Глубокая выемка

– Саша, откуда саморуба притащил? – выдохнула густой дым.

– Да вот, с Ванькой, у клуба дрова готовили… пару полен распустить собрались – к зиме щели заделать… Подходят двое, один на топор тычет, второй несколько черенков для лопат держит. По-русски не говорят, руками машут – изображают. Ну, Ванька – добрая душа, и кивнул, мол, берите… Отошли они в сторону, мы – за работу, они – стругать, потом слышим – крики.

– Хорошо, что только один рубанулся. Правда второй плохо выглядит, почти старик, и так, похоже, здесь не жилец. Скорее всего, третий отдел заинтересуется, вчера новый уполномоченный приходил знакомиться. Парня твоего мурыжить будут, если его топор, как бы в пособничестве не обвинили. За последнюю неделю три случая – кто лопатой ногой секанул, кто молотком пальцы разбил… в общем, конечности бьют…

– Как они на это решаются-то?

– Ну, если доказать, что производственная травма, то месяца на два можно передышку получить без ограничения питания, а потом и на слабосилку перевестись.

– Это я знаю. Не пойму только, как они, по-человечески, на это решаются? – Ковалёв поёжился и передёрнул плечами, представив нависающий топор над своей голой ступнёй.

– От безысходности и не на такое решишься, – Никитишна забычковала папиросу о ствол берёзы.

2

От громогласно ухнувшего "Приехали!" он вздрогнул, быстро посмотрел по сторонам, подхватил потрёпанный коричневый портфель, лежащий рядом, поправил торчащий оттуда рулон плотной бумаги, с торца обернутый газетой, сунул вознице денег, отрывисто произнёс "Спасибо!" и поспешно соскочил с телеги.

Крутой поворот грунтовой дороги, почти под прямым углом, разделил десяток сумбурно стоящих крестьянских изб от выверенного ряда из четырёх двухэтажных добротных деревянных домов. Около входа в один из них висела яркая красная табличка "Администрация 3-го участка". Туда он и направился, попутно отмечая для себя, что чуть в стороне, справа, стояло неказистое строение с ажурной вывеской "Магазин", а в глубине, – за стройными тополями, – длинные бараки, отделённые от домов вольнонаёмных двойным кольцом колючей проволоки.

Он сразу сориентировался: из настежь открытой двери одной из комнат на первом этаже валил табачный дым такой плотности, что не позволял, даже переступив порог, разглядеть всех собравшихся. Тем не менее, ему удалось обнаружить и занять свободный стул около длинного неокрашенного стола. Он опустил к ногам портфель, снял кепку, обнажив полностью лишённую волос голову, и услышал шушуканье, доносящееся от дальних углов. "Будасси приехал…" Тогда он слегка кивнул в сторону того, кто его узнал и стал смотреть на напористо говорившего человека в выцветшей фуражке с красной звездой.

Да, Афанасьев за два года внешне не изменился: глубоко посаженные глаза под нависающими тёмными бровями и всё тот же прямой твёрдый взгляд. Будасси, ещё на Беломорстрое, замечал, как Афанасьев, из живого паренька с чистыми идеалами, постепенно превращался в матёрого управленца, действующего лозунгами системы: “Выполнить задачу к сроку любой ценой… Темпы, темпы…” Но всё же мальчишеская безалаберность не покинула его – речь явно не была заранее подготовленной. На лету нелепо сформированные предложения, из-за нехватки словарного запаса, иногда заканчивались словесным тупиком и приходилось выкручиваться неизощрёнными матерными выражениями. Будасси, в целом, изучил чекистов, их методы работы, цели и задачи и, в общем-то, подстроился различать людей, с кем можно иметь дело, а кого лучше избегать. Афанасьев был из тех, кому Будасси доверял.

Будасси перевёл взгляд на стол. Газетный листок с знакомым названием: “Перековка” от 20 сентября 1933 года. Оригинально нарисованное, в виде ручного молота, крыло буквы "к" наносило сокрушительный удар по букве "о", да так, что соседние буквы трепетали. Художник показал это через брызжущие искры, высекаемые молотом и скукоженные формы остальных букв. Сколько раз Будасси видел этот художественный замысел и, всякий раз, подспудно ухмылялся, что надписи "Орган культурно-воспитательного отдела Дмитровского исправительно-трудового лагеря НКВД СССР", обрамлённой в широкую прямоугольную рамку, ничего не угрожало. Разлетающиеся во все стороны осколки её не задевали.

