Страница 29 из 40
Я присаживаюсь за стол и смотрю на него. Тимур не ждет ни секунды и сразу начинает отчитывать меня.
— Ты в своем уме вообще, Соня? Ты хоть представляешь всю серьезность ситуации? Ты пьяна была, что ли? — его голос эхом проносится по комнате. Тимур то слегка повышает его, то переходит на крик, от чего у меня внутри все сжимается.
— Прекрати так кричать, — прошу, хотя не надеюсь на то, что он меня услышит.
— Не прекращу! Ты хоть представляешь, что за это будет? — он разговаривает грубо, строго, так же, как и все считает, что я способна на подобное.
Я стараюсь держать маску безразличия, но слезы все же начинают стекать по щекам. Мне впервые страшно настолько, что я готова попросить у него помощи. Молить его несмотря на то, что у нас до сих пор не налажены отношения. Что он считает меня ветреной и бесчувственной, папиной принцессой, не заботящейся о жизни других.
— Я ничего не делала, — едва шевелю губами, стараясь объясниться.
Я одна здесь, помощи ждать практически нет откуда: матери у меня нет, а отец не выходит на связь, да и он вряд ли поверит в то, что я не виновата. Скорее, даже приплатит адвокатам, чтобы его нерадивая дочь села на подольше и не мусолила глаза на его празднике жизни.
— Ты уверена?
Я поднимаю голову и смотрю на него заплаканными глазами.
— Ты серьезно?
Нет, я не верю, что он спрашивает это серьезно и совсем-совсем не шутит. Не хочу в это верить. Несмотря на наши непростые отношения я надеялась, что он рассмотрит меня настоящую, что заглянет в душу и поймет, какая я на самом деле.
Он вздергивает брови и удивленно смотрит на меня. Серьезно. Не верит. Ни он, ни адвокаты-идиоты, которых мне предоставили сразу после задержания, никто не верит.
— До свидания, — шепчу одними губами, но продолжаю стоять на месте.
Нас разделяет большая прозрачная стена и сейчас я рада, что это так. Он не станет подходить, касаться меня, добиваться правды. По взгляду вижу, что он не захочет слышать мои оправдания. Да и мне не хочется рассказывать. Я уже миллион раз объясняла все следователям, адвокатам. И ему по телефону…
Только он не верит, постоянно спрашивает и злится, он постоянно злится на меня. А ведь он сам пришел ко мне когда-то, сделал предложение, сказав, что я ни в чем не буду нуждаться, что ему нужна просто жена, которая не будет омрачать его репутацию. Так и было. До сейчас. Может, в этом все дело? Я в одночасье стала той, кто омрачил его репутацию? Кто бросил тень на имя великого Тимура Байрамова.
Смотрю на его недоверчивое выражение лица и понимаю, что меня обуревают противоречивые чувства: ненависть и…
Любовь?
Нет- нет-нет…
Соня, ты не можешь его полюбить. Он не тот, кому можно отдать свое сердце. Его интересует только две вещи: имя и бокс. Ты ему не интересна, совсем. Ты для него лишь красивая кукла и прикрытие для деда и окружающих. Только почему так на душе погано?
Ты должна его ненавидеть.
Ну же, Соня. Я действительно убеждаю себя. И вынуждаю развернуться и направиться к двери.
— Вернись за стол и давай нормально поговорим, — его голос останавливает меня у двери, но я решительно берусь за ручку.
Я знаю, что он злится… он всегда злится. И всегда только из-за меня.
Я разворачиваюсь и хочу выйти из комнаты для посещения, потому что не могу находится рядом с ним, это меня задевает сильнее, чем обвинения, которые на меня вешают.
— Одно твое слово, принцесса, и ты сейчас же выйдешь отсюда.
Вздыхаю, потому что я не хочу так. Я, наверное, глупая, потому что все еще верю в великую силу правосудия. И надеюсь, что ему не придется прикладывать к ней руку, потому что я больше не хочу, чтобы нас хотя бы что-то связывало. Не хочу быть ему обязанной и знать, что он единственный, кто помог мне в трудной ситуации.
— Мне не нужна твоя помощь, — уверенно говорю я и стараюсь держаться, хотя с каждой минутой это становится все сложнее и сложнее.
— Остановись, — он бьет по стеклу и оно начинает дрожать.
