Мечтатели

– Все хорошо, мама.

Послышались шаги. Щелкнул бесполезный выключатель. Еще раз и еще.

– Ты знаешь, дочь, у нас перегорела лампочка! Хорошая советская лампочка! Неужели придется покупать эту современную дрянь?

Голос был как у всех старых училок – и даже хуже. Кажется, говорившей было все равно, слушают ее или нет.

Выходить мне совсем не хотелось.

– Новые лампочки более экономичные, мама, – донеслось из комнаты.

Половицы проскрипели рядом со мной. Кажется, мать снимала уличный плащ.

– В новых лампочках масса вредных веществ. Они загрязняют окружающую среду. Кстати, почему у нас открыт шкаф? Я помню, что он был заперт. Я же лично захлопнула дверцу перед уходом.

Я замер. Шубы и пальто зашевелились, и в шкафу стало теснее. Плащ повис прямо перед моим носом. Я мало знал о вредных веществах, но в этом шкафу воняло какой-то адской химией. Больше всего на свете мне хотелось чихнуть.

– Шкаф открыт потому, что я проветривала твою шубу, – сказала девушка, и я удивился и обрадовался. – Хорошо бы упрятать ее в полиэтиленовый мешок. Зима-то кончилась.

– Ты у меня помощница, – успокоилась мать. – Может быть, займемся прямо сейчас, пока не забыли?

Я перестал дышать.

– Нет, мама. Сделаем это после обеда. Очень хочется кушать.

– Хорошо, – ответила мать. – Только перестань говорить слово «кушать». Это не слишком культурно, когда имеешь в виду себя. Надо говорить: я… хочу… есть!

Тут она с недюжинной силой захлопнула дверцу шкафа. А потом повернула ключик в замке.

От неожиданности я все же чихнул – прямо в этот вонючий плащ. Учительница ничего не заметила. Продолжая что-то говорить, она проследовала вдаль по коридору – на кухню.

Несколько минут я сидел в тесноте, темноте и духоте. Потом толкнул дверь плечом. Дверь не поддавалась.

Я нахмурился.

Наверно, нужно было просто позвонить. Прямо из шкафа. Но тогда у девушки возникли бы серьезные неприятности. А мне не хотелось, чтобы ее вздорная мамаша учинила допрос.

С другой стороны, разве это мои проблемы? – думал я. Она даже не сказала, как ее зовут. Или я не спросил?

Мне было жарко. В ушах шумело. Перед глазами вертелись какие-то оранжевые круги. Наверно, химия уже действовала.

Я достал телефон и включил фонарик. Темнота обрела форму: оказывается, я удачно поместился между кошмарной бурой шубой (в ней хорошо впадать в спячку, подумал я) и длинным пальто из прошлого века. Над моей головой на длинной деревянной штанге висели пустые деревянные плечики, похожие на чьи-то хорошо высушенные ребра. Я посветил фонариком в глубину и рассмотрел стенку из темных, плотно пригнанных друг к другу дощечек. Этому шкафу было, наверно, лет сто.

Я протянул руку и уперся в стену. Нет, выход в другой мир не хотел открываться.

Зато дверца шкафа с легким скрипом распахнулась.

– Вы здесь? – вполголоса спросила девушка. – Выходите… только тихо…

Я не заставил себя упрашивать.

– Вы уже поняли, – сказала она негромко. – Это не портал. Просто старый душный шкаф. И принцессы из меня не вышло.

Я стоял в полутьме на холодном полу и смотрел на нее. Я силился понять, шутит ли она.

– А теперь идите.

Я пошевелил пальцами ног – в носках.

– Кеды там остались.

Она приоткрыла дверцу, нагнулась и извлекла мои кеды – сразу оба. Я поскорее взял их в руки, боясь снова потерять. А она вдруг снова задержала мою руку в своей. И легонько провела пальцами вверх, до запястья. Было приятно.

– Все равно спасибо вам, – сказала она. – Страшно даже представить, что было бы, если…

Вдалеке хлопнула дверь, и послышался голос матери – непривычно ласковый:

– Танечка! Иди уже мыть руки и кушать!

– Меня зовут, – сказала Таня.

– А меня зовут… Денис. Денис Брусникин.

– Очень приятно… только поспешите. Если я не отзываюсь, мама приходит за мной. Она очень беспокоится. Я открою вам дверь, вы сами не справитесь с этим замком…

Вот так, в носках и с кедами под мышкой, я стоял на залитой солнцем лестничной площадке, на холодных кафельных плитках. Плитки были старинные, белые, разделенные по углам крохотными синими ромбиками.

