Страница 16 из 22
– Бабушка, – пролепетала жалобно Велга. – А можно мне… твой платок? Волосы покрыть…
Толстые грубые пальцы с чёрными ногтями беспокойно затеребили ткань.
– С непокрытой головой да распущенной косой нехорошо, – пробормотала старушка, но платок отдавать не поспешила.
– Стыдно, – пробормотала Велга, хотя вовсе не стыд ею двигал.
– Ох, ладно, бери!
И, стащив с корзины платок, она передала его Велге. Та, придерживая одной рукой пирожок, другой повязала растрёпанные волосы.
– То-то же, – оглядела её старушка. – Куда идёшь?
– К тётке.
– А родители что?
В ответ получилось только помотать головой, впрочем этого хватило.
– Ох, сиротинушка, – старушка послюнявила палец и потянулась им к лицу Велги, верно заметив какое-то пятно. Та отпрянула в сторону.
– Не надо, я сама.
– Ну как знаешь, – сморщилась старушка. – Ишь ты…
Велга вскинула брови, задрала подбородок гордо, по-княжески. Простолюдинки, кроме Мухи, и коснуться её случайно опасались, чтобы не оскорбить. Только наглые попрошайки да блаженные у подножия храма так же бесцеремонно хватали за руки, целовали пальчики, вымаливая милостыню.
Жалость и сочувствие, только что читавшиеся в глазах старушки, в мгновение исчезли. Она быстро засеменила вперёд. Рыжая потрусила было за ней, но оглянулась на хозяйку и замешкалась. Вернулась.
Пирожок, казалось, прожигал ладонь. Рыжая ткнулась в него мокрым носом, облизнула пальцы.
– Держи, – Велга отдала угощение собаке, и та жадно схватила, заволновалась, засуетилась: «Куда спрятать? Куда спрятать?»
Народ на мосту, недовольно ворча, толкал их дальше вниз. Спустившись, Велга отошла чуть в сторону, подождала, пока Рыжая поест.
Правый берег Мутной покрывала деревянная мостовая, и идти по ней босыми ногами было приятнее, чем по голой земле.
Старгород гудел. Фыркали лошади, лаяли собаки, гоготали сбежавшие испуганные гуси, и кричали люди, разбегаясь от проклятых птиц. Ни Велга, ни Рыжая к такому не привыкли. Одна росла во дворце и гуляла только с нянюшкой и гриднем, которые никому не позволяли её толкнуть. Вторая не встречала других собак, кроме соседских, с которыми ругалась уже скорее по привычке. И теперь они жались друг к другу, протискиваясь через толпу на большую дорогу.
Выше, на холме, стояли красивые усадьбы знатных горожан, там жили князья Белозерские.
Шесть лет назад, когда Велга была ещё слишком мала, Далибора Буривой рассорилась со своим братом Кажимежем и против его воли вышла замуж за князя Белозерского. Отец говорил, что тётка сделала такой выбор назло ему. Мать утверждала, что других вариантов у тётки не было. Далибора считалась глупой и страшной – по крайней мере, так утверждала нянюшка, – и потому замуж её мог позвать только такой же глупый и страшный жених.
«Пусть и Белозерский, пусть с самой Лебёдушкой в родстве, а всё-таки порченый», – как-то раз сказала нянюшка. Отец за такое, пожалуй, мог бы её и выпороть.
Пусть сын и младший в роду, пусть «порченый», да только князья Белозерские были богаты, раз младшему сыну построили такой большой дворец, что башенки его виднелись издалека. И на княжении в Старгороде тоже посадили его.
Велга сразу узнала знакомую крышу. Они с матерью навещали тётку накануне больших храмовых праздников. Отец в гости ходить отказывался, тётка к ним тоже не заглядывала, и одна только матушка считала нужным поддерживать родственные связи.
Частокол вокруг усадьбы был высоким, острым – не перелезть. Впрочем, Велга никогда через заборы не лазила и даже не думала пробовать. Ставни уже открыли. Окна во дворце младшего Белозерского были большие, с искусной, тонкой, точно кружево, резьбой. Со двора разносился шум: звучали голоса, звенели молоты. У ворот никого не оказалось, пришлось стучать. Выглянул заспанный дворник.
– Сегодня подачек не будет, – буркнул он и тут же захлопнул ворота.
