Страница 12 из 20
Таким образом, соответствия между требованиями к трудящимся и их готовностью выполнять предъявляемые к ним требования не было никакого. Между тем и другим всегда пролегала глубокая пропасть. И, если уж говорить конкретно о моей позиции в производственных отношениях, то она у меня в гуманитарном плане была ближе к позиции подчиненных и потому заключалась в том, чтобы оставаться лояльным к своим подчиненным посредником между ними и администрацией и притом ухитряться выполнять плановые и сверхплановые задания вопреки лености, нерадивости и эгоизму подчиненных, то есть в значительной степени самому и при действительной помощи очень немногих. Остальные делали немногое, нередко кое-как, а на большее оказывались неспособными как из-за отсутствия желания, так и из-за нехватки квалификации (даже когда реально существовали условия ее повышать, но это тоже требовало желания и воли – а их не было). Вот как раз такое существование и требовало от меня как начальника проявлять специфическое искусство – ведь будь я шкуродером, никакого искусства от меня бы и не требовалось – для успешного «сидения на месте» хватало бы и бессовестности. Доводов же о том, что я мирюсь с бессовестным расходованием государственных средств на нерадивотрудящихся и даже способствую этому своими потачками, я внутрь себя органически не принимал, поскольку ни мне, ни тем, кто был мне подчинен, никогда не платили по совести и даже более того – заставляли бездарно и безвозмездно тратить лучшее время жизни на то, чтобы в дополнение к принудительной отсидке в рабочие часы ходить на дежурства в «добровольную народную дружину», обходить квартиры избирателей в качестве агитаторов за кандидатов от единственной существующей в стране не просто легальной, а руководящей партии, а, кроме того, по первому требованию райкома партии менять свое место работы в институте на работу в овощегноилище, сиречь «овощной базе» или «подшефном колхозе», выходить встречать и провожать автомобильные кортежи хозяев страны и их иностранных гостей, если первым захочется продемонстрировать народный энтузиазм вторым. От всего этого просто тошнило, но протестовать было нельзя. Оставалось только в меру сил проявлять изобретательность, чтобы минимально тратить свои и людские ресурсы сотрудников на всяческую лабуду, с которой вынуждено было мириться общество, попавшее в абсолютное подчинение достаточно безмозглым и бесчестным правителям, заботящимся только о сохранении своей власти и мечтающим о мировом господстве. Нет, служить им с бо́льшим рвением, чем это было необходимо для самосохранения и поддержания семьи, никто из нормальных людей не хотел, и это в равной степени относилось и к моим сотрудникам, и ко мне самому. Но ведь подчиненные уже с охотой отлынивали и от необходимых затрат с их стороны в пользу нашего с ними общего дела. Вот это уж точно не радовало, даже почти оскорбляло меня. Мое разочарование в них было близко к чувству разочарования в любви, хотя, разумеется, не настолько сильным.
В Центре межотраслевой информации директора Антипова в параллельном подразделении работала на удивление старательная и добросовестная сотрудница Валентина Ивановна Душкина. Видимо, ее бабушка и дедушка взрастили в ней столь прочное сознание, что человек должен заботиться в первую очередь об обществе и его интересах в любом деле, а уж потом о себе, что на него не повлияли никакие факты, с которыми просто на каждом шагу сталкивался любой советский человек, в том числе и она. Но факт оставался фактом – для нее партийная демагогия стала собственным личным кредо, в котором идейные установки КПСС были тесно сплетены в одно целое с представлением о том, каким должен быть честный и порядочный человек, полезный своей стране и заслуживающий уважения как в собственных глазах, так и в глазах всего общества.
