Дракон и роза

Он ожидал смерти от повторения королевского гнева, но Генрих спокойно стоял спиной к нему, опираясь на стол.

– Ваше Величество, я знаю, что должен был выполнить ваш приказ. Мне нет оправдания. Я виновен. Графиня Ричмондская написала вам письмо и послала меня к доктору Фоксу. Вот письмо. – Он прошел вперед и положил его на стол. – Доктор Фокс в пути. Он будет здесь завтра или послезавтра, так как не может скакать, как я.

Печать письма Маргрит была вскрыта еще до того, как последние слова вылетели из уст Пойнингса.

«Дорогой мой царствующий милостью Божьей Король и сын, – говорилось в письме. – Я сделала то, что при других обстоятельствах считалось бы изменой, и этим подорвала твое доверие к одному из твоих наиболее любимых и преданных слуг. Пожалуйста, сын мой, если ты будешь разгневан после того, как прочитаешь мое письмо, то пусть твой гнев падет на мою голову, а не на него. Я не смогла разрешить ему выполнить твой приказ. По правде говоря, если бы он настаивал, то я позвала бы стражников и заключила его в тюрьму. Твоя жена ждет ребенка, и с этим не все обстоит благополучно. Ты поверил в то, что она чувствовала за собой вину, и поэтому так страдала. Я не смею поклясться относительно того, что она знала, но я верю в то, что ее слезы и страхи были вызваны беременностью. Это общий удел женщин. Я уверена, что ты причинил бы вред той надежде, которую она носит в себе, если бы сделал ее еще более несчастной, удалив от нее слуг, к которым она привыкла, и испугал ее внезапным заточением. Я сама переезжаю во дворец, и клянусь тебе своей жизнью, которая дала жизнь тебе, что буду охранять ее так, что она ничего не сможет сделать. Умоляю тебя простить неповиновение матери, которая любит тебя больше жизни, нет, больше, чем надежду на райскую жизнь, и верить, что твоя мать поступает так только ради твоего же блага».

– Ты знаешь, что здесь? – спросил Генрих глухо.

– Нет, Ваше Величество. – Пойнингс переступил с ноги на ногу, утомленный и изнервничавшийся.

– Садись, пока не упал, – более естественно произнес Генрих и толкнул его в кресло. – Слава Богу, что ты пошел сначала к моей матери. Королева беременна. Я мог причинить вред своему собственному ребенку, если бы ты выполнил мой приказ.

– Королева ждет ребенка! – усталое лицо Пойнингса озарились радостью.

Настоящий союз домов Ланкастера и Йорка положил бы конец войнам Роз раз и навсегда. Если бы приверженцы Йорка захотели принять Генриха, мысленно сделав оговорку, что он является в действительности регентом своего сына, то это их дело, пока они не причиняют хлопот. Пойнингс сказал бы больше, но глаза Генриха вновь устремились на письмо матери. Он нашел то предложение, которое искал. «Твоя жена ждет ребенка», – но следующие слова, которым он не придал раньше значения, бросились ему в глаза, «и с этим не все обстоит благополучно». Было ли неблагополучно с самой Элизабет или с тем, как она вынашивала ребенка? Похоже, это одно и то же, и после перечитывания оставшейся части письма была возможна любая интерпретация. Генрих уселся в кресло, волнение охватило его, и он почувствовал головокружение.

– Ты можешь стоять, Нед? – Пойнингс сразу же вскочил на ноги. – Ты лучше меня или твое удивление меньше… хотя я предполагаю, что оно должно быть больше. Я никогда не думал… Захвати немного вина и возвращайся один.

Пойнингс не хотел думать над тем, почему король должен был страдать от такого известия. Он подал Генриху полный стакан вина и поставил графин рядом с ним на стол. Часто ответная реакция короля отличалась от других людей, но это?

– Я думаю, что, невзирая на то, сколь хорошим является это известие, мы не должны еще говорить об этом. Мне кажется, что моя жена не беспокоится о том, чтобы сообщить его мне. Без сомнения, у нее есть на то свои собственные причины. И что более важно, моя мать пишет, что с ней не все благополучно. Вдруг у нее случится выкидыш… Возможно, чем меньше людей будет знать об этом, тем лучше.

– Мне очень жаль.