Тимур наносит удар за ударом, вымещая всю злость на перегородке, как на боксерской груши.
— Нет, Тимур. Наш брак окончен. Подавай на развод и со спокойной душой расскажи журналистам, что любовь всей твоей жизни обычная мажорка, не заботящаяся о жизни других.
— Вернись, — кричит Тимур и вновь обрушивает удар на перегородку
Охрана вбегает в комнату и они пытаются успокоить Тимура, но у них это не получается. Еще бы, ведь они пытаются остановить чемпиона по боксу.
Я с тоской смотрю на бесполезные попытки охраны что-то предпринять и понимаю, что когда все закончится, если, конечно, закончится, я не смогу простить его недоверчивого взгляда. Его простого “ты уверена?”. Перед глазами проносится множество споров, ссор и скандалов, которые были между нами, но мы договаривались, старались находить компромисс.
— Вернись и ответь, — кричит Тимур.
— Прощай… — говорю последнее и разворачиваюсь, протягивая руки, чтобы на них защелкнули наручники.
Я выбегаю оттуда и внутри такой раздрай. К кому мне обратится? Если я ничего не буду предпринимать, то меня точно посадят. Следователь говорил, что минимальный срок, который мне светит — три года… Но думаю, сейчас мне много припишут, даже не посмотрят, что дочь Довлатова.
Руки трясуться, но я все же прошу еще один звонок.
— Не положено, — служит мне ответом, и я понимаю, что обратиться мне не к кому.
* * *
Неделю ко мне никто не приходит. Даже отец… Адвокат, который ко мне пришел, ничего толком не говорит, зато уверяет говорить правду. Настаивает на чистосердечном признании. Меня ежедневно таскают на допросы и склоняют к признанию вины, но это не моя вина.
Я полностью вымотана.
Мне хочется просто лечь и уснуть, чтобы не было этих подъемов в семь утра на допрос. Одиночной камеры, где я начинаю чувствовать себя изгоем, даже полицейские смотрят с презрением и не верят ни одному моему слову. Я уверена, что и адвокат не верит, потому что он заставляет меня признаться, а я не знаю, в чем должна признаваться.
— Ваше дело будут рассматривать сегодня, после обеда, — сообщает следователь, — не хотите ни в чем признаться, это уменьшит ваш срок… Последняя попытка.
— Мне не в чем признаваться. Там не я. Я была в клубе и не выходила оттуда, — как болванчик повторяю вновь и вновь одну и ту же фразу.
— Как скажите, скоро увидимся, — он выходит, а у меня руки начинают дрожать.
Мне никто ничего не говорит. Даже мысленно я понимаю, что меня могут посадить. Я даже вижу себя за решеткой. Молодую, неопытную, маленькую в холодной тюрьме. Я знаю, что Тимур мне не верит. Не хочет верить, слушать, знать.
Через пару часов за мной приходят. Надевают наручники, как самому опасному преступнику, усаживают в машину и везут в зал заседания. Мне страшно. Только мы приезжаем, как нас окружают вспышки камер и журналисты, они задают вопросы и буквально в лицо суют объективы. Мне не по себе. Полицейские защищают меня, как могут, и быстро уводят внутрь. Тут тише, но сама обстановка давит на меня. Мы проходим по коридору и передо мной открывают дверь.
— Проходите.
В зале много людей… Там Тимур, отец, Генрих Илларионович, Сабина… Все… Все кто был в том клубе. Я присаживаюсь рядом с адвокатом, по правую сторону меня охраняет полицейский.
— Встать, суд идет.
Началось.
По десятому кругу выслушивали всех. А я смотрела, как Тимур хмурится и постукивает пальцами по папке. Я надеюсь до последнего, что он мне поможет. Больше некому, отец вообще сказал, что мне пора взрослеть и колония будет хорошим уроком.
Это было большим ударом для меня. Как родной отец может такое говорить о своей дочери?
— Мы готовы выслушать сторону обвинения, — монотонным голосом говорит судья.
Прокурор зачитывает обвинение и перечисляет статьи за которые мне светит до четырех лет лишения свободы. Он требует назначить именно максимальную меру пресечения, от чего мое сердце замирает, и я только представляю, сколько мне предстоит провести здесь. Страшно. Я провела тут не так много, а тут… четыре года. Я все еще не могу поверить, что меня кто-то способен вытащить. Адвокату, судя во всему, плевать.