Большой круг

Однако сейчас она очень хотела от него избавиться, желая думать не о горящей лошади, а только о Феликсе.

– Ты тут ничего не поделаешь. Выбрось из головы.

– А знаешь, – запальчиво воскликнул Джейми, – иногда мне хочется, чтобы людей вообще не было! Правда.

– Люди тоже гибли. – Мэриен погладила спящего пса, пошевелившегося и развалившегося сбоку от нее, задрав лапу и обнажив пузо. – Миллионами. Разве нет?

– Но лошади не понимали, чем они виноваты.

Джейми не очень утешал вид собственной лошади, которая в тихий вечер стояла на дворе, вела безоблачную жизнь, потому что он слишком ясно представил себе панику и растерянность Фидлера, если бы того подожгли, если бы он бежал и не мог убежать от боли.

– Интересно, почему он на ней женился? – спросила Мэриен, не сводя глаз с Феликса. – Не очень-то она и красивая.

– Какая разница? – ответил Джейми. – Все равно мы их больше не увидим.

Мир за окном – опрятная конюшня, флигель, опаловое небо – вдруг ударил Джейми, будто это иллюзия, коварный покров, под которым бурлит страдание и смерть. И оттого, что Мэриен так не думала, оттого, что, упершись подбородком в кулаки, а кулаками о подоконник, лишь задумчиво смотрела на незнакомца, мечтая улететь из дома, где им так надежно, ему стало страшно одиноко.

Он пожелал ей спокойной ночи и пошел к себе, за ним поплелась гончая. Пес запрыгнул на кровать, свернулся и угомонился. Все в животном требовало любви: длинные мягкие уши, черная шерсть с рыжими вкраплениями на боках, то, как он уютно прикрыл хвостом нос. Джейми не мог примириться с огромностью страдания в мире. Это выражалось в том, что в сердце поднималась волна жара, начинало покалывать, а в голове становилось легко; не острое, но непереносимое ощущение. Можно было только прогнать его, но, даже обращая мысли на другое, он не избавлялся от него, как человек, живущий у плотины, осознает: по ту сторону его ждет наводнение.

Чтобы успокоиться, Джейми достал из-под подушки блокнот и, усевшись по-турецки, начал рисовать пса.

Мэриен легла в постель, но спать ей не хотелось. Она думала о Феликсе, перебирала коллекцию воспоминаний дня: его загорелые предплечья, мозолистые руки, запах мыла после ванной, плечи под ее бедрами. Между ногами у нее что-то сдавило. Она положила туда ладонь и испугалась тому, как внутри, словно одуванчик, на который сильно дунули, взорвался шар искр.

Тихие голоса внизу. Она выскользнула из-под одеял, просочилась в дверь и по-обезьяньи спустилась по перилам, чтобы не заскрипели ступеньки. На веранде, за желтым пятном света с кухни сидели Уоллес и Трикси. Мэриен подкралась к открытому окну.

– А откуда все вещи во флигеле? – спросила Трикси. – Феликс так заинтригован.

– Моего брата, – ответил Уоллес.

– Следует ли мне заключить, что он вроде исследователя?

– В известном смысле.

– Он умер?

– Не знаю. Вряд ли. Мэриен любит ходить туда читать.

– Она влюблена в Феликса, – задумчиво сказала Трикси. – Славная девчушка. И головастая. Только, боюсь, она решила, мы с ней соперницы.

– Потому что у нее нет матери. Она не знает, как быть с женщинами.

– Феликс нравится женщинам, ваша девочка не исключение. Я уже устала их отбивать.

– Он, кажется, достаточно привязан к вам, не то что я много в этом понимаю.

– Думаю, да. Достаточно.

Чиркнула спичка. Выдулось облачко дыма.

– Скажите, должно быть, странно иметь детей, свалившихся на вас с неба. Сколько они уже у вас?

– С младенчества.

– Вы очень добры, раз взяли их.

– Нет. Долг. Будь я добрым, я бы… не знаю. Не знаю, что бы я делал. Уделял бы больше внимания. Был бы добрее.

– Я бы подкинула их на церковную паперть. В тростниковой корзине, как Моисея.

– Ох, по-моему, Моисея оставили в корзине в зарослях тростника.

– Все равно, я бы нашла тростник.