Волна симпатии могла относиться к политическим затруднениям Генриха, но король предположил, что она была вызвана его личными страданиями. Он понимающе улыбнулся Пойнингсу, наполнил свой стакан и снова выпил.

– Садись, – сказал он после долгой паузы, затем быстро взглянул на него и улыбнулся. – О, нет, это слишком бесчеловечно. Ступай, найди себе постель. Завтра тебе нужно будет вернуться в Лондон. Я должен написать Элизабет. Кроме того, если по какому-либо счастливому стечению обстоятельств она не слышала о том, что случилось здесь, то ее нужно оберегать от новостей. Моя мать, я знаю, хорошо позаботится о ней, но может быть есть что-нибудь, что я могу сделать… или послать ей. Какая глупость! Что я могу найти здесь из того, чего нет в Лондоне? Я несу чепуху только для того, чтобы говорить. Ступай, ложись в постель. Ты валишься с ног.

Тем не менее Пойнингсу совсем немного удалось отдохнуть той ночью. Вскоре после того, как он заснул, его разбудили радостные крики. Еще один гонец проскакал через большие ворота Понтфракта. В этот раз Джон Чени не колебался и сам раздвинул занавески на кровати короля.

– Ваше Величество, – закричал он, – герцог Бэдфорд шлет хорошие новости.

Генрих прищурил глаза от внезапного света свечей, которые держал Чени. Он встал так быстро, что было ясно, что он не спал. Чени протянул ему запечатанное послание, но Генрих, все еще прикрыв глаза, хрипло сказал ему:

– Читай.

– Его Королевскому…

– Джон! Сообщение, а не все это.

– Да, сир. Бэдфорд пишет: «Вы были правы, как обычно, мой дорогой Гарри. Объявление об амнистии затронуло сердца мятежников. Многие из них повиновались сразу же, и многие бежали. Ловелл бежал, бросив своих людей, как трусливый предатель. Тем не менее я не знаю, хорошо это или плохо. Это определенно означает, что не будет битвы, но я боюсь, что мы не сможем поймать предателя, потому что на севере полно убежищ, где он может спрятаться. Я выжидаю поблизости, пока не станет ясно, что все спокойно, и занимаюсь поисками предателя. Мой дорогой король и мой уважаемый племянник, я ожидаю дальнейших приказаний».

Благоговейно перекрестившись и пробормотав благодарственную молитву, Генрих улыбнулся Чени.

– Сообщи об этом в замке.

ГЛАВА 16

Двадцать второго апреля солнце проглядывало сквозь редкие случайные капли дождя. Погода была неопределенной, но не более чем чувства мэра и олдерменов Йорка, проехавших пять миль от города, чтобы приветствовать своего победоносного короля. Прямо на дороге они упали перед ним на колени, выпачкав грязью свои ярко-алые мантии, но не смогли просить о милосердии, потому что никогда не признавались в своих симпатиях к бунтовщикам. Генрих тоже не мог обвинять их. Он милостиво приказал им подняться и поблагодарил за приветствие.

Затем он заговорил о восстании, но словами, которые они вряд ли надеялись услышать. Он говорил с ними не как разгневанный монарх, а как огорченный отец, отметив, насколько бесплодным является любое восстание против силы его власти, и насколько быстро оставшаяся часть нации взялась за оружие на его стороне.

– Я не собираюсь наказывать за эту глупость, – сказал он, – потому что я понимаю, что люди могут быть сбиты с праведного пути несколькими нечестивцами, сыгравшими на их страхе. Кое-кто подумал, что в будущем я обойдусь с ними жестко и несправедливо из-за того, что в прошлом они были на стороне моего врага. Это неправда. Прошлое – это прошлое. Все англичане, северяне и южане, с востока или с запада в сердце моем воспринимаются одинаково как мои подданные. Поэтому в этот раз я продемонстрировал милосердие и любящее прощение. В этот раз! Но невиновным и – чувствующим за собой вину, необходимо знать, что милосердие – это не слабость, и то, что однажды было рассмотрено как глупость, снова глупостью считаться не будет.

Он приказал им сесть и ехать вместе с ним и перевел разговор к непосредственным интересам Йорка, расспрашивая об их торговле и о том, что необходимо сделать, чтобы помочь процветанию города.