Страница 41 из 65
В настоящий момент, правда, эта разрушительная перспектива не кажется неминуемой, ибо грозное слово "панисламизм"83, служившее пугалом для западных колониальных властей с тех пор, как оно впервые вошло в обиход в связи с политикой султана Абдул-Хамида, в последнее время теряет свое влияние на умы мусульман. Трудности, присущие проведению в жизнь идеи "панисламизма", видны невооруженным глазом. "Панисламизм" - это всего лишь выражение того же инстинкта, который заставляет стадо бизонов, мирно пасущихся па равнине, вдруг мгновенно построиться фалангой и, выставив рога, броситься вперед при первом появлении неприятеля. Другими словами, это пример того самого возврата к традиционной тактике перед лицом превосходящего и незнакомого противника, которому мы в этой статье дали название "зелотство". Психологически, таким образом, "панисламизм" должен привлекать по преимуществу исламских "зелотов" в духе ваххабитов или сенусситов; однако эта психологическая предрасположенность блокируется технической трудностью, ибо в обществе, разбросанном но огоомной территории - от Марокко до Филиппин и от Волги до Замбези64, - солидарные действия легко вообразить, но трудно осуществить.
Стадный инстинкт возникает спонтанно, однако его очень трудно перевести на язык эффективного действия, не имея в своем распоряжении высокоразвитой системы технической связи, которую создала современная западная изобретательская мысль: кораблей, железных дорог, телеграфа, телефона, самолета и автомобиля, газет и всего остального. Все эти достижения - вне возможностей исламских "зелотов", а исламские "иродиане", сумевшие в той или иной степени овладеть всеми этими средствами, ех Ьуро1Ьс51, желают использовать их отнюдь не для ведения "священной войны" против Запада, но, напротив, для организации собственной жизни по западному образу и подобию. Как самый знаменательный знак времени в современном Исламском мире воспринимается то, с какой резкостью Ту
127
рецкая Республика отреклась от традиций исламской солидарности. "Мы полны решимости выработать собственный путь к спасению, - как бы заявляют турки, - и спасение, на наш взгляд, в том, чтобы научиться стоять на собственных ногах, возводя экономически самодостаточное и политически независимое суверенное государство западного образца. Другие мусульмане пусть ищут путь к спасению по своему разумению. Мы не просим у них помощи и не предлагаем им свою. Всяк за себя, и к черту отстающих, а11а п-апса!"65
И несмотря на то что с 1922 года турки практически полностью пренебрегали чувствами исламского единства, они не только не потеряли, но повысили свой престиж среди других мусульман - даже среди тех, кто публично осудил их дерзкий курс, - благодаря тому успеху, который сопутствовал их действиям. А это указывает на вероятность того, что путь национализма, которым турки так решительно идут сегодня, будет завтра с не меньшей решимостью избран другими мусульманскими народами. Арабы и персы уже пришли в движение. Даже далекие и доныне "зелот-ские" афганцы вступили на эту же тропу, и они явно не последние. Собственно, не "панисламизм", а национализм - вот та структура, в которую оформляются исламские народы, и для большинства мусульман неизбежным, хотя и нежелательным, результатом национализма будет растворение в космополитическом пролетариате Западного мира.
Такой взгляд на сегодняшнюю перспективу "панисламизма" подкрепляется неудачей попыток воскресить халифат. В последней четверти XIX века османский султан Абдул-Хамид, найдя в чулане гарема регалии халифа, затеял эту игру с целью объединить "панисламскуто" идею вокруг своей персоны. После 1922 года, однако, Мустафа Кемаль Ататюрк и его соратники, считая новоявленный халифат несовместимым с собственными "иро-дианскими" политическими воззрениями, поначалу совершили исторический промах, отождествив халифат с "духовным" началом в противовес "мирской" власти, но впоследствии упразднили его окончательно. Эта акция со стороны турок побудила других мусульман, разочарованных столь своевольным обращением с историческим мусульманским институтом, провести в 1926 году в Каире конференцию по халифату66 с целью определить, можно ли каким-то образом адаптировать историческую мусульманскую организацию к нуждам нового времени. Всякий, кто внимательно просмотрит протоколы этой конференции, вынесет убеждение, что халифат мертв и что причиной тому - летаргия панисламизма.
