Маленький человек

Пётр Пигаревский

Маленький человек

В современной литературе осталось не так уж много авторов, которые пишут о простых человеческих чувствах, трогающих душу, заставляющих сопереживать герою. Книга «Маленький человек» – яркий образец такой литературы. Мне кажется, современный читатель истосковался по произведениям, которые вызывают сочувствие и сострадание. Думаю, что человек, создающий такие произведения, и сам должен отличаться душевной чистотой и ранимостью. Но таких людей становится все меньше, оттого литература переживает сложные времена и в ней остается мало человеческого. Не такая проза Петра Пигаревского.

Само название книги говорит о ее содержании, и, конечно, вспоминается Акакий Акакиевич Башмачкин из повести Николая Гоголя «Шинель»: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» – звучат в памяти слова этого маленького человека. Но не таков «маленький человек» Петра Пигаревского: он не беспомощен, он способен на решительный поступок. Маленький обиженный человек Петра Пигаревского порой вдруг вырастает в глазах читателя в борьбе за правду и справедливость, как в истории шахматного гения в повести «Последняя игра». Герой этого рассказа – человек сложной судьбы, – пройдя через людскую несправедливость и унижения, опустившись, казалось бы, на самое дно жизни (дальше некуда), но столкнувшись с несправедливостью к другим людям, восстает… И побеждает добро, и герой находит свое место в жизни.

Трогательные, порой трагические, рассказы, в которых все-таки появляется лучик надежды, даже когда ее уже нет. Как в рассказе «Греция», в котором повествуется о несбывшейся, рухнувшей мечте героя попасть в Грецию, и, когда это оказывается невозможным – самолет улетает без него, – герой не сдается, а отправляется к мечте пешком. Для него главное – знать, в какую сторону идти. Хотя и путь к мечте – последний его путь, но почему-то хочется верить, что он дойдет.

Или страшный своим откровенно выпуклым реализмом рассказ «Приговор», трагический и безнадежный, повествующий о смерти от наркотиков приемного сына героя, фактически произошедшей из-за его бездействия и нежелания менять свою жизнь. И даже в этой трагедии автор не изменяет себе: в конце наступает позднее раскаяние, и священник ведет его за руку… и снова хочется верить, что все будет хорошо.

Пётр Пигаревский – ученый, доктор биологических наук, и не удивительно, что есть у него рассказы на знакомую ему тему, тему жизни ученых. Чем занимаются ученые в своих научно-исследовательских институтах, для большинства людей покрыто тайной. Но автор приоткрывает завесу над тайной. В сатирическом рассказе «За науку» Пётр Пигаревский показывает нам работу института, в котором с приходом нового директора главным научным направлением становится проведение юбилеев, праздников, презентаций. И в научном институте уже говорят вовсе не о науке – для этого не находят времени. Вот как пишет об этом автор:

«В большой комнате, где проводились эксперименты, с утра накрывали длинный стол. Людочки, Светочки привычно суетились, то и дело доносилось: “Колбаску помельче нарежь, Светуля, для оливье и крабиков, крабиков положи обязательно, Максим Максимович их очень любит”».

Вот такая замечательная жизнь у научного института стала с новым директором, и, казалось бы, все – наука погибла! Если бы только на юбилее коллеги младший инженер Рудик, подняв «штрафную» рюмку, вдруг просветлев взором, не провозгласил: «За науку!»

Значит, все-таки наука жива!

Рассказы Петра Пигаревского читаются легко, и после них остается приятное послевкусие, как от хорошего выдержанного вина.

Сергей Арно,

заместитель председателя Союза писателей

Санкт-Петербурга

Посвящается моим родителям

Хряпа

Посвящается светлой памяти моих родителей-блокадников: Лукирской Ксении Петровны и Пигаревского Валерия Евгеньевича

Я стоял прислонившись к шершавой каменной стене Елисеевского магазина, что находится в самом центре Невского проспекта в Петербурге. В этот июньский день было тепло, солнечно, пыльно и почему-то тревожно. Вокруг все было как обычно: бесконечная усталая толпа, нескончаемый поток автобусов, троллейбусов и разноцветных лакированных машин. Я стоял глубоко задумавшись, не оглядываясь по сторонам. Внезапно неясная, почти беспричинная тревога заполнила всего меня и сдавила горло.