Близко познакомиться с Валей Душкиной мне довелось, когда я был вместе с директором Центра Антиповым занят срочной подготовкой первого эскизного проекта устройства и технологии межотраслевой системы научно-технической информации. Проект решено было издать ограниченным тиражом, и Валю привлекли в этой работе как знающего редактора. У нее уже имелся практический опыт в этом деле, хотя по образованию она была педагогом, преподавателем русского языка и литературы в школе. Валя вполне предметно представляла себе весь объём работы, выпавший в то время на меня. По ее (не по моим) подсчетам я за год выполнил шесть годовых норм старшего научного сотрудника Академии Наук СССР по написанным материалам. На меня ее подсчеты особого впечатления не произвели, но, видимо, они помогли ей опознать в моем лице такого же беззаветно служащего общему делу трудоголика, каким она считала себя. В этом мнении она бесспорно ошибалась. Да, я мог достаточно долго работать в ударном темпе как при окончании каждого семестра в институте, когда надо было в кратчайшие сроки успевать проворачивать массу работ – лабораторных, проектных, зачетных и экзаменационных, и в этом смысле я, порядочный лентяй в течение обычного учебного процесса, был натренирован достаточно хорошо. Но о моей склонности к лени и созерцанию Валя ничего не знала, да и не желала бы знать, если бы ее об этом информировал кто-то со стороны или даже я сам – она бы всё равно не поверила. Работать со мной ей не составляло никакого труда – правки с ее стороны почти не было, а мой рабочий энтузиазм или азарт – не знаю, как его лучше назвать – объяснялся тем, что мне хотелось положительно зарекомендовать себя на новом поприще и стать для директора серьезной опорой в условиях кадрового безрыбья (когда численное безрыбье уступило в Центре многолюдству, оно не перестало выглядеть умственным безрыбьем). Как всегда, это были довольно срочно набранные с бору по сосенке люди из разных, в большинстве случаев отнюдь не информационных организаций. Но даже среди тех, кто пришел работать в Центр из информационных учреждений, лишь малая часть могла сколько-нибудь грамотно проектировать систему или разрабатывать для нее отдельные технологические процессы. В этом директор Антипов удостоверился сам. Он поделил было для начала всю систему на отдельные блоки функционального характера и раздал их «по людям» – возможно, даже опираясь на те сведения, которые они сами сообщали о себе – для самостоятельной детальной разработки. Результаты получились весьма плачевные. Многие авторы откровенно пустили пузыри, не выдав ничего пригодного для сводного проекта. Другие написали кое-что близкое к теме, однако так и не найдя для решения ничего, кроме общих слов о построении и использовании фактически не предложенных математических моделей и не определив методов реального массового процесса переработки входящей в систему информации, а также массового обслуживания потребителей. По итогам работы Антипов в помощь себе (он тогда и сам энергично работал, руководствуясь, по-видимому, тем же стремлением зарекомендовать себя, какое было у меня, только перед гораздо более высоким начальством, и потому действительно был локомотивом затеянного прорыва) отобрал всего трех человек, в том числе и меня, причем двое из них очень быстро сами собой отпали. Это до какой-то степени объясняло, почему Валя видела во мне чуть ли не гения, и, хотя Бог не обделил меня умом, я все же давал себе гораздо более скромную оценку – тем более, что это касалось не литературы, в которой я достаточно обоснованно мог считать себя умелым и квалифицированным деятелем, а всего лишь работы по специальности, нужной мне только как средство обеспечения существования в самом низком – материальном – смысле этого слова. Но Валю уже ничто не могло остановить в той эскалации восхищения моими способностями, которые она во мне всё открывала и открывала, и было совсем несложно понять, что за это она уже любит меня, и если что-то еще удерживало ее от признания в ней, то скорей не ее замужнее состояние (причем ее муж работал в издательском подразделении здесь же в Центре), а то, что наша с Мариной любовь протекала на глазах у всех, и она никак не могла знать о ней меньше среднего. Если перед ней и возникла задача определить, сто́ит ли моя избранница моего внимания и встречного чувства или не стоит, то она была вынуждена признать, что свое право выбора я использовал по отношению к достойному любви объекту. Но во всем остальном Валя своих восторгов в мой адрес не умеряла. И этому была еще одна явная причина: из всех коллег, с которыми она вынужденным образом имела дело, я один относился к ней уважительно и по-человечески, поскольку действительно ее уважал, хотя и не восхищался. Она трудилась на совесть с полной искренностью, пусть не всегда вполне толково, но