Страница 13 из 16
– Скажите, Вика, а когда вы прочти «Полигоны» – до публикации в журнале или после?
– Конечно, до, – как о чем-то абсолютно несомненном объявила Вика. – Это была интересная история. Однажды Глеб позвонил мне и сказал: «Старуха, звоню тебе из ЦДЛ. Но не думай, я трезв. Просто сегодня я закончил роман. Хочешь почитать?»
А было уже довольно поздно, к тому же я неважно себя чувствовала, приняла снотворное и собиралась лечь. Ладно, говорю, привози, только скорей, а то я уже спать скоро ложусь. Ну, он привез, отдал мне рукопись, не стал ничего говорить и уехал. Я скоро уснула, утром поднялась с трудом и поехала на работу. А работала я тогда в кремлевском музее, на мне лежало выдавать работу мастерам-реставраторам из бриллиантового фонда. Выдала я им работу. И тут мне звонит Глеб и спрашивает: «Ну как, прочла? Что скажешь?» А голова после снотворного у меня все еще была какая-то мутная. Я отвечаю ему безразличным тоном: «А я еще и не читала». А он: «Ну, ты даешь! Ври больше!» – засмеялся и повесил трубку. И вдруг во мне все как-то заболело – так мне захотелось немедля прочитать роман. «Господи! – думаю, – что же мне делать?» Кинулась к начальству. Короче, полетела я домой, села за рукопись и не вставала до тех пор, пока не закончила.
– И пришли к выводу, что наконец-то свершилось?
– Да, не буду лукавить, Глеб ощутимо вырос без меня как автор. Да, доля моего участия в его успехе (а я сразу поняла, что роману сужден успех) стала уже не так заметна даже для меня самой. И все-таки то, что от меня в нем осталось, сработало на успех. И это значило, что я не зря старалась.
– Вы ему так и сказали?
– Ну, примерно так. Да он и сам понимал.
– Догадываюсь.
– Почему?
– Потому что он отдал Вам самую отработанную версию второго романа. Ну, и еще – как бы ни был он грешен перед Вами, неблагодарной скотиной его все равно нельзя назвать. Я уверен, что он умел быть благодарным.
Вика взглянула на Михаила и некоторое время не отводила глаз, словно что-то в нем изучая.
– Это действительно волновало меня. Знаете, одно дело – вкладывать душу и силы в человека, другое – быть уверенной, что это себя оправдает.
Михаил пожал плечами.
– Ведь не ради же хвастовства он спешил принести Вам свои новые и самые важные вещи, правда?
– Ну, небольшая доля хвастовства в этом, конечно, имелась, но Вы правы – не это главное.
– Думаю, вам было приятно, что Люда не сумела Вас заменить.
– А она и не пробовала. Глеб мало интересовал ее как творец. Писательский успех, известность – да, это ее интересовало. А что он замышляет, как работает, как идет к своей цели и к какой именно, – это ей было всё равно. Отчасти поэтому Глеб в каком-то смысле так от меня и не ушёл.
– Но вы-то разве не хотели порвать с ним совсем, бежать от него, пока не свихнулись?
– Хотела, хотела. Но тоже не могла. Видите, – она обвела рукой вокруг себя, – быт я устроила, перестала быть для него нянькой и аракчеевским унтером, но тут обнаружилось, что я нужна как оценщик и отчасти как стимулятор его работы и что он сам, наконец, признал это полезным для себя.
– А пить он не бросил?
– Нет. Может быть, начал чуть-чуть оберегаться. Раньше он прятался от меня вглубь себя, часто даже, образно говоря, бежал позорно и постыдно в пьянку, потому что я требовала работать, и так, чтобы за результаты не приходилось краснеть ни мне, ни ему. Но тогда все выходило наперекосяк. И ему становилось стыдно за себя, и мне за него. Никакой писательской самодисциплины у него так и не выработалось. И дело тут все-таки в самом человеке, а не в пьянстве. Папа Хэм тоже пил, но себя как автора он вполне дисциплинировал и поэтому работал регулярно и долго. И любимый Глебом Скотт Фитцджеральд тоже будь здоров как пил, но все-таки и написал достаточно много. А Глеб Александрович Кураев не видел нужды брать с них пример. Для этого при нем существовала я. Не знаю, может, в Америке пьют как-то иначе, чем у нас, но у них чувство ответственности за свое дело при этом как-то сохранялось, а у нас – нет. И вот, когда меня при нем уже не было, Глеб спохватился – как же работать? Имя-то у него уже было, и его труды пользовались спросом, а самостоятельным профессионалом он так и не стал.