Кожу у Мэриен закололо, как будто она сгорела на солнце. Она тихонько поднялась по лестнице, нещадно виня себя за то, что никогда не думала об огромной ответственности, которую отец возложил на Уоллеса. Как она могла быть такой дурой? Как можно было не понять – Уоллес не хотел ее и Джейми? Он просто слишком добр и никогда не давал этого понять. Она забралась на кровать и посмотрела на освещенное окно флигеля. Навернулись слезы, но Мэриен их сморгнула. Сколько помнила, она собиралась уехать из Миссулы, как только вырастет, но теперь ее решимость встала в пазы и натянулась парусом.

Утром Уоллес отвез всех на летное поле, и, когда Брейфоглы закачали воздух в шины и заполнили водой радиаторы, трое Грейвзов увидели, как «Дженни» Феликса затряслась по испещренной барсучьими норами траве. Феликс рулил, сидя в задней кабине, а Трикси неподвижно сидела в передней. Когда они пролетали низко над городом, Трикси вылезла на нижнее крыло, ухватилась за расчалку и изо всех сил начала кричать в мегафон голосом ярмарочного зазывалы:

– Летающие Брейфоглы! Только сегодня! В честь Линдберга специальная цена, четыре доллара за полет! Приходите! Фигуры высшего пилотажа за два! Прыжок с парашютом всего два пятьдесят!

Когда они вернулись и приземлились, Трикси велела Мэриен залезть в переднюю кабину своего аэроплана.

– Обе дамы в небесах, – сказала она скорее Уоллесу, чем Мэриен, которая тщетно пыталась скрыть разочарование, что летит не с Феликсом.

Трикси надела кожаный шлем и защитные очки, но Мэриен осталась с непокрытой головой, полностью отдавшись на волю неба, как и хотела.

К моменту приземления Линдберг провел в воздухе тридцать часов и тридцать минут и не спал пятьдесят два часа. Пытаясь не заснуть, он летел так низко над водой, чтобы чувствовать соленые брызги. Волны поднимались из темноты, как борозды, сами пропахивающие себя в черном поле.

Он в замешательстве кружил над аэропортом Ле Бурже. Яркие извилистые потоки света текли из желтого озера Парижа, оплетали то, что должно было быть запертым на ночь пустынным пятачком поросшей травой земли. Автомобили, разумеется. Сотня тысяч людей двинулись в Ле Бурже, чтобы посмотреть, как он приземлится.

Сразу после того как Феликс и Трикси закончили представление и Феликс совершил отчаянный прыжок с парашютом, известие о благополучном прибытии Линдберга в Париж достигло Миссулы. Феликс, опустившись на землю, складывал парашют, когда зазвонили церковные колокола и завыли сирены. Толпа на летном поле заволновалась, послышалось: «Линдберг! Линдберг!», но никто точно ничего не знал, пока не подъехал человек в небольшом автомобиле, гудя клаксоном и крича:

– Он приземлился! Он приземлился в Париже!

Люди обнимались, бросали в воздух шляпы и носовые платки. Во Франции толпа на аэродроме в безумном обожании чуть не разорвала Линдберга и его аэроплан на части, тысячи людей тянулись к высокому человеку и крыльям, покрытым коростой соли.

В Миссуле дорогу к летному полю заполнили автомобили, велосипеды, пешеходы. На «Дженни» хотели полетать столько людей, что с заправки пришлось вызвать грузовик, поддерживавший Брейфоглов топливом до самого захода солнца. Все старались быть ближе к аэропланам, к небу, посмотреть на город сверху и вообразить себя Линдбергом (самому ему наконец-то позволили заснуть в парижской резиденции посла, а странная судьба уже тащила его дальше).

Но утром, когда Мэриен только собиралась в полет с Трикси, Линдберг был еще где-то над Англией.

– Выключи зажигание! – крикнул Феликс, стоя перед аэропланом.

– Выключила! – откликнулась Трикси из задней кабины.

Феликс взялся за пропеллер и пару раз прокрутил его. Потом ухватился крепче и уперся ногами.

– Включай!

– Включаю!

Феликс еще раз крутанул пропеллер, на сей раз изо всей силы. Несколько коротких всплесков рваного звука, как будто кто-то тасовал карты, и двигатель завелся. Облачка дыма, едкий запах. Затем ритмичное ворчание: вращающийся коленчатый вал, барабанный стук пропеллера. В оконное стекло Мэриен увидела, как его лопасти смазались до невидимости. В кабину ворвался ветер. Аэроплан вибрировал, ему не терпелось взлететь. Она крепко затянула на бедрах широкий пристяжной ремень.