Страница 2 из 16
– Алла, у вас не создалось впечатления, что Кураев был пьян?
– Вы знаете, Михаил Николаевич, действительно создалось. Не хотелось вас огорчать, но все было, прямо как в нашем доме во время встреч родителей с приятелями из богемы (отец Аллы был известным живописцем).
– А женщина, с которой вы говорили, симпатичная?
– Да, мне она понравилась. Похожа на художницу или на геолога. Видимо, это его жена.
До сей поры Михаил не сумел уловить из произведений Глеба каких-либо признаков того, что он женат, но в этом деле, пожалуй, лучше было положиться на мнение Аллы. Мужчинам тут требуются доказательства, тогда как женщине достаточно просто взглянуть.
Глеб Кураев предпочел написать, а не позвонить, и это было косвенным подтверждением правильности Аллиного предположения. Да и сам тон кураевского письма, пожалуй, свидетельствовал о некотором смущении Глеба.
«Михаил Николаевич!
Я специально не ставлю слова «многоуважаемый», ибо это не стандартно вежливое письмо. Это просто письмо к человеку, который тебя понимает в том, что ты не смог сказать или не хотел по тем или иным причинам. Ваш далеко не стандартный поступок с подарком мне – грешному и суетному человеку – подзорной трубы… Это дорогого стоит.
Уверяю Вас, что это будет одна из ценных и любимых в доме вещей, ей гарантирована сохранность во всяком случае до конца моих дней. Самое искреннее спасибо. У меня давняя страсть к вещам из латуни и бронзы. В наше грешное и малосильное время вот так поступить, как поступили Вы… может быть, труба попала именно по адресу, ибо я могу это оценить.
За слова о «Северо-восточных полигонах» – спасибо. Вы правы, этой вещи ещё требовалось полежать на столе год-полтора. Но литературная работа в наших условиях – это игра в очко. Ты не знаешь, какая карта тебе выпадет через пять минут. Выпала карта: «Глеб, немедленно ставим в номер». Я не мог не согласиться. Когда выйдет книгой, вы ее получите. В книге, в отличие от журнального варианта, довольно много разночтений. Сейчас я работаю над романом «Тактика исчезновения». Смысл романа в эпиграфе. Эти слова сказал когда-то древний мудрец Гиллель, или рабби Гилель, по-разному пишется. Слова таковы: «Если я не за себя, то кто за меня? Если я только за себя – к чему я?»
Встретиться бы как-нибудь надо?
Кланяюсь Вашей жене и с искренним приветом. Г. Кураев».
Да, пару раз в письме явно проскальзывали нотки вины неизвестно за что.
Свое обещание прислать книжный вариант «Северо-восточных полигонов» Глеб выполнил. На титуле была дарственная надпись: «Михаилу Николаевичу Горскому с уважением. Г. Кураев». Через три месяца он умер. За это время ни он не позвонил Горскому, ни Горский ему. Глеб Кураев перешел из жизни в историю последних десятилетий героической эры отечественной геологии. В историю отечественной художественной литературы. В личные истории связанных с ним по жизни людей. Михаил подумал, что именно с последними ему выпал шанс познакомиться на сборище, куда его, каждая порознь, пригласили Люда и Оля.
II
Когда Горский одновременно с каким-то мужчиной позвонил и вошел в квартиру Кураева, с ними поздоровались, но ни о чем не спросили. Оба отдали принесенные с собой цветы и бутылки. Вино сразу сунули в уже наполненный напитками холодильник, а цветы понесли женщине, которая, нагнувшись возле ванны, старалась засунуть в ведро огромный объединенный букет. Преодолев неловкость, Горский перешел из прихожей в просторную светлую комнату. В комнате было светло не только от июньского полдня, льющегося в большое окно, но и от шкуры белого медведя. На крупных рогах сохатого висели – это Горский отметил мгновенно – автоматический браунинг и в перекрест ему курковое двуствольное ружье двенадцатого калибра, а между ними подаренная Горским труба. С другой стены вглубь комнаты выдавались рога архара.
Михаил пробежал глазами по лицам присутствующих. Похожих на Олю среди них не было, равно как и ребенка. Зато в одной из женщин, по фотографии, виденной однажды в книге писателя-первопроходца северо-восточных дебрей, он узнал вдову друга Глеба, о смерти которого сообщила женщина, говорившая с Аллой. Вдова была намного моложе покойного первопроходца.
