Страница 21 из 41
Я снова повернулся к дьяволу. Я был ошеломлен, я был в ярости.
– Вот она, твоя проклятая сила? Зарезать старую женщину? Ты чертов маньяк!
На этот раз голос послышался откуда-то еще, со стоявшего в тени гардероба красного дерева, из угла, где я не мог ничего разглядеть.
– Вы бы согласились, что это сила, если бы то же самое случилось с вами, monsieur. Или если бы это случилось с Мадлен. Я бы мог сделать, чтобы это случилось с Мадлен прямо сейчас. Каждые вилы и каждый нож для кастраций со всей ее фермы могли бы воткнуться в нее прямо сейчас, прямо в эту минуту. Вам стоит сказать только слово.
– Кто ты? Что ты за дьявол? – сказал я, весь дрожа.
Дьявол засмеялся.
– Я Элмек, известный также как Асмород, – дьявол ножей и всего острого. Я дьявол мечей, кинжалов и бритв. Тебе нравится моя работа, ты, со своей глупой дубиной и со своим глупым гневом?
Я бросил подсвечник в темноту, откуда доносился голос, но он бесполезно звякнул о дверь гардероба и упал на пол.
– У вас есть выбор, monsieur, – сказал дьявол. – Вы можете либо помогать мне, либо мешать. Если будете помогать, Адрамелек наградит вас. Если будете мешать, то те мертвые так и останутся мертвыми, а ваша драгоценная Мадлен, – не сомневайтесь, – будет разрезана на кусочки, как мясо.
Я прижал руки ко лбу. Я слышал булькающий звук: это Антуанетта захлебывалась в собственной крови; но я ничего не мог поделать. Попытайся я и дальше бороться с этим дьяволом, он всех разрезал бы на части: и Мадлен, и Элоиз, и Жака; а как только солнце встанет и зайдет, он, вероятно, разрежет на части и меня тоже. И тогда я понял, что должен умиротворить этого демона и выиграть как можно больше времени. Если мы будем искать его братьев, двенадцать его братьев-дьяволов, это может занять месяцы, а к тому времени я, может быть, найду какой-нибудь способ изгнать его навсегда.
Я опустил глаза, пытаясь выглядеть смирившимся и покорным.
– Отлично. По рукам. Что ты хочешь, чтобы я сделал?
Дьявол довольно зашуршал.
– Я знал, что в вас должен быть здравый смысл. Вы добрый человек и справедливый, не так ли?
– Я просто пытаюсь сохранить людям жизни, – сказал я ему.
– Конечно, весьма похвально. Жизнь полна похвальных деяний, и какая жалость, что обычно они приносят так много боли. Я дьявол самоубийств путем разрезания горла или вен, вы знаете это? Мне всегда льстит, когда кто-нибудь аккуратно себя распарывает.
– Говори же, что мне делать.
– Конечно, – сказал дьявол. – Всему свое время.
– Что я буду делать с этими телами? Что если полиция спросит меня о них?
– Очень просто. Когда мы уедем, дом загорится. Небольшое пламя, но достаточное, чтобы опустошить эту комнату и ту, в которой спала вот эта леди. Это будет колоссальная трагедия. Все будут огорчены; но он был дряхлым старцем, – не правда ли? – и, по-видимому, позволил свече упасть на покрывало или случайно свалиться на ковер полену. Никто и не подумает вас допрашивать. У вас не было мотивов для поджога, поэтому никто не будет подозревать ваше соучастие.
– О боже, я же все равно не убивал их.
Дьявол засмеялся.
– Сколько убийц говорили то же самое! Сколько колдунов заявляли, что они невиновны! Сколько нацистов утверждали, что просто выполняли свои приказы!
Я плотно сжал губы и твердо приказал самому себе держать свой страх и свой гнев надежно закупоренными. Если этот дьявол заподозрит когда-нибудь, что я пытаюсь вести с ним двойную игру, он, вероятно, в мгновение ока разрубит меня на куски. Перед моими глазами все еще стояло отвратительное зрелище, которое представляла из себя Антуанетта, и я знал, что всю оставшуюся жизнь меня будут мучить кошмары с этим лесом ножей и ножниц. Из дверного проема не доносилось теперь ни звука. Я подумал, что, видимо, она мертва.
– Как мы переправим тебя в Англию? – спросил я у дьявола.