так, что это бесспорно выделяло ее среди других сотрудников, особенно сотрудниц, которых ее беззаветное служение делу просто компрометировало и прямо-таки оскорбляло. Должно быть, в ней видели какого-то особого типа штрейкбрехера на фоне бездеятельных, некомпетентных и ленивых коллег, лишь отбывающих время на рабочем месте, и потому дружно ненавидели ее зрелой классовой ненавистью как враждебный всем нормальным сотрудникам элемент. И уж они-то с энтузиазмом, которым прямо-таки упивались от удовольствия, травили Валю за всё, что с ней было связано или исходило от не. Ей хамили, считая это доблестью и одновременно своего рода «ленным правом» и так называемые старшие и младшие научные сотрудники, старшие инженеры и просто инженеры, даже техники и лаборантки, у которых еще «эскимо на губах не обсохло», то есть вся отдельская табель о рангах, и на все это злопыхательское действо милостиво взирали начальник ее сектора и начальник лаборатории, в которую этот сектор входил. Противостоять этому разгулу морального террора было невозможно. Валя отказывалась понимать его природу – ведь она во всем поступала честно, даже не жаловалась на своих издевателей, портивших ее репутацию гнусными сплетнями, где только могли. Глядя на рожи ее гонителей, я понимал, что вступаться за нее открыто, например, на собрании, совершенно бесполезно и бессмысленно. Максимум, чего можно было этим достичь, было бы то, что они умолкали бы только в моем присутствии (а в ее секторе я бывал не часто), зато поневоле сдерживаемая в течение каких-то минут деструктивная энергия выливалась бы после моего ухода в еще более беспардонное хамство. В ход у них и так шло абсолютно все – и ее фигура, и то, как она одевалась, и о чем, с кем и как говорит, словом, не существовало никакого лыка, которое ей не вплели бы в строку с тем, чтобы нанести максимальный ущерб. Валя знала, что я думаю обо всем этом, а потому с полной искренностью, которой я ни разу не злоупотребил, говорила мне о своем положении, иногда даже плакала почти у меня на груди. Не раз и не два я давал ей советы, как поступать в отношении хамов и хамок, стараясь помочь Вале вести себя так, чтобы хоть в производственных делах к ней не могло быть придирок, тогда как ее гонители спали и видели, чтобы она сделала какую-нибудь ошибку или глупость, которую они могли бы «по-товарищески» с наслаждением бросить ей в лицо. Мои советы не раз помогали ей, хотя и незначительно. Для меня так и осталось неведомо, за что она ценила меня больше – за то, что я был безотказным громоотводом угнетавших ее эмоций, или за то, что давал ей те или иные рекомендации, позволявшие ей как-то выправлять ситуации, в которых она оказывалась, либо избежать расставленной западни. Это общение – естественно, после обращений с ее стороны – продолжалось целых три десятилетия после того, как я покинул Антиповский Центр. Особенно туго Вале пришлось в конце первого из этих десятилетий. Ей тогда поручили в короткий срок сделать совершенно незнакомую ей работу – составить новый рубрикатор информации, поступающей в закрытое отделение Центра – старый по каким-то причинам уже не удовлетворял нуждам распределения информации. Ни у кого не было сомнений, что Валя получила работу «на засыпку» – ни у тех, кто дал ей задание (а среди них были уже не инженеры, техники и лаборантки, а сам новый начальник отделения и его послушно-распорядительные клевреты на более низких начальственных должностях), ни у Вали, для которой было просто немыслимо отказаться от любой поручаемой ей работы, даже от такой, в которой она просто не могла быть компетентной, ни у меня. Ей предстояло разработать конкретную многоуровневую политематическую классификацию, какую и специалисту данного профиля не так-то легко было бы создать. И она по обыкновению прибегла к моей помощи как к последней «палочке-выручалочке» – тем более, что я как раз и был соответствующего профиля специалист. Валя впрямь была приперта к стенке. Пожалуй, я один был в силах ей помочь. Кое-кого из ее гонителей я знал в лицо, кое о ком слышал от Вали или кого-то еще, но многих не представлял совершенно. У них было только одно общее – желание сделать приятное шефу и тем самым набрать зачетные холуйские очки на свой личный счет. Я даже подозревал, что речь шла не только о доставлении приятного шефу закрытого отделения, но и о способе прикрыться провалом Вали Душкиной от возможных обвинений в том, что за сколько-то лет так и не был в корне переработан давно устаревший рубрикатор. Как меня когда-то подставили в качестве жертвенного животного, перебросив на разработку единой системы классификации печатных изданий и документальных материалов, уже проваленную моей предшественницей Орловой в институте Беланова, так и Валю, как говорится, тем же следом отправляли под топор в искупление чужой недоработки.