Страница 115 из 118
{ Видишь? –} прожурчал ее голос. – {Я всегда побеждаю. Не вам, людям, тягаться со мной. Никому не тягаться со мной.}
- Нет! Отдай! – наверное, что-то помутилось у меня в сознании, раз я отчаянно рванулся к ней. – Отпусти. Я смог бы… я бы сумел его исцелить… Он бы… мы бы вместе…
Не знаю, что бы я еще успел наобещать, но Смерть покачала головой и сжала кулак. С тихим хрустом.
{ У бога не может быть смертных детей. Ты – бог. }
Аура Родольфа вспыхнула последний раз – и померкла навсегда.
Нет!
Мирабелла встрепенулась, вздрогнула, как от удара, выпрямилась, сонно хлопая глазами и не понимая, что с нею и где она находится.
Все было кончено. Дворец еще кипел и бурлил, но для нее… Для нее начиналась новая жизнь, в которой больше не было места боли, слабости и…
Мелькнувшие мысли исчезли, когда она сообразила, где находится, и что ее разбудило.
Она задремала, измучившись и умаявшись за этот неимоверно длинный день. Задремала, упав на кушетку, едва выйдя из комнаты, где лежал в колыбели ее новорожденный племянник…
И куда только что на цыпочках прошмыгнула королева Ханна.
Тихий скрип половицы разбудил заснувшую обморочным сном Мирабеллу. И тех долей секунды, когда она приходила в себя, ей хватило, чтобы королева Ханна добралась до второй двери и открыла ее. Принцесса увидела только спину мачехи, переступавшей порог.
Королева Ханна в комнате племянника!
- Нет!
Споткнувшись о подол платья, она упала на колени. Закричала от страха и досады, и почти сразу же послышался шорох и испуганный возглас:
- Ваше величество? Вы…
Шорох. Движение. Крик.
- Нет!
Платье с треском порвалось, когда Мирабелла все-таки вскочила и, не помня себя, кинулась к младенцу.
Дежурившая у колыбели повитуха привалилась к стене, хватая ртом воздух, давясь криком и цепляясь за торчавший из живота кинжальчик. Такие маленькие кинжалы носили на поясе многие знатные леди. У королевы был свой, тот, который сейчас она оставила в теле повитухи, чтобы, не обращая внимания на умиравшую женщину, наклониться над колыбелькой.
- Пошла прочь!
Мирабелла налетела, как кошка, схватила мачеху за волосы и платье, рванула в сторону с неожиданной силой. Ребенок проснулся, закричал. И криком вторили ему две женщины.
- Стр-раа-аа-жа-а!
За стеной затопали ноги, послышались чьи-то крики. Отчаяние придало королеве Ханне сил. Извернувшись, она вцепилась падчерице в волосы и трепала ее, как обезумевшая, пока их не растащили в разные стороны. Едва освободившись от хватки мачехи, принцесса кинулась к колыбели, хватая ребенка.
- Взять ее. В темницу!
Кто-то коснулся моего плеча.
- Згаш…
Я молчал. Убравшаяся было рука снова оказалась на моем плече, сжала до боли.
- Згаш, прости…
Я молчал. Пальцы впились сквозь одежду, ногти вонзились в плоть. Еще чуть-чуть и… Пусть. Пусть они проткнут меня насквозь. Пусть хоть совсем оторвут мне руку – больнее, чем есть, не будет уже никогда.
- Згаш?
Я встряхнулся, сбрасывая руку Анджелина. Мой взгляд не отрывался от лица того, кого я так мало знал, кто так мало – меньше года – назывался моим сыном, но который всегда хотел им быть…
И которого я хотел иметь вопреки всему.
Вопреки…
«У бога не может быть смертных детей». Так сказала она. Моя жена. Богиня.
- Оставьте меня, - прозвучал мой голос. – Я должен помолиться.
И опустился на колени перед телом сына, складывая руки на груди.
Зирка рыдала, скорчившись на утоптанном до грязи снегу возле шатра. Никто ее не утешал. Все стояли и смотрели на задернутый полог. Святомир, как маленький, прижимался к отцу, и Анджелин машинально обнимал сына за плечи. Его сыну повезло – он отделался только несколькими синяками и ушибами. Но сейчас Анджелин готов был согласиться на то, чтобы сын лежал вместе с другими ранеными в соседнем шатре – если бы это могло хоть как-то облегчить боль его названного брата.