Несколько секунд Элмек помолчал, затем произнес:
– В подвале есть сундук, обшитый медью и свинцом. Раньше его использовали чтобы перевозить святые одеяния и чаши, – в те дни, когда король путешествовал по провинции, останавливаясь в замках французских баронов. Я наслаждаюсь этой иронией: теперь я сам буду в нем путешествовать. Вы примете меры, чтобы пересечь пролив сегодня днем, и все, что вам придется сделать, это забрать сундук из подвала и взять его с собой.
– А что, если я тебя случайно забуду? Что, если я брошу тебя?
– Тогда эти двое так и останутся мертвыми, а ваша драгоценная Мадлен умрет самой ужасной смертью, которую я только смогу изобрести. И то же самое будет с вами.
За разбитым окном начинало сереть небо – приближался рассвет.
– Отлично, – сказал я. – Раз уж ты так хочешь.
– Это как раз то, что я хочу. Я в предвкушении новой встречи с его преподобием Тейлором.
Я стоял в разгромленной комнате и думал, что я должен делать дальше. Мой палец все еще обвивало волосяное колечко. Я не мог вынести даже взгляда на развернувшуюся вокруг меня кровавую баню; во рту стоял кислый вкус желчи.
– Теперь вы можете идти одеваться, – сказал дьявол. – Чем скорее вы подготовитесь к нашему путешествию, тем лучше.
Я посмотрел в темный угол, где он скрывался.
– Если бы я не верил в тебя, – если бы я отрицал само твое существование, – ты исчез бы?
Элмек снова засмеялся.
– Если бы я не верил в тебя, если бы я отрицал само твое существование, – ты исчез бы?
Я протер рукой свое грязное и потное лицо; никогда в жизни я не чувствовал себя в таком отчаянии, таким подавленным, как в тот момент.
Только минуло семь, когда я, сквозь холодный и плотный туман, добрался до фермы Пассареллей. Остановив «Ситроен» на грязном дворе, я подошел к массивной двери и постучал. Вышла собака, с черно-белой свалявшейся шерстью, обнюхала мои колени и вприпрыжку скрылась за углом дома.
Затем, вытирая руки о полотенце, возле двери появился Жак Пассарель. С его штанов свисали подтяжки; белое пятнышко крема для бритья приклеилось к левому уху. Он курил «Голуаз» и кашлял.
– Мистер Мак-Кук, qu'est-ce que c'est qui se passe?[36]
– Мадлен здесь? Это очень важно.
– Она доит. Там, за углом, третья дверь. Вы плохо выглядите. Ночной кутеж?
Я скривил лицо.
– Поверите ли, что я провел ночь с отцом Энтоном?
– Эти священники! – засмеялся Жак. – Они еще хуже нас!
Обходя самые жирные борозды грязи, я прошел к коровнику. Внутри было тепло и пахло дыханием коров. Мадлен сидела на табуретке, с голубой косынкой на голове, в джинсах и грязных резиновых ботинках. Ее руки уверенно работали с коровьем выменем, и тонкие струйки молока со звоном ударялись о стенки алюминиевого ведра. Некоторое время я постоял, прислонившись к косяку, затем позвал ее:
– Мадлен.
Она удивленно посмотрела на меня. В своей рабочей одежде она имела какую-то легкомысленную притягательность девочки-подростка, и при нормальных обстоятельствах я не смог бы противостоять ей.
– Ден! Quelle heure est-il?[37]
– Начало восьмого.
– Почему ты так рано? Что-нибудь случилось?
Я кивнул, пытаясь держать под контролем свое потрясение и тошноту.
– Не знаю, как тебе сказать.
Девушка отпустила вымя и поставила ведро вниз, на мощеный булыжником пол. Ее лицо было бледным и напряженным, – казалось, что она спала не больше моего.
– Отец Энтон? С ним все в порядке?
Я покачал головой.
– Нет?
Я был так измотан, что положил голову на дверной косяк; когда я говорил, голос мой был невыразительным и устало монотонным. Я чувствовал себя так, словно меня, как селедку, распотрошили и оставили сохнуть в раковине.
– Дьявол каким-то образом вырвался. Я слышал это ночью. Я спустился вниз. Он убил отца Энтона. Потом, чтобы доказать свою силу, он на моих глазах убил Антуанетту.
36
Что происходит (фр.)
37
Который час? (фр.)