воображение и рефлексы мужчин? Неужели под тонким, так легко осыпающимся слоем культуры, эстетических представлений и убеждений в избирательности своего влечения к женщине, управляемом разумно выверенными представлениями о предпочтительности и «подходящности» женщин именно для тебя, на самом деле выбор партнерши производится какой-то грубой бессознательной силой, которой дела нет до твоих умственных и духовных предпочтений и которая без всяких рассуждений (поскольку они – лишние) берет тебя если не за горло, то прямёхонько за детородный орган и сразу получает его в свое безграничное подчинение? Хорошо еще, что во мне сохранились еще какие-то тормоза, позволяющие выглядеть прилично – пусть только в сидячем положении. А так ведь ни присутствие Лены, ни мысленные напоминания себе о ней вроде бы уже не оказывали на меня никакого реального воздействия – хочу вот эту бабу – и всё!
Мне даже вспомнилась тогда врач – стоматолог – женщина с крупными и красивыми формами, которая прикасалась к моему боку бедром и тем вызывала почти аналогичное возбуждение. Но она все-таки КАСАЛАСЬ! И формы ее будоражили воображение ПРЯМО – именно этим она, бесспорно, превосходила женщину, сидевшую напротив в электричке, а тут-то ЧЕМУ я был обязан? Кто и что обвело вокруг пальца все мои привычные защитные меры против нарушения Лениной монополии на меня и на всё мое мужское хозяйство?
Дьявольских соблазнов, то есть вызванных к жизни собственно Дьяволом, я в то время в рассуждения не принимал, скорее был склонен усматривать дьявола в себе самом, настолько странно я себя повел по отношению к женщине, с которой никак не был знаком. Кстати, когда она с мужем вышла из вагона на какую-то платформу, и я впервые получил возможность увидеть ее в полный рост, впечатление от ее фигуры только усилилось. Естественно, этот инцидент не имел никаких других реальных последствий, кроме самопознавательного, но он нет-нет, да и вспоминался время от времени – когда через год, а когда и через десять лет, но из головы так и не уходил.