Он вздрогнул, когда полог шатра внезапно откинулся. Шагнул было навстречу показавшемуся на пороге Згашу – и попятился, взглянув ему в глаза. Вскинувшая зареванное лицо Зирка захлебнулась слезами. Святомир побледнел. Кто-то из случившихся поблизости солдат упал на колени, кто-то шарахнулся прочь.
- Труби общий сбор, - в наступившей тишине холодно приказал Великий Инквизитор, проходя мимо. – Поднимай всех. К оружию.
- Н-но…
- Сейчас.
Их взгляды встретились. Анджелин хотел сказать, что люди устали, что слишком много потерь, что надо отступить и дождаться хотя бы подкреплений, за которыми уже послано, что, в конце концов…
Хотел сказать – и не сказал. Понял. Молча пошел следом.
Они остановились над речным обрывом. На той стороне клубилась тьма, скрадывая очертания противоположного берега, словно там проходила граница между тем миром и этим. Небо наливалось свинцом, шевелилось, вспухало тучами, в которых время от времени пробегали сизые всполохи молний. Ветер доносил тяжелый смрадный дух гнили. Прекрасно видно было лишь чужое войско, словно разделенное на две части. Одни расположились у самого берега, там, где еще не замерзла полынья, другие – чуть в стороне. У полыньи копошились ожившие мертвецы – пополам люди и лошади. Подгоняемые чужой волей, они лезли в воду, выстраивая из мертвых тел плотину. Падали, как камни, один на другого. Вода сносила их, тела цеплялись за льдины и утонувших, постепенно надстраивая вал. Воздух и, казалось, само небо там чуть ли не искрилось от магии. Даже нечувствительный к некромантии Анджелин почувствовал себя дурно. У него закружилась голова, и он пошире расставил ноги, чтобы сохранить равновесие.
Згаш ничего не замечал. Сделав последний шаг, он опустился на колени, сжимая руки.
- Трубите атаку, - прошептал он.
- Но… там же лед! Он может не выдержать…
Мироздание может не выдержать, что вернее.
- Выдержит, - голос названного брата был холоден и сух. - Трубите!
Склонил голову, закрыл глаза.
На душе было пусто и холодно. На душе была злость. «Сын!» - кричало все внутри.
Сын.
Мальчик, о чьем рождении он узнал случайно, мимоходом, и к кому так и не смог приехать, вырваться хоть на миг, чтобы издалека посмотреть на ребенка.
Подросток, который взрослел без него, под чужим именем и присмотром, называвший отцом другого мужчину.
Юноша, который сам нашел отца и сделал свой выбор…
Мужчина, которым он уже никогда не станет, навеки оставшись двадцатилетним.
И имя. Имя, которое некому передать по наследству.
У них был шанс – встретившись, дать друг другу то, что не успели, не смогли дать раньше. Но этого не будет. Ни новых встреч, ни бесед, ни семьи и внуков. Ничего. Только память о тех нескольких месяцах, когда жил рядом юноша с лицом – теперь он это понимал – с лицом, так похожим на его собственное.
Осталась только боль.
И эта боль требовала выхода. И мести.
И когда за спиной затрубили рога, и земля задрожала от топота копыт выстраивающейся конницы, он не обернулся. Лишь улыбка тронула его губы, а рука сама потянулась к обрядовому ножу.
{Подумай, }- шепот за правым плечом не заставил вздрогнуть, - {что ты делаешь.}
Он не ответил. Губы зашевелились, произнося слова заклинания, а лезвие коснулось запястья, прошлось по нему, размыкая кожу, добираясь до вены, взрезая ее и выпуская наружу кровь.
Первые капли ее упали на снег – и сразу что-то изменилось в мире. Словно судорога прошла по всему – от небес до воды. Невидимая волна, как порыв ветра, пронеслась над рекой, ударив в противоположный берег и, повинуясь ему, мгновенно рассыпались прахом все мертвые тела и оставшийся от них пыль и пепел взметнулись вверх, закружились вихрем, уносясь вдаль и оставив на той стороне только живых.
Ветер пронесся над рекой, родив высокий трубный звук, и, повинуясь ему, опустив копья, передние ряды пошли в атаку. Пошли по заснеженному склону, по полосе воды у самого берега, по обломкам льда – и вода выдержала напор, не дрогнула, приняла на себя конские копыта, вмиг став тверже камня. Ледяная дорожка протянулась вперед, достигая противоположного берега, на котором топталась чужая конница.