– Стал. Роман он как раз написал не из-под палки.
– Откуда вы знаете?
– Ваша палка над ним уже не висела. Люде было все равно. И если бы, простите меня, он еще при Вас вошел во вкус работы над рукописью, Вы бы от него не ушли. Значит, он начал писать его после и достаточно быстро довел дело до конца.
Вика молчала. С одной стороны, ей явно не хотелось подтверждать, что без нее Глеб прекрасно, даже лучше, чем с ней, справлялся с литературными делами. С другой стороны, ей было приятно стороннее признание, что музой-покровительницей Кураева она все-таки осталась до самого его конца.
– Вы знаете о следующем, относительно готовом романе «Стратегия исчезновения», но вряд ли могли слышать, что он уже работал и над третьим романом, которому не успел дать название.
– А написать, хотя бы вчерне, успел? – спросил Михаил.
– Нет. Он набросал только схему сюжета, обрисовал характеры основных героев и их судьбы, но мясо на эти кости не нарастил.
– Эта неоконченная симфония тоже у Вас? – спросил Михаил, чувствуя, что почти не рискует ошибиться.
– У меня, – бесцветным голосом подтвердила Вика.
– Признаться, – сказал Михаил, – я даже не знаю, что сказать. Если ко второму роману интерес у меня несомненный – я даже предлагал Ольге Александровне помощь (значит, мог бы с большим удовольствием и Вам), то третий – это нечто Глебом в целом не сделанное. Писать за него, вместо него? И вообще: здесь есть наследственные и материальные интересы, которые меня не касаются и о которых лучше не знать. И без того я оказался в довольно странной роли.
– Почему в странной?
– Из человека почти ничего не ведающего, я вдруг превратился почти в посвященного без всяких усилий со своей стороны. И что с этим делать? Либо помочь подготовить к изданию вещи Глеба, либо писать о самом Глебе. Но к рукописям я не буду допущен ни сестрой Глеба, ни Вами. Писать о Глебе я тоже не стану – просто не могу. Получается, я оказался кем-то вроде родственника, не будучи таковым. Причем почти по смешной причине – из-за подзорной трубы!
– Ну, к этому можно прибавить еще кое-что. Разве не странно, что Вы, находясь в отдалении, знали о Глебе больше других, а иногда и больше его самого? Разве не странно, что Ваше письмо пришло к нему в тот момент, когда могло сильнее всего повлиять на его выбор? Разве не странно, что с Вами была откровенна не только я, но и Ольга Петровна, и Григорий Алексеевич, и Никола, и даже Ольга Александровна?
Михаил улыбнулся:
– Вы доказали только, что я странный парень.
– Да, не Вы странны, а ваше сродство с Глебом. Это-то и удивительно! Я помню, Глеб встречался с канадским писателем Фарли Моуэтом. Знаете, наверно, «Не кричи: волки!». Уму непостижимо, как они, не зная языка – ни тот, ни другой – пили и прекрасно друг друга понимали. Но в Вашем-то случае дело даже обошлось без питья!
– Наверное, за счет тех мыслительных коммуникаций, которые на самом деле связывали нас.
– Вы в это верите?
Михаил пожал плечами:
– Скорее, хочу верить. Или, если хотите, верю, что так иногда бывает. Так будет точней. Нашему с Глебом взору представал один и тот же гипертекст.
– Это что такое?
– Широкое поле понятий, которые мы связывали более или менее сходным образом, иллюстрировали похожими сходными примерами, оценками; поле, которое мы насыщали преимущественно одинаково дорогими нам картинками, описаниями и впечатлениями. В общем, формально это одно из начальных приближений к прямому мыслеобмену, но все еще очень далекое от него. Гипертекст можно толковать и иначе, более универсально – как общечеловеческое поле знаний, упорядоченных с помощью единой системы опорных и производных понятий, но для нас с Глебом больше подходит первое, частное, где всё взвешено не на эталонных весах, а на наших собственных, настроенных по-особенному, зато в унисон.