Страница 6 из 16
За главным столом заговорила женщина – сокурсница по МГРИ.
– Глеб был всегда нашим братом, даже когда отошел от нашего дела. Помните, ребята, была у нас Инна Кузнецова, доучилась до четвертого курса и вдруг поняла, что ей нужна не геофизика, а сцена? Помните, как сначала переживали за нее, а потом радовались, что она нашла себя? Точно так же мы радовались за Глеба. Мы читали его книги и убеждались, что он по-прежнему наш своими мыслями, маршрутами, всем, что в нем было. Здесь уже говорили, что он был романтиком, но нам, его товарищам по институту, дороже то, что он был свой. И я предлагаю выпить за то, чтобы он таким всегда для нас оставался.
Она быстро выпила и села. Горскому было удивительно, что никто из коллег Кураева и словом не обмолвился о том, что он, как никто другой, описал их труд. Бесконечный ишачий труд в маршрутах с тяжелыми рюкзаками за спиной и карабинами на шее сквозь любое бездорожье, горы, болота, тайгу, сквозь тучи гнуса, при частых недоеданиях и разного рода лишениях были описаны задолго до появления в литературе Глеба Кураева. Но он был первым, кто наряду с этим показал, что главным в их профессии была работа раскаленного мозга, благодаря которой достигалось высокое умение видеть сквозь землю – и именно в силу этой невероятным трудом обретенной способности находить под поверхностью то, что должен открыть настоящий геолог. Романтика работы в поле? Предложите любителю романтики провести сезон в вашей шкуре, а потом спросите, нашел ли он ее? Если не сбежит, а выдержит, станет другим человеком, только уже не романтиком.
Мысли Михаила прервал новый выступающий. Его представили как старого приятеля Глеба, врача из Магадана.
– Я хочу напомнить об одной привычке Глеба Кураева, которая породила традицию среди многих, кто живет на Севере, встречать Новый год на улице. В первый раз это было непривычно и непонятно – без трех минут двенадцать какой-то парень выскочил из квартиры с бутылкой шампанского и парой стаканов раздетым на мороз, чтобы выпить с тем, кто встретится, и пожелать ему счастья. А потом его поняли. Выйдите теперь на Магаданскую улицу под Новый год без чего-то двенадцать – увидите, сколько там в этот час народу. Да и не только в Магадане. Мне случалось встречать Новый год и в других местах – в поселках, на приисках. И везде теперь люди, встречающие Новый год по-кураевски, – с незнакомыми, как с близкими. Выпьем за эту добрую традицию, которую основал и подарил нам Глеб!
Эта речь имела шумный успех. Предлагали завести такой обычай в Москве. Снова говорили о романтике. Михаил отключился было от этого шума, но заговорила женщина, тоже стоявшая в коридоре, обращаясь к соседям, с которыми уже не раз вспоминала, где кто жил в Магадане.
– Так вот в чем дело! А то я никак не могла понять! Однажды один серый такой мужик – не помню, кто привел его в нашу компанию на Новый год, – вдруг встал и пошел пить на улицу. Я уж решила, что он с приветом, сдвинулся, живя в глуши. Ну решительно ничего здравого, тем более возвышенного я не заметила. Тупо встал, тупо пошел пить на улицу. А оказывается, вот от кого все идет!
В большой комнате поднялась суета – к выходу начали пробираться сразу несколько человек. Поскольку выбраться было немыслимо без того, чтобы не поднять всех сидящих и не потеснить всех стоящих в коридоре, трапезу пришлось прервать. Уезжала скульптор, уезжали одноклассницы Глеба, уезжали и поэт с женой. Наконец, все уезжающие вышли. Михаил оказался рядом с пожилым мужчиной, который обращал на себя внимание сильной хромотой по дороге на кладбище. Они одновременно взглянули друг на друга.
– Вы хорошо знали Глеба? – спросил незнакомец.
– Я вообще не был с ним знаком, если иметь в виду личные встречи. Его книги и письма – другое дело.
Пожилой человек улыбнулся.
– Я знаю его давно. Меня и жену познакомил с ним наш старый друг Андрей Прокофьевич, у которого Глеб проходил преддипломную практику. Вы слышали его, когда он говорил.
– Да, слышал его, и читал о нем у Глеба.