Панисламизм пассивно дремлет, но мы должны считаться с возможностью тою, что Спящий проснется, стоит только космополитическому пролетариату вестернизированного мира восстать против засилья Запада и призвать на помощь антизападных лидеров. Этот призыв может иметь непредсказуемые психологические последствия - разбудить воинствующий дух ислама, даже если он дремал дольше, чем Семеро Спящих, ибо он может пробудить отзвуки легендарной героической эпохи. Есть два исторических примера, когда во имя ислама ориентальное общество поднялось против западного вторжения, одержав победу. Во времена первых последователей Пророка ислам освободил Сирию и Египет от эллинского господства, тяготевшего над ними почти тысячелетие67. Под предводительством Зенги и Ну-раллина, Саладина и мамлюков ислам выстоял под напором крестоносцев и монголов68. Если в нынешней ситуации человечество было бы ввергнуто в "войну рас", ислам мог бы вновь попытаться сыграть свою историческую роль. АЬяЦ Отеп! (Да не будет это дурным предзнаменованием!)
128
СТОЛКНОВЕНИЯ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
Какое же событие выберут как наиболее характерное будущие историки, оглядываясь - столетия спустя - на первую половину XX века и пытаясь разглядеть и оценить его свершения и опыт в той соразмерности, которую может дать лишь временная перспектива? Думаю, что это будет не одно из тех сенсационных или трагических и катастрофических политических или экономических событий, которые занимают наши умы и первые полосы наших газет; не войны, революции, резня и депортации, голод и излишества, спады и бумы привлекут внимание историка, но нечто такое, о чем мы лишь догадываемся и что не сделает газетной сенсации. Те события, что выносятся на первые полосы, приковывают наше внимание оттого, что они лежат на поверхности жизни, отвлекая внимание от более медленных, неуловимых, неощутимых движений, что действуют под поверхностью, достигая самых глубин. Но, разумеется, именно эти глубокие, медленные движения и делают историю в конечном итоге, именно они обретают свой истинный масштаб в ретроспекции, когда сенсационные, но преходящие события уменьшаются до их истинных значений и пропорций.
Мысленная перспектива, как и оптическая, фокусируется лишь тогда, когда наблюдатель находится на определенном расстоянии от объекта. Если, скажем, вы летите из Солт-Лейк-Сити в Денвер, ближайший вид Скалистых гор отнюдь не самый живописный. Когда вы пролетаете непосредственно над вершинами, вам не видно ничего, кроме лабиринта пиков, гребней, кряжей, лощин и скал. И только когда вы оставили горы позади и оглядываетесь на них, пролетая над долинами, только тогда они поднимаются перед вашим взором во всей красе, гряда за грядой. Только тут вы увидите настоящие Скалистые горы.
Вот так, я думаю, и будущие историки смогут разглядеть нашу эпоху в ее истинных пропорциях значительно лучше нас с вами. Что бы они сказали об этой эпохе?
Будущие историки скажут, мне кажется, что великим событием XX века было воздействие Западной цивилизации на все другие жившие в мире того времени общества. Историки скажут, что воздействие было столь мощным и всепроникающим, что перевернуло вверх дном, вывернуло наизнанку жизнь всех его бесчисленных жертв, повлияв на поведение, мировоззрение, чувства и верования отдельных людей - мужчин, женщин, детей, - затронув те струны человеческой души, которые не откликаются на внешние материальные силы, какими бы зловещими и ужасными они ни были. Вот что скажут, я уверен, будущие историки, оглядываясь на наше время даже из такого недалекого будущего, как 2047 год.