Велга осталась стоять, хлопая глазами. Конечно, он принял её за побирушку. Она грязная, запуганная, жалкая. В такой девке никак не узнать княжну по крови.
Пришлось снова стучать. И кричать властно, так, чтобы холоп засомневался, с кем говорил.
– Сказал же! – сердито крикнул из-за ворот дворник. – Не дадут ни…
– Вели позвать княгиню! – гаркнула Велга и сама от неожиданности подпрыгнула.
Лицо дворника вытянулось от удивления.
– Чего-о? Пош…
– Кому сказала: вели позвать княгиню, скажи, к ней пришла её племянница, господица Велга Буривой.
С той стороны повисла мёртвая тишина. Ни шагов, ни криков. Рыжая, заскучав, села под воротами и принялась отчаянно чесать ухо, понюхала заднюю лапу, лизнула. Стоило признать, что даже она выглядела благороднее, чем Велга в проеденном молью платке.
Медленно на тоненькую щёлочку приоткрылась дверь, из неё выглянул одним глазом дворник, тёмный зрачок забегал вниз-вверх, вниз-вверх.
– Это… тебя… ночью… вас там? – сбивчиво пробормотал он.
– Да, – Велга хотела сказать как можно твёрже, но голос её дрогнул, а лицо сморщилось.
Дворник тут же распахнул створку ворот, и она вошла во двор, Рыжая скользнула за ней.
– Куда?! – хотел было замахнуться на неё холоп, но Велга вскинула руку.
– Не смей. Она моя.
Всё ещё сомневаясь, дворник осмотрел девушку с головы до ног. Она его не помнила, но Велге редко приходилось обращать внимание на холопов, тем более чужих. А вот дворник, если давно служил Белозерским, не мог не узнать племянницу госпожи. И постепенно на его лице и вправду проступило узнавание.
– В… Велга… – ахнул он и вдруг осенил себя священным знамением. – Буривой, – добавил он шёпотом, точно страшную тайну.
Она кивнула, чувствуя, как начали дрожать от волнения губы.
– Ты, господица, посиди, – дворник кинулся в сторожку, вернулся с кособоким стольцом, постелил на него сверху свой тулуп. – Вот. Переведи дух. Я мигом госпоже передам.
И, прихрамывая, поспешил через весь двор к крыльцу. Рыжая побежала за ним, виляя хвостом, но вскоре вернулась, легла у ног Велги. Та сложила на коленях руки, разглядывая поломанные ногти и расцарапанную кожу. Мысли в голове кружили водоворотом, утягивали всё глубже, и Велга изо всех силах старалась думать только о своих ногтях.
Но невозможно было притвориться, что ничего не случилось. Она оглянулась в сторону, туда, где за рекой стоял её дом. Тонкий, похожий на серый туман дымок поднимался с соседнего берега. Вряд ли ветер мог принести запах гари так далеко, но Велга чувствовала его и здесь. А что это в воздухе? Пепел или тополиный пух? У реки росло много тополей, в саду Буривоев – яблонь, а у Белозерских ни травинки, ни цветочка.
Зато двор был полон скотины, слуг да мастеровых. Стучали молотки, скрипели прядильные колёса. Пусть младший Белозерский был порченым, а всё же не глупым. Стоило ему приехать в Старгород, и он отстроил большое хозяйство, привёз с собой мастеровых и мастериц, многие из которых обучались у лойтурцев. И уже через несколько лет его корабли повезли товары и на юг, и на север. Многим это, конечно, не нравилось, но простой народ князя полюбил: настоящий хозяин. Хваткий, деловой, живой и совсем ещё молодой. А с лица воду не пить.
Говорили, правда, что по ночам он выл, а то и вовсе обращался в волка и бегал по округе, крал маленьких ребят. Велга последнему не очень верила, но в глаза князю смотреть опасалась: один глаз у него был чёрный, второй голубой. И нос – длинный, острый – дёргался постоянно, словно у крысы, вынюхивающей лакомый кусок. Но хуже всего был горб, точно огромный мешок за плечом. Какую бы богатую одежду ни надел князь, горб скрыть не мог. Отец считал, что княжич так болен потому, что родился у пожилой матери. Нянюшка говорила, что Белозерских прокляли боги за то, что они натворили в Старгороде. Велга старалась не думать о князе Белозерском вовсе. И ещё сильнее старалась не смотреть в его сторону. Рано или поздно она не смогла бы скрыть отвращения во взгляде.