– И несмотря на давность знакомства я знаю о Глебе о самом Глебе, едва ли не столько же, сколько вы. Да-да. Дело в том, что Глеб пил, и я всего несколько раз видел его трезвым за все эти годы. Обычно же он появлялся у нас во время запоя, умолял спасти его, дать приют. Его укладывали, вызывали врача. Через день или два, не справляясь с собой, он исчезал.
– У меня закрадывалось в голову такое предположение, – в ответ на откровенность незнакомца сознался Горский, – но я не думал, что дело зашло так далеко. Именно это было причиной его смерти?
– Да, – убежденно сказал неожиданный собеседник и чуть погодя добавил, – и погубил его Север.
«Север, – пронеслось в голове Михаила. – Все Север. Север дал ему знание жизни, людей, дал вдохновение. И Север все взял».
– Извините, пожалуйста, – сказал Михаил. – Назовите мне ваше имя и отчество.
– Григорий Алексеевич.
– А меня зовут Михаил. Говоря, что Глеба погубил Север, вы имеете в виду, что он не устоял перед соблазнами, начав вдруг получать полярные оклады после нищего детства и юности?
– И это тоже, – кивнул Григорий Алексеевич. – Но главное все-таки то, что там все пьют. Таков кошмарный быт и такова традиция. Я сам геолог, и Андрей Прокофьевич тоже. Север мы повидали. И в то же время Глеб был удивительно надежный человек. Мы с Андреем оба воевали и оба совершенно уверены, что на него можно было положиться в любой обстановке. Всегда.
Горский кивнул, а Григорий Алексеевич продолжил:
– В нем осталась незащищенность дикаря перед цивилизацией, но в то же время сам он во многом превосходил большинство цивилизованных людей. Низко пасть умеют многие. Высоко подниматься мыслью, духом, прозрением дано очень немногим. Глебу было суждено и то и другое, но в конце концов важно именно последнее.
– Это очень явно видно в его книгах, – подхватил Михаил. – Особенно когда понимаешь, каким он хотел быть и был – в лучшие минуты и годы.
– Вы имеете в виду «Северо-восточные полигоны»? – спросил Григорий Алексеевич.
– Не только, хотя, пожалуй, нигде еще это не показано полнее. Все же ему удалось жить по мечте, хоть и не все время. Мне кажется, этим он и дорожил больше всего на свете.
– Да, наверно, так оно и есть. Вы знаете, когда я в первый раз прочел «Северо-восточные полигоны», меня сильно покоробило. Возможно, отчасти это объяснялось настроением – я тогда лежал в больнице, – но я воспринял образ выведенного там Бонзы – Сундукова – как человека, который импонирует Глебу.
– Безусловно импонировал, хотя только отчасти. Как профессионал, но не как организатор дела и управляющий.
– О, именно так! Прочитав роман еще раз, я это понял, но сначала мне показалось совершенно непростительным, что человек, для которого все средства хороши, лишь бы достичь своей цели, был не только оправдан, но даже и возведен в образец для подражания! Ведь, согласитесь, Бонза совершенно аморален, хотя он не пьяница, не развратник и весь сосредоточен на работе вроде бы для общего блага.
– Я думаю, Сундуков – точнее, его прототип – как раз и был таким в жизни, – согласился Михаил. – Как бы он ни старался провернуть как можно больше дел ради всеобщего блага, но рисковать шкурой – а не карьерой, причем здорово рисковать, он посылал вместо себя других.
– Совершенно верно. Согласен со всем, что вы сказали.
– И еще, Григорий Алексеевич, – добавил Михаил, чувствуя, что тот хочет что-то сказать, и жестом прося извинения, – мне стало ясно, что в одном романе нельзя выразить и осмыслить все. Я понял, что и Глеб к этому пришел, осознав, что должен написать целый цикл вещей, чтобы показать все что следует и как следует. Вторую вещь из этого цикла он уже вчерне написал – роман «Тактика исчезновения». Не сомневаюсь, что за ним последовали бы другие.
– Вы правы.
Они помолчали.
– Скажите Михаил, а вы бывали на Севере? Чем объясняется ваш интерес к нему?
– На Чукотке и вообще на Северо-Востоке я не был. На европейском Севере и в Сибири бывал неоднократно. Наверное, нигде в других местах меня так не захватывала и не завораживала красота мира, как там, в кристально прозрачных просторах, которым нет конца. Даже в горах такого обычно не ощущаешь.