Страница 6 из 117
5.
О справедливости или несправедливости заходит речь во всех рассказах о судах. Справедливость почиталась всеми народами как высшая ценность. Характерна в этом отношении амхарская сказка "О несправедливом суде". Человеку представилась возможность выбора: отправиться в страну, где много хлеба, но нет справедливости, или в страну менее богатую, но где справедливость торжествует. Он выбирает первую - и горько за это платится. "Справедливость ценнее хлеба" - свидетельствует сказка.
Естественной кажется мысль именно принцип "справедливости несправедливости" положить в основу классификации рассказов о- судах [11, 15] . Однако дело здесь оказывается не так просто.
Прежде всего, судить о справедливости или несправедливости сказочных приговоров со стороны далеко не всегда представляется возможным. Слишком различны обычаи, законы, правовые нормы, моральные представления не только у разных народов в разные времена, но даже у представителей разных социальных групп. Вспомним еще раз про мизерный штрафа которому подвергают индийские бедняки лукавого Бирбала. Справедлив или несправедлив этот суд, мудр или глуп? С чьей точки зрения. В текстах сказок далеко не всегда можно встретить прямой ответ на такого рода вопросы.
В упоминавшемся уже сюжете о "неблагодарном спасенном" человек и вырученный им зверь иногда обращаются за судом последовательно к нескольким животным, и они высказываются против человека, вспоминая о его жестокости, неблагодарности и обосновывая право зверя быть жестоким и неблагодарным по отношению к человеку. Да и сами хищники по-своему убедительно оправдывают собственные действия. В корейской сказке "Приговор зайца" тигр заявляет своему освободителю: "Мы только что договорились с тобой, что я буду при любых обстоятельствах чтить тебя, как своего отца, и всю жизнь обихаживать тебя. Но чтобы нам быть неразлучными, у меня есть только одна возможность - носить тебя в своем животе. Там ты будешь всегда при мне. Я должен съесть тебя, чтобы выполнить наш договор!" [161, 107] . В амхарской сказке "Суд ветра" змея просто заявляет спасшему ее крестьянину: "Я хочу есть... У меня нет выбора". Дерево, река и трава в этой сказке выносят по-своему обоснованные приговоры против человека. Последний судья, ветер, не оспаривает их справедливости. "Все на свете живет так, как предназначено природой, - говорит он. - Трава растет, чтобы жить, а человек сжигает ее тоже для того, чтобы жить. Река течет, чтобы жить... И змея ест то, что находит, - ведь такова ее природа! Поэтому нельзя винить дерево, траву и реку за их суд, так же как и змею за то, что она хочет есть... Все они действуют так, как подсказывает им их природа" [51, 67] . Правда, после этого ветер подсказывает крестьянину, что тот может убежать, но не потому, что считает его правым; просто согласно своей природе он может спастись, если представилась возможность (см. также примеч. к No 215 ).
В тех случаях, когда главное действующее лицо сказки - человек, симпатии рассказчика, естественно, на его стороне; спасение представляется справедливым. Но не всегда. В индийской сказке "Что посеешь, то и пожнешь" жадный брахман спасает льва ради корысти и смертный приговор ему (который лев приводит в исполнение) воспринимается как справедливый. В дунгапской сказке "Помещик и змея" человек высказывается против человека (бедняк против богача), к удивлению змеи: "Я думала, ты будешь защищать человека, но ты не захотел врать, потому что ты справедлив" [45, 117] .
Однако наиболее показательны все же случаи, когда у животных и человека разный суд и разные представления о справедливости. Уместно по этому поводу привести замечание из книги А. Я. Гуревича "Категории средневековой культуры", имеющее отношение не только к европейскому средневековью: долгое время "не было права вообще"; каждое племя, народность жили "по своему закону", причем член племени подчинялся его праву и обычаям независимо от того, где он проживал. Всякий род живых существ и даже вещей имеет свое собственное право это обязательное качество любого божьего творения (поэтому ответственность за проступок могла быть возложена не только на человека, но и на животное и даже на неодушевленный предмет)[xxi] [7, 158, 149] . В свете таких представлений станет ясно, что животные и люди в данном случае судили по разным, так сказать, "кодексам", ни один из которых не имеет заведомого преимущества перед другим. Станет понятным, кстати, и желание многих персонажей судиться у "своего" судьи, потому что "чужой" осудит несправедливо. См., например, в сказках народности Ираку о хитреце Лае, который не раз вступает в конфликты с животными и зооантропоморфными существами вроде Амаирми: "Кто ваш султан?" спрашивает Лай, когда Амаирми зовет его судиться. - "Наш султан - змея Харарио..." - "Нет, к нему я не пойду, - сказал Лай, - он не сможет нас правильно рассудить. Лучше пойдем к нашему султану". - "Ваш султан велит осудить меня, - возразила Амаирми, - я к нему не пойду". - "Вы к моему не хотите, и я к вашему не хочу, - ответил Лай. - Каждому дорога своя жизнь"[xxii] .