На часах было лишь полвторого. Как же много событий уместилось в шестьдесят минут, подумал я.

В задумчивости я достал из кармана деньги. Пересчитал. Спрятал получше.

Спустился на пролет ниже, уселся на высокий холодный каменный подоконник и принялся зашнуровывать кеды. Потом спрыгнул на пол и пошел вниз по широченной лестнице, все ускоряясь. И последний этаж пробежал уже вприпрыжку.

Теперь отвезти деньги в офис – и обратно на остров.

– То есть ты даже ее не сфоткал? – спросил Стас.

– Не до того было.

– Да я понимаю… то есть не понимаю, конечно… говоришь, она красивая?

– Ничего я не говорю…

Мы снова сидели на остановке возле моего дома. Парома в этот вечер не ожидалось, но на канале кипела жизнь. Три самоходные баржи с гранитным щебнем одна за другой прошли в порт, а потом за ними проплыл деловитый буксир-толкач, похожий на старый ботинок с задранным носом.

Буксир нагнал волну, и чайки еще долго кружили над водой, по привычке высматривая что-то интересное. Хотя я знал, что эти гордые птицы уже давно кормятся на городских свалках, но все равно верил, что они мечтают об открытом море.

Кажется, Стас думал о том же. Он посопел носом, сплюнул и сказал:

– Если честно, я завидую. Настоящая романтика. Со мной такого никогда не случалось.

Я покачал головой.

– Ничего и не случилось. Она меня даже не видела. И вряд ли увидит.

– Неважно, – сказал Стас. – Бывает любовь и без первого взгляда. Просто любовь, и все.

Я хотел возразить. Но почему-то не решился.

Когда я пришел домой, отец сидел на диване и смотрел новости. Впрочем, я знал, что ему все равно, что смотреть. Он просто убивает время всеми доступными способами – этот еще из самых безвредных.

– Привет, – сказал я.

Отец улыбнулся.

– Дениска, у тебя странный вид, – сказал он, прищурившись. – Может быть, ты влюбился?

«Да что же это такое сегодня», – подумал я. А вслух сказал:

– Если бы я влюбился, меня бы здесь не было.

Отец не поверил.

– Даже смертельно влюбленный мужчина не сможет отрицать пельмени на кухне, – сказал он. – Любовь, знаешь ли, приходит и уходит. А кушать хочется всегда.

– Да, я пойду поем, папа, – ответил я. – А кстати: ты согласен, что про себя самого нельзя говорить «кушаю»?

– Про себя – нельзя. Про меня – запросто, – отозвался отец.

– То есть слова «кушаю» не существует? Но ведь оно есть, раз я его говорю?

– Ты чертов софист. Неужели вас на работе учат нейролингвистическому программированию?

– Еще и не тому учат. Кстати, о работе. Скажи мне одну вещь, и я уйду: когда девушка держит тебя за руку… вот так… что она хочет этим сказать?

– Хочет проверить твой пульс – учащенный или нет? Я же говорю, ты влюбился. Срочно съешь что-нибудь.

Мне стало смешно. Отец, как всегда, был прав.

– Я все понял, папа, – сказал я, улыбаясь. – Пойду приму белков и углеводов. Завтра буду в порядке.

Ночью, лежа в постели, я попробовал вспомнить Танино лицо. Вспомнил только, как она улыбалась, а больше ничего. Если я встречу ее на улице, то могу и не узнать, подумал я. Разве можно узнать человека по улыбке?

Хотя почему нет. Можно. Если, например, ты в него влюбился. Совсем неожиданно и без объяснений.

Интересно, думал я, что она там пишет в своей книге?

Принцессу разбудил бой часов на башне.

Так всегда бывало по утрам. Тяжелый однообразный звон проникал сквозь окна спальни – стрельчатые, с цветными стеклами в свинцовых рамах. В ту же минуту первый солнечный луч заглядывал в комнату, и пылинки принимались плясать над широкой кроватью. Этот весенний луч приносил беспокойство. Он был нескромным и навязчивым. Он грел нос принцессы, заставлял розоветь щеки и трепетать ресницы. Он ждал, что делающая-вид-что-спит девчонка вот-вот откроет глаза и улыбнется разноцветным солнечным зайчикам, которых он заботливо развесил по стенам.