Центральную часть выпуска "Перековки" занимал портрет Сталина. Проникновенно устремленный вдаль взгляд, в этот раз, казался сильным, но не деспотичным, сосредоточенным, но не сведённым в одну точку. Казалось, редакторы специально подобрали такую фотографию, чтобы она придавала заголовкам, окружающим портрет и призывающим к трудовым свершениям, особую значимость.

Афанасьев периодически заглядывал в точно такой же газетный листок, лежавший перед ним, и цитировал обязательства, касающиеся земляных работ. Будасси усмехнулся про себя: "Что ж, Григорию Давыдовичу почти удаётся копировать образ вождя".

– Теперь хочу представить нового начальника производственной части Хлебниковского участка – инженера Будасси Александра Владимировича, которому и предоставляется слово, – Будасси, очнувшись от мыслей, огляделся, выигрывая время для концентрации внимания, и поднялся.

Афанасьев всё ещё продолжал, выдав заранее приготовленную, дежурную фразу: " Перед нами стоит сложная и трудоёмкая задача, справиться с которой возможно только применением механизации, поэтому мы должны сосредоточить все наши усилия на освоении новой техники, на правильной ее эксплуатации и на подготовке кадров".

Будасси кашлянул в кулак, потянулся к портфелю, негромко произнёс: "Ладно, теперь к делу". Освободил листы ватмана от старых газет и расстелил на столе. На края, норовящие свернуться, расставил предметы, попавшие в его поле зрения: пепельницу – металлическую коробочку из толстой жести, чернильницу из мутного сине-зелёного стекла с отколотым горлышком, потрёпанную толстую книгу с жёлтыми страницами без обложки. Повертел в руке большую гайку со следами ржавчины, осмотрел резьбу, хмыкнул.

– Это Егорыч заставил притащить, говорит, будет напоминанием, что необходимо заказать запчасти для второго экскаватора, – неуверенный голосок принадлежал тёмноволосому парню с острыми скулами.

Будасси встревожено поднял глаза.

– Что за запчасти?

– Да ремни на привод, кольца уплотнительные…

– Фу, напугал, так и говори, расходные материалы, – Будасси примостил гайку на нижний угол листа, сделал жест рукой, мол, подходите ближе. Десятки пар глаз сосредоточились. Несколько человек затянулись из махорочных самокруток и выпустили клубы дыма.

– Итак, наш участок, участок Глубокой выемки

На топографической карте с множеством изолиний, испещрённых цифрами уровней высот, ярко красным цветом была нанесена трасса будущего канала. Пересекая железнодорожные пути Савёловской железной дороги, она бесцеремонно вклинивалась в реку Клязьма и, сделав пару поворотов большого радиуса, уходила к Москве, разрезав маленькую речку Химка. Обозначенное тонкой линией русло Клязьмы утопало в широком поле голубого цвета – небольшом заливе около села Котово.

– Насколько я знаю из отчётов, уже проведена предварительная выемка грунта глубиной около трёх метров, – Будасси выделил среди нескольких человек, одного, с задумчивым взглядом и когда говорил, вскользь, посматривал на него, и получая очередной утвердительный кивок, продолжал, – следующий шаг, организация экскаваторных работ…

Будасси освободил правый край верхнего листа и он, свернувшись в рулон, открыл следующий лист. Железнодорожные пути, чёрно-белыми змейками, сначала проходили внутри границ канала, а затем, минуя деревни Ивакино и Павельцево, уходили к пойме реки Клязьма, разветвляясь на множество тупиков.

– В Дмитрове разработано два проекта вывоза грунта. Первая схема простая – составы движутся челночным методом к свалкам на Клязьме. Вторая, более сложная, – кольцевая организация движения: все составы движутся по кольцу и сбрасывают грунт по откосу, также в пойму реки. Пути нормальной ширины, не узкоколейка… управляться с этим, конечно, посложнее, но и объёмы выборки запланированы гигантские…