И в этот же самый момент я увидел его, совершенно отчетливо – он несся по самому центру Невского проспекта и отчаянно трезвонил. С каждой секундой он приближался ко мне. Я закрыл и открыл глаза, сжал и разжал кулаки – ничего не исчезло. По Невскому проспекту летел трамвай. Мне хотелось закричать: «Но это же бред! По Невскому уже сто лет как не ходят трамваи, все рельсы давно срыты, сейчас – 2011 год». А он продолжал двигаться – деревянный, наполовину красный, угловатый в виде ромба, надсадно звеня, и казалось, ничто не могло его остановить.

Как мы, не пережившие те времена, можем судить о них? Да никак. Только рассказы стариков и способны спасти историю. Только благодаря их словам перед нашим мысленным взором могут предстать картины подлинной жизни, которые не смог бы придумать ни один, даже самый гениальный художник.

Полумрак. Сбоку от меня – сгорбившаяся настольная лампа. Я сижу в старом продавленном кресле, а напротив, на диване, укрытая пледом, лежит моя старенькая мама. После некоторого молчания она начинает свой рассказ.

– Зима 1942 года. Самые тяжелые дни блокады Ленинграда. Я пришла в школу, потому что нам обещали дать поесть, а кроме того, если начиналась бомбежка, я лазила на крышу и сбрасывала «зажигалки». Мне было тогда 15 лет. Мы сгрудились вокруг буржуйки, за дверкой которой плясали красные языки пламени. В ней горели дощечки, которые мы как-то умудрялись выкалывать изо льда. Наша любимая учительница литературы раздала нам миски с хряпой. Что такое хряпа? Это жидкая-прежидкая похлебка, в которой вместо хлеба или еще чего-нибудь плавали толстые листья, окружающие капустную кочерыжку, да кусочки самой кочерыжки. Школьники молчали и смотрели на свои миски как на сокровище, с которым не могли сравниться никакие сокровища мира. Через мгновение должен был начаться стук оловянных ложек.

В этот момент дверь класса распахнулась. Медленно, шатаясь, вошла истощенная, с распухшим посиневшим лицом женщина. Я не знаю, почему она подошла ко мне, – наверное, потому, что я ближе всех сидела к двери. Она уже не могла стоять, цепляясь за парту, женщина медленно опустилась на пол. «Девочка, дай поесть, я умираю», – прошептали ее губы. Я протянула ей военную латку.

Настало лето. Было так же голодно и тяжело. Не забывай, я была не одна – у меня на руках все это время находился трехлетний брат, и я не дала ему умереть. Наконец из больницы вернулась мама – чудом не умерла, стало немного полегче. 4 июня я вступила в комсомол, никаких немцев я не боялась. И вот же молодость! Я отправилась гулять на Невский проспект. Не поверишь: мне захотелось посмотреть на витрины магазинов. Я не была на Невском с самого начала блокады. А больше всего мне хотелось посмотреть на когда-то шикарную витрину Елисеевского магазина.

Я стояла посреди Невского как завороженная, передо мной находился самый любимый с детства магазин. Но я не успела ничего рассмотреть. Завыла сирена воздушной тревоги. Вокруг почти никого не было. Я не знала, где бомбоубежище и куда нужно бежать. И вообще, я растерялась, стояла как вкопанная, беспомощно озираясь по сторонам. Вначале послышались отдаленные взрывы, а вот громыхнуло уже совсем рядом. Я продолжала стоять. Вдруг я услышала пронзительный звон и скрежет металла о металл. Повернула голову и увидела, как тормозит несущийся на полном ходу трамвай №4. Он остановился прямо напротив меня, открылась передняя дверь и какая-то женщина отчаянно замахала мне рукой: «Девочка! Беги скорей сюда, беги! Садись немедленно!» Бомбежка усиливалась с каждой секундой, взрывы гремели где-то рядом. Я рванулась вперед. Женщина схватила меня за руки и втащила прямо в кабину. Спасительница оказалась вагоновожатой. В следующее мгновение она рванула на себя железный рычаг управления, и трамвай сорвался с места. Ненадолго повернув голову, она посмотрела на меня и улыбнулась: «Ну что, не узнаёшь меня?» Я отрицательно помотала головой. «Я – та, которую ты спасла от голодной смерти. Помнишь, я ввалилась к вам в школу и ты отдала мне свою миску с хряпой? Ведь я действительно тогда умирала. Я запомнила тебя на всю жизнь и узнала сейчас, даже из окна трамвая». Я все вспомнила.