О том же говорит и непальская сказка "Суд панчей". Чтобы узнать, кто из двух тяжущихся - настоящий муж женщины, божество предлагает им пролезть сквозь носик кувшина. Колдуну-пандиту это просто, а человеку не под силу. Божество не злонамерено; просто у пего свои критерии, а у людей свои. Оно и само это признает. "Спорящие - люди, - говорит оно панчам, - поэтому им нужен ваш суд". Факты, которые убедили божество принять сторону колдуна, для людей свидетельствовали в пользу человека. "Людской суд - самый правый", - заключает рассказчик. "Для людей же", - добавили бы мы[xxiii] .
Но в любом случае симпатии рассказчика - очень ненадежный критерии для суждения о справедливости и несправедливости. Один и .тот же приговор в разных вариантах сюжета может быть назван несправедливым (если он выносится, например, в пользу богача) и справедливым (если оправданный - бедняк). Наглядный пример такого случая - многочисленные варианты знаменитого сюжета о Шемякином суде, само название которого символизирует, казалось бы, суд неправый я глупый. Суть его вкратце такова (мы берем один из наиболее полных вариантов): человек совершает серию проступков, в том числе и убийств (как правило, непредумышленных). Судье QH показывает за пазухой камень (или угрожает иным способом, или намекает на взятку), и судья (в надежде на взятку или боясь угрозы) выносит парадоксальный оправдательный приговор (см. таджикскую сказку "Человек, который хотел творить добро" и примеч. к пей). Но в сходной сирийской сказке "Девушка-судья" [79, 226] дело обходится без взятки и без угрозы, а приговор прямо расценивается рассказчиком (и всеми присутствовавшими на суде) как справедливый и мудрый, спасший бедняка от закабаления алчными кредиторами (см. также примеч. к No° 224 )[xxiv] .
xxi
Между прочим, по этой причине не стоит считать чистой сказочной условностью или юмористическим курьезом нередкие в нашем сборнике суды над животными и неодушевленными предметами (см., например, японскую сказку "Хитроумный служка" и др.); в реальной практике многих народов нередки были случаи судов над животными и вещами.
xxii
В мусульманских странах иудеи и христиане "имели особые судебные учреждения, но могли передавать свои споры и разногласия на рассмотрение мусульманского кази" [15, 115] .
xxiii
Л. Аганина в предисловии к сборнику непальских сказок "Живой в царстве мертвых" пишет: "Ратуя за справедливость, непальская сказка превыше божественного суда ставит суд людской, потому что людям положено судить по совести ("Суд панчей" или "Кто глупее?"). И этому ничуть не противоречит история неправедного суда таких же деревенских старшин-панчей, которых сытное хозяйское угощение заставило согласиться с тем, что и бык может отелиться ("Сказка о том, как бык отелился"). Расхождение можно объяснить тем, что первые две сказки отразили, надо полагать, доклассовые патриархальные отношения в непальской деревне: тогда рассудить спорное дело могли любые пять человек, и приговор их был справедлив потому, что выражал мнение народа. Позднее же, когда панчей стали выбирать и, конечно, не из самых бедных крестьян, суд их перестал быть справедливым" [46, 8] .
Здесь возникают по меньшей мере два возражения. Во-первых, сказки в целом (и непальские, в частности) вовсе не утверждали принципиальной несправедливости "божьего суда" по сравнению с человеческим. Напротив, во множестве текстов именно "божий суд" расценивается как наиболее справедливая, высшая инстанция (ср. пословицы "Бог правду видит", "Бог рассудит"). Но есть и немало историй, утверждающих возможность обратного: "И божий суд бывает несправедлив" (см.*No 155 - 159 данного сборника). Эта закономерность, как мы увидим, характерна для любой группы сказок о судах.
Точно так же разница между двумя приговорами панчей вряд ли может быть удовлетворительно объяснена историческими переменами в непальской деревне. Распространенный по всему миру сюжет о приговоре, согласно которому бык может отелиться, возник, скорее всего, задолго до того, как должность панчей стала выборной, и может быть приписан любому фольклорному судье (см. No 140 и примеч. к нему). Подобно тому как любой фольклорный хитрец мог обмануть другого, но мог и сам оказаться обманутым, мог проявить себя мудрецом, а мог и простаком, так один и тот же фольклорный судья (а им мог быть, кстати, тот же хитрец) способен был вынести и справедливый приговор, и несправедливый, (Ср., например, приговоры Насреддина в No 171 и др.) Напрасно мы бы стали искать историческое объяснение такому противоречию. Социологическая интерпретация подобных сказочных сюжетов, как будет еще отмечено в дальнейшем, вообще требует осторожности.
xxiv
В каждом отдельном тексте социальные, национальные и другие симпатии рассказчика могут быть несомненны; но в процессе бытования у разных народов, в разных социальных сдоях один и тот же сюжет мог коренным образом переосмысливаться, так что в совокупности вариантов мы видим набор самых разнообразных, порой взаимоисключающих суждений, оценок, решений, приговоров. Теоретически можно представить их как полный набор логических трансформ, о которых будет сказано дальше.