Михаил вернулся в коридор и прошел на кухню. Там около стола стояла женщина средних лет, невысокая, темноволосая и в очках.
– Простите, вас зовут Оля?
– Оля? Вам нужна Оля?
– Прошу прощения, вы, наверно, Ольга Александровна, сестра Глеба. А я принял вас за Олю, которая звонила мне. Я Горский.
– Да. Очень рада, что вы пришли. Я о вас знаю от Глеба. Подождите, я вас сейчас познакомлю.
Она вернулась на кухню через несколько секунд.
– Вот это Оля, мать сына Глеба.
Горский подумал, что Оля не так уж и высока ростом. Но распущенные до плеч волосы были действительно темными, и глаза на бледном лице смотрели сквозь очки. Было видно, что она чуть смущена и встречей с ним и присутствием Ольги Александровны, в отношениях с которой у нее могли быть какие-то сложности. Но обстановку разрядило появление еще одной дамы.
– А вот и Люда, она была женой Глеба, – сказала Ольга Александровна, представляя женщину, которая занималась цветами в ванной.
– Здравствуйте, Михаил, – приветливо сказала она, услышав его фамилию. – Жаль, что мы так поздно с вами знакомимся. Я уверена, вы подружились бы с Глебом. Пойдемте, я вас представлю.
Михаил вновь оказался в комнате с медвежьей шкурой.
– Друзья, – громко произнесла Люда, – это друг и читатель Глеба Михаил Горский. Это он подарил Глебу трубу.
В этом месте она, набрав в легкие побольше воздуха, продолжила:
– Глеб его очень уважал. Хотя они никогда и не виделись.
Ее сообщение не вызвало у присутствующих никакого отклика. У Михаила возникло чувство, что всем, начиная с него самого, после Людиных слов стало неудобно. Горский невесело заметил про себя, что в этом доме его имя намертво связано с подзорной трубой.
– Михаил, посмотрите фотографии, – тем же громким голосом сказала Люда, хотя на этот раз обращалась к нему одному.
– Вот здесь Глеб в своей первой экспедиции на Чукотке, а вот здесь на острове Врангеля. Здесь я вместе с ним. Это он на притоке Колымы возле охотничьей избушки.
– Где? На Омолоне?
– Да. А вот здесь его друг Виктор… недавно умерший.
– Виктор Трофимович?
– Да.
– Вы его знали?
– Нет, только по книгам.
– А вот это охотничьи трофеи Глеба, – продолжила Люда. – Он все выделал сам. И шкуру, и рога. Вот, посмотрите эти фотографии сами.
Сюжет был на всех примерно один и тот же: Глеб и Люда. С улыбкой и без. С лицами, сближенными вплотную и слегка отодвинутыми одно от другого. Лицо одного Глеба с сильно наморщенным лбом с очень грустными и усталыми глазами. И везде дымящаяся трубка, в руках или во рту. Нет, не такую фотографию Михаил хотел бы забрать себе на память. Вот если бы ту, где он вольно стоит перед входом в избушку на Омолоне. Или ту, где он сидит в лодке, небось, тоже на Омолоне, вода которого нестерпимо блестит, заставляя писателя-путешественника щуриться. Странник находился именно там, где ему надлежало быть – в глухой местности, среди таежных гор, в тиши, не нарушаемой ревом двигателей, на дивной своевольной реке.
Немного погодя Люда подвела к Горскому вновь пришедшего человека. Он был высокого роста, непарадно одет, с простоватым, но приятным лицом.
– Михаил Горский, – сказал Михаил.
– Вадим Семичев.
– Вадим буквально накануне смерти приезжал к Глебу договариваться о новой экспедиции, – сказала Люда.
– Вы кинооператор? – догадываясь о характере экспедиции, спросил Михаил.
– Да.
– И ездили с Глебом на Чукотку в шестьдесят восьмом году за особо крупным зверем?
Вадим подтвердил. Глеб хотел тогда удостовериться в существовании горного медведя огромной величины, о котором ходили легенды среди местных пастухов. Правда, сам Михаил подозревал, что медведь был не столько целью поисков Кураева сколько благовидным предлогом, чтобы вновь оказаться в заветных местах. В своих путевых заметках об экспедиции, опубликованных в журнале, Глеб ни словом не обмолвился ни о съемке кинофильма, ни о кинооператоре, обронив только, что оказался там в странной должности